Болтливая служанка. Приговорённый умирает в пять. Я убил призрака

— Добром не кончится? — навострил уши Сиберг.

— Ну, это просто так говорится. Самой убедиться в том, права я была или нет, мне не пришлось: господин Летуар сразу же услал меня за покупками. А когда я вернулась, тот господин уже ушел. Забыв свою шляпу!

— Смотри-ка! — воскликнул Сиберг. — Это интересно! И он не спохватился? Не вернулся за ней?

Жоржетта, прыснув, помотала головой:

— Вот же разиня, а? Когда я сказала про шляпу господину Летуару, он с досады едва лопату не выронил.

Сиберг замер на стуле:

— Лопату? Какую лопату?

— Ту, что была у него в руках, а то еще какую?

— И что же он делал с этой лопатой?

— Сажал у себя в саду картошку.

— Вы хотите сказать, что он лопатой сажал картошку?

— Да ничего я не хочу сказать — это он сказал мне, что посадил картошку! Он как раз заканчивал засыпать яму.

— Яму, — повторил Сиберг. — Какого размера?

— Нормального.

— Что значит — нормального? Длинную? Широкую? Припомните!

— Ну, длиной и шириной как… э-э… в рост нормального человека, вот! Этот господин Летуар живет один, вот я и подумала, что он посадил картошку на одного человека!

— Ну конечно! — пробормотал Сиберг.

— Но я все равно удивилась — ведь я впервые видела, чтобы он занимался огородничеством.

— Так значит, когда вы показали ему на шляпу, забытую гостем, он выглядел раздосадованным?

— Не то слово! Да еще наказал никому об этом госте не рассказывать. Как будто это в моих привычках — трепаться направо и налево о том, что творится у людей дома! Не-ет, мой девиз — «Держи язык за зубами!»

— Как вы правы, Жоржетта! — с жаром подхватил Сиберг. — «Слово, хранимое в себе, — твой раб, слово же высказанное — твой властелин», — говорил один китайский мудрец…

— Ах, эти китайцы! — всплеснула руками Жоржетта. — Я читала, что через десять лет их будет чертовски много!

— Тем более следует продолжать обо всем этом помалкивать!

— Я так и собираюсь!

— Ни слова! Никому! Раз уж этот господин… этот господин, как бишь его?

— Летуар.

— Раз уж этот господин Летуар… который живет… э-э… где, вы говорите?

— В Сен-Клу, дом двадцать девять по улице Бориса Виана.

— Раз уж этот господин Летуар, — повторил Сиберг, лихорадочно записывая что-то обломком шариковой ручки на обрывке бумаги, — который живет в Сен-Клу, в доме двадцать девять по улице Бориса Виана, попросил вас молчать, то у него на это, видимо, были свои причины.

— Ну разумеется! Частная жизнь людей — это святое!

— Совершенно верно. Так, ну хорошо, Жоржетта, вы свободны.

— Так мне не убирать кабинет?

— Нет. Не сегодня. У меня срочная работа…

— Тогда до следующего вторника, месье.

— До вторника. Эй, не прихватите мою газету! Дайте-ка ее сюда.

Когда Жоржетта ушла, Сиберг со все нарастающим возбуждением прочел заметку в газете. Потом он откинулся на спинку кресла, развел руками и устремил восхищенный взгляд в потолок.

— Чудо! — прошептал он. — Афанасий, благодарю вас! Вот это оперативность!

3

Припарковавшись напротив дома номер 26, он притворился, будто читает газету. На самом деле он следил за входом в дом номер 29. Руки у него были влажные, а кишки то и дело схватывало спазмами.

Как человеку робкому и деликатному, насквозь проникнутому христианским гуманизмом, ему было не очень-то удобно требовать деньги у совершенно незнакомого господина под тем лишь предлогом, что тот убил другого господина. Это весьма дурно пахло.

Разумеется, операция осуществляется в некотором роде под покровительством одного из отцов Церкви. Разумеется, с убийцей можно особо не церемониться. Разумеется, не исключено даже, что провидение избрало тебя орудием искупления вины этого убийцы.

При условии, что он действительно убийца, что еще не доказано.

Если он не убийца, дело обернется катастрофой. Если же он убийца, дело примет очень тревожный оборот.

«О, как я смущен и обеспокоен! — думал Сиберг, похлопывая по рулевой баранке, — но, в конце концов, это жизненный опыт, вот в чем нужно себя убедить, а любой опыт обогащает писателя».

Чтобы придать себе решимости, он принялся восстанавливать в памяти, каким образом та гнусная девица взяла его в оборот. Как бы ни была ненавистна ему так называемая Пажине, ей не откажешь в техничности.

С неизъяснимой благодатью на улицу Бориса Виана, пустынную и тихую, спускались сумерки. Внезапно Сиберг, одним глазом косивший на дом 29, а другим — в зеркальце заднего вида, увидел в нем приближающуюся машину. Крохотная на углу, она разбухла и остановилась у дома 29. Сердце Сиберга остановилось где смогло. Левая дверца машины открылась. Сердце Сиберга подпрыгнуло, а из машины вылез маленький коренастый человечек и направился к железной двери гаража.

Воззвав к Афанасию, Сиберг перекрестился и вышел из машины. При виде его коротышка, колдовавший над замком, вздрогнул и обернулся, всем своим видом выражая сильнейшее беспокойство.

— Простите, месье, — светским тоном обратился к нему Сиберг, — я имею честь говорить с господином Летуаром?

— А что? — отозвался коротышка, пронзая его взглядом своих косящих глаз.

У этого типа с повадками убийцы и рожей убийцы вдобавок оказался и голос убийцы. Сиберг, унимая дрожь, постарался придать твердость своему:

— Не могли бы вы уделить мне минуту?

— По какому вопросу?

— По вопросу о господине Гродьё.

Произнося это, Сиберг взглянул типу прямо в глаза — по крайней мере, насколько это было возможно с учетом косоглазия коротышки.

Тип и глазом не моргнул. Возможно, по той же причине.

— Гродьё, — только и повторил он бесцветным голосом.

— Да-да, — печально подтвердил Сиберг, — о том несчастном господине Гродьё, который, как вам, должно быть, небезызвестно, исчез…

Он умолк и сделал вид, будто разглядывает носки своих ботинок. Но исподлобья он следил за реакцией коротышки. Тот склонил голову набок и сузил глаза так, что стал донельзя безобразен. Потом спросил, подтверждая тем самым, что он действительно Летуар:

— Вы из полиции?

— Нет. Я всего лишь близкий друг бедного господина Гродьё.

— Не вижу, чем я могу быть вам полезен. Я работал с господином Гродьё в одной конторе, мы были коллегами, только и всего.

Сиберг был тем более рад это услышать, что до сих пор и понятия об этом не имел. Он поспешил поддакнуть:

— Да-да, бедняга Гродьё очень часто говорил мне о вас.

— В таком случае, — сказал Летуар, склоняя голову на другой бок, — он должен был очень часто говорить вам, что мы едва знакомы.

— Ну, положим, «едва» — это сильно сказано… Ему доводилось бывать у вас. Прямо тут в этом доме.

— В моем доме? Тут? Да никогда в жизни!

— Я перечитал все статьи, касающиеся его исчезновения, — продолжал Сиберг, — и с удивлением обнаружил, что ни в одной из них не говорится о том, что он как раз перед тем, как исчезнуть, заходил к вам домой!

Со смешанным чувством торжества и опаски он подметил, что нервным тиком Летуара скосоротило влево, скосоротило вправо, а подбородок у него затрясся во все стороны.

— Господин Гродьё? Заходил? Ко мне? В тот самый день? Кто вам это сказал?

Сиберг сосчитал до пяти, мысленно зажмурился и прыгнул, молясь, чтобы парашют раскрылся.

— Он сам.

— Так вы утверждаете, что в день своего исчезновения господин Гродьё самолично предупредил вас, что собирается посетить меня?

Сиберг ощутил под ложечкой холодок, а в корнях волос — покалывание: в голосе Летуара слышалось совершенно неподдельное недоверие. Вдобавок и тик у него прошел. Парашют не раскрывался.

— Н-ну… да, самолично, — промямлил он прерывающимся от свободного падения голосом.

— Ну так вот, месье, я заявляю, что не верю этому ни на грош.

— П-почему же?

Сиберг уже не был уверен даже в том, что парашют вообще существует.

— Потому что мне, месье, — торжествующе вскричал Летуар, — господин Гродьё самолично дал слово, что никого не предупреждал! А если вы были знакомы с ним, месье, то должны знать, что слово Гродьё отлито из бронзы!