Страница 64 из 68
Я смутно помню, что он выезжает на работу из Шепердс-Буш часов в десять. Сейчас половина десятого, так что у меня есть шанс его застать. Иду по Голдхок-роуд, собирая волю в кулак. Выхлопные газы наполняют воздух вонью окурков, серы и подмокших бенгальских огней.
И тут приближается такси с зеленым огоньком. Дверцы расписаны рекламой. Через лобовое стекло успеваю разглядеть Ноджа. Он несется на бешеной скорости. Очень непривычно видеть его за рулем такси. Как ни странно, я почти и не видел его на работе. В выходные Нодж водит «форд-эскорт». Но в такси он смотрится совершенно по-другому: как будто меньше, трагичнее.
Я складываю пальцы и свищу. Поначалу мне кажется, что он проедет мимо, но нет — перестраивается из среднего ряда и останавливается около меня. Огонек выключается. Я подхожу к открытому окну. Когда он поворачивается, по его изумленному виду становится понятно, что он меня не узнал. Он молчит, я тоже. Потом отворачивается, включает огонек и трогается.
— Нодж!
Рука зависла над коробкой передач. Он говорит тихим, бесстрастным голосом:
— Я — в Уэст-Энд. У меня там вызов. Поезжай на автобусе.
Но передачу не включает.
— Можно я поеду с тобой? Мне как раз надо в том районе дом посмотреть.
Я вру, и Нодж это знает. Но с места не двигается, поэтому я направляюсь к переднему сиденью.
— Спереди нельзя. Страховкой не покрывается, — говорит он ледяным тоном. На меня даже не взглянул.
— Ладно, тогда я поеду как пассажир.
Подхожу к задней двери, и в тот момент, когда прикасаюсь к ручке, слышу щелчок. Замок закрылся.
— Нодж, ну хватит. Пожалуйста!
Нодж глубоко вздыхает. Мне кажется, это длится целую вечность. Чувствую, что сейчас он сорвется с места.
— Я обычный пассажир. Можешь не включать переговорное устройство, раз не хочешь со мной говорить. А если ты откажешься меня довезти, я напишу жалобу. Я знаю, как это делается. Ты не имеешь права отказать клиенту без веских на то оснований. У тебя могут отобрать лицензию.
Нодж качает головой, выражая одновременно отвращение и готовность уступить. Щелчок, и дверь открывается. Я залезаю внутрь. Перед пассажирским местом табличка «Благодарим Вас за то, что Вы не курите в салоне» и освежитель воздуха в виде зеленой елочки. А впереди три пустые пачки «Крейвен Эй».
Такси пристраивается к потоку машин. В салоне вечная мерзлота.
Я кричу в переговорник:
— До Тоттенхэм-корт-роуд, пожалуйста.
В ответ получаю едва заметный кивок.
— Ты видел рисунок в «Частной жизни»? Пассажир на заднем сиденье такси, водитель поворачивается и что-то говорит. И надпись: «Заранее благодарны, что Вы на все согласны».
Нодж опять делает вид, будто ничего не слышит. Я заметил, что счетчик включен. Нодж пристально наблюдает за движением. Я вижу только его немигающие глаза в зеркальце заднего вида. Карие глаза. Странно, до сих пор я не обращал внимания на их цвет.
Наклоняюсь вперед и пытаюсь сдвинуть перегородку между нами, но она не поддается. Стучу по стеклу ключом. Сначала он не обращает на меня внимания, но я долблю до тех пор, пока стук не заставляет его откликнуться.
Слышу, как включается переговорное устройство.
— Перегородка закрыта. Я услышу в переговорное устройство, если ты захочешь что-то сказать.
При этом Нодж по-прежнему смотрит на дорогу. Едет он быстро. За пять минут доехал до Ланкастер-гейт. У меня остается не больше пятнадцати минут, если я хочу что-то выжать из ситуации.
Пытаюсь разглядеть, где находится переключатель интеркома (хочу точно знать, что Нодж меня слышит), но ничего не вижу. Тогда я говорю как можно громче и отчетливей, стараясь перекрыть шум мотора.
— Помнишь гонку с таксистами? В наше первое четырнадцатое августа. В восемьдесят четвертом.
Молчание.
— Странно, что ты стал таксистом. Кто бы мог предположить, что будет с нами со всеми. Я торгую недвижимостью. Да, четырнадцатое августа восемьдесят четвертого. Было время. Есть что вспомнить.
Нодж пробормотал что-то. Неразборчиво. Я не сразу понял, что он сказал.
— Времена меняются.
Мы подрезаем серебристый «мерс». Водитель орет на нас и грозит кулаком. Нодж не обращает внимания. Он не сбавляет скорость. Тикает счетчик. Я делаю глубокий вдох, нервы у меня на пределе.
— «Тот падает, кто мчится во всю прыть»[47].
Сам не знаю, почему вдруг всплыли эти слова. Нодж вжался в сиденье.
Криво улыбаясь, я объясняю:
— Это из «Ромео и Джульетты».
И тут же понимаю, что не надо было объяснять. Нодж воспримет это как очередную демонстрацию моего интеллектуального превосходства. Кривая улыбка так и застыла у меня на лице. В зеркальце я вижу, как у Ноджа заблестели глаза. И наконец слышу его громкий и отчетливый голос:
— Шекспир? А вот отрывок из Шекспира для тебя, Фрэнки. «Гамлет», акт четвертый, сцена первая: «Человек может вам улыбаться, улыбаться и быть при этом подлецом» [48]— он поворачивает ко мне свое застывшее лицо. — Я слегка отредактировал, чтобы тебе было понятнее.
Вижу, как Нодж протягивает руку, чтобы выключить интерком.
— Это правда, то, что ты сказал тогда, после гольфа?
Смотрю на неподвижный затылок Ноджа.
— Про то, что ты, ну… голубой.
Какое-то время я думаю, что переговорник, возможно, был выключен, потом Нодж кивает. И хотя я знал, что это правда, еще до того, как спросил, все равно, мне не по себе. Я ничего не имею против людей нестандартной ориентации. Мне плевать, кто и как распоряжается своим хозяйством. Просто я никогда не предполагал, что Нодж…
Пристально смотрю на его затылок, как будто так смогу проникнуть в мысли Ноджа. Нодж заговаривает первым:
— А ты сказал правду?
— О чем?
— О том, что Вероника ушла?
— Да.
— Ты идиот. Она была классная.
— Знаю.
Но я уже не слушаю, а раз за разом прокручиваю кивок Ноджа — потрясший меня ответ на мой вопрос.
— А почему ты раньше не сказал? О том, что ты… ну, понимаешь…
Он объезжает пробку на Бэйсуотер-роуд. Потом снова выруливает на шоссе и произносит с горечью:
— Что я педик?
— Да. То есть нет. О том, что ты гомосексуалист.
Звучит фальшиво, официально, так говорят люди из собеса и старающиеся быть вежливыми полицейские. Снова раздается голос Ноджа:
— Я такой же, как ты, Фрэнки. Не хочу выбиваться из стада. И хочу, чтобы меня любили.
Интерком доносит какой-то тусклый, неживой голос. Приходится напрягаться, чтобы разобрать слова.
Нодж вдруг резко поворачивает налево, и я заваливаюсь набок.
— Эй! Потише!
Он никак не реагирует. Просто продолжает говорить:
— И потом, это не по правилам. Ведь для настоящих мужчин существуют определенные правила.
Я выпрямляюсь и прикидываю, не пристегнуться ли.
— Но мне всегда казалось, что ты стремишься говорить правду, Нодж. Во всяком случае, так ты…
Нодж снова заваливает меня, теперь уже вправо. Я опять не удержался и врезался головой в пепельницу, которую кто-то оставил открытой. Кажется, она рассекла мне кожу на лбу, но боли я не чувствую.
— Думать и говорить — разные вещи. Ты-то должен хорошо это знать, Фрэнки.
Какое-то время мы молчим. Я чувствую, как по лицу стекает тонкая струйка крови. Мы огибаем Гайд-парк, едем параллельно Оксфорд-стрит. Мраморная Арка справа от меня утонула в море рычащих, пыхтящих авто. Нодж опять начинает говорить. Я смотрю на него в зеркальце заднего вида. На этот раз он очень близок к тому, чтобы взглянуть на меня. Он как будто хочет и не может сделать этого. По крайней мере, озлобленность сменилась отрешенностью, он как будто далеко отсюда.
— На этом все бы и кончилось. Да так оно и вышло. Кончилось все: наша с Тони, Колином и тобой дружба, четырнадцатое августа, все. Ведь голубой — это не цвет «Рейнджерс»? Нет! Никому я не мог об этом сказать. Тем более тебе.
47
Ромео и Джульетта. Акт 2, сцена 4. (Перев. Б. Пастернака).
48
«… Я это запишу, / Что можно улыбаться, улыбаться / И быть мерзавцем» (Гамлет. Акт 1, сцена 5. Перев. Б. Пастернака).