Страница 8 из 56
Данила вскинул руки, между пальцами блеснули два узких лезвия-жала, от которых не может защитить ни легкая стальная кольчуга, ни тяжелый пластинчатый доспех.
— Как же так! Я велел обыскать и отнять все оружие… — Григорий удивленно посмотрел на ножи. — Прикажу стервецов на хлеб и на воду посадить, коли службу нести не умеют!
Карий усмехнулся:
— Это не оружие, просто ногти в дороге отросли.
— Хорошему вору все в пору! Только сдается мне, ежели бы тебе взбрело на ум этими ногтями меня пощекотать, то я бы теперь до смерти посмеялся.
Немного помолчав, Григорий сказал уже серьезнее:
— Ты, Данила, на меня не серчай. Теперь и сам вижу — мужик ты серьезный, да и дело свое знаешь споро.
— Слова отцовского тебе не хватило? — удивился Карий. — Или что иное обо мне отписал?
Григорий испытующе посмотрел Даниле в глаза:
— Батюшка немощен стал, склонен в котенке рысь видеть. Куды ему теперь пройдох различать! А Семенка ему в рот смотрит, да без отцовского благословения не то, что судить о людях, вздохнуть не смеет.
— Кабы чаяния твоего не оправдал, тогда что?
— Вначале мои ребятушки поучили тебя уму разуму… — ухмыльнулся Строганов. — А там поглядели бы, работы у нас хоть отбавляй. Сам понимаешь, сюда не только с Руси, со всей Европы люди прибиваются. У меня даже собственный молотильщик бесов есть! Честное слово, из доминиканских монахов, Бенедиктом зовут. Он у меня ведьм вынюхивает.
— Что же ты мне послал не его, а доморощенного знахаря?
— А, — Григорий махнул рукой, — ты о Савве: ни рыба, ни мясо, ни кафтан, ни ряса… Гишпанец-то мой носу со двора не кажет, боится. Знает только, как лазать под подол, да на титьках чертовы метки отыскивать… Так что гишпанец вроде пугала домашнего, для девок. Я их Бенькой так застращал, что они теперь как шелковые. И готовить стали отменно, и чистоту держат, что соринки не сыщешь!
Григорий с удовольствием хрустнул огурцом:
— Знатно строгановская соль держит, почитай полгода прошло, а лучше свежего!
Строганов аккуратно опустил дощечку, пригнетая камешком так, чтобы она скрылась в рассоле.
— Дело свое ты разумеешь, убедился. Только за комаром не с топором… Здесь не Москва, и не Царьград. В Пелым тебя не отправишь, чтобы князя ихнего, Бегбелия, на тот свет благословить… А то хорошо бы как стало, покойно!
— Подумываешь убить Бегбелия и воевать вогулов? — пытливо спросил Карий.
— Да надо бы… Только в этих лесах ты и десяти верст не пройдешь, как охотники вогульские тебя выследят, поймают и кожу сдерут. А потом в отместку нагрянут наши городки жечь, а у нас вместо рати мужики на полати.
— Тогда Бегбелий придет первым, — Данила направился к выходу, — раз вы не можете на войну решиться.
— Ты даже представить не можешь, что сейчас происходит! Пелымцы запугивают пермяков, посылая на них свои отряды, да под видом гулящего люда к нам на промыслы подсылают бывших полонян, а в городках и острожках через подкупленных холопов и баб распускают дурные слухи. Ты представляешь, что станет, если однажды колодцы окажутся отравленными, если поднимется мятеж, и в спину пушкарям воткнутся рогатины, если… — Строганов раздраженно отмахнулся. — Бегбелий уже похвалялся перед Кучумом первым взять всю Пермь Великую!
— Знать, не случайно над Кергеданом-Орлом крещеные вороны кружат…
— Если бы только вороны. Орел-городок стоит пять лет, а нашествие волков началось только этой зимою… — сокрушенно сказал Григорий Аникиевич. — Только это другие волки, таких мы раньше не видывали: огромные, каждый пуда на четыре, а то и на пять с гаком вытянет! Умные, ярые звери. Местных волков перерезали, как овец! Пытались облавы устраивать, да только охотников не досчитались…
— Ты предлагаешь и мне волчьим отловом заняться? — Карий подошел к Григорию, стискивая его руки железной хваткой. — Я сам зверь хуже волка. И если приехал сюда убивать, значит, буду убивать. Мне все равно, кто это будет: волк или человек!
Данила ушел, а взамен его, пыхтя и чертыхаясь, в погреб спустился приказчик.
— Слышал, Игнат?
— Как не слышать, батюшка, все слышал! Сущий дьявол этот Карий. Прав родитель-то ваш, лучшего душегуба на всей Руси не сыскать! Вы только прикажите, он-то уж наверняка глотку Бегбелию перережет! Только об этом, мыслю, помалкивать надобно.
Строганов посмотрел на приказчика и ухмыльнулся:
— Долго ждать, когда черт умрет: у него еще и голова не болела. Ты вот что, Игнат, расскажи-ка своей бабе по секрету, что, мол, прибыл к нам адский охотник, может достать любого, хоть из-под земли. Да скажи также, что Строгановы ему не скупясь платят, и жаловали ему в услужение двух холопов.
— Да как же можно, батюшка! — в ужасе зашептал приказчик. — Ведь баба моя сущая дура, разболтает сестрам да кумушкам, а те разнесут по всей округе! Не ровен час, дойдет и до самой Югры!
— Нам это и надобно, пусть узнают! Верно, захотят его зелием извести или открыто убить. Ежели Карий погибнет, значит так ему на роду написано, от судьбы не убежать. Только вот мы врага не прозеваем, выследим пелымских прихвостней и тепленькими повяжем!
Игнат хлопнул себя по колену:
— Ай да Григорий Аникеич! На живца ловит! Воистину сын, достойный отца!
— Да погодь ты, красавица, не убегай от меня, не пужайся! — Василько догнал статную девку в лисьей шубке и дорогом кумачовом платке. — Скажу чего, век слушать станешь, а досыта не наслушаешься!
— А я не из пужливых, просто некогда мне с беспутным казачьем разговоры водить, — девушка звонко рассмеялась, прикрывая лицо расшитой узорами рукавичкой.
— Да ты никак боярыня, или Строгановская дочка! — казак оглядел ее с ног до головы и нарочито отдал поясной поклон. — С тобой, наверно, и говорить не можно, вмиг плетями потчевать будут!
— Казак, а плетей испугался! — Она засмеялась еще пронзительнее и Василько заметил блеснувшую чертовщинку в ее глазах. — Ради девкиной любви и не такое потерпеть можно!
— Если скажешь, как тебя зовут, то не побоюсь и плетей. Три шкуры спустят — глазом не моргну!
— Акулиной кличут. Тятенька у меня взаправду строгий, — глаза хитро блеснули, — только не в Орле он сейчас, а на мельнице. А я у своей тетки живу.
— То я и вижу, что в глазах у тебя бесьи огоньки! Батюшка — мельник, а тетка, небось, ведьма?!
— Вот и не угадал! — засмеялась Акулина. — Тетка моя знатная повитуха. Может, слышал, Белухой кличут. В Орле ее всякий знает и кланяется!
— Почто надобно мне о всяких повитухах слушать? Да я со Строгановыми знаюсь, в Москве разов десять бывал и самого царя видел, как вот тебя. Лет десять назад с Адашевым в Крым хаживал и крымского царевича в полон взял!
— То раньше, а теперь ты даже без лошади, пятками снег топчешь! — Акулина притворно надула щеки. — Холоп ты Строгановский, да и только!
— Дура ты, девка! Возьмем Пелымского князя, да сибирского царя Кучума в Москву свезем, так я поглавнее Строгановых на Перми буду. Воеводой в Чердыне сяду, повезет, так царь и вовсе пожалует княжеством Пелымским!
Побрякивая саблей и покручивая усы, казак обошел вокруг Акулины, и, подбоченясь, встал перед ней.
— Какой смешной! Ходишь вокруг да около, глаза пучишь, как деревянный болванчик на веревочках! Сейчас, наверно, не о воеводстве думаешь? Что, казак, видит око, да зуб неймет?
— А я и взять могу! — Василько схватил девушку за плечи и поцеловал в губы. — Вот так!
По телу прокатились жаркие волны, жалящие и перехватывающие дыхание, как в парной, земля под ногами поплыла, покатилась вниз под гору огненным колесом…
— Что, казак, сладко целуюсь? Только не думай, что достанусь тебе добычею, у меня с собой и нож есть, любого охальника вмиг осажу, — Акулина решительно выхватила острый охотничий нож на рукоятке из резного лосиного рога.
Василько протер ладонью лоб. Рука была горячая и мокрая от выступившего пота.
— Огонь девка! — казак перевел дух и сказал, словно вопрос уже решенный. —А я женюсь на тебе, на этой же неделе, прямехонько к Масленице поспеем!