Страница 63 из 68
В салоне четыре мастера, все мужчины, белые. Молоденькая застенчивая девушка, по виду уроженка какой-то средиземноморской страны, старательно натирает пол. За кассой висит огромный профессиональный безумно лестный портрет Тони. Рядом на стене любительские снимки, на которых он обнимается с второсортными знаменитостями на разного рода вечеринках: певцы и певички второго эшелона, актеры, чьи имена забудут уже завтра, режиссеры документального кино.
Один из парикмахеров — жирный мрачный тип в белой футболке с надписью «Ё-МОЕ» на груди — подскакивает ко мне. В салоне ни одного посетителя, хотя Тони всегда говорил, что на стрижку нужно записываться за неделю. Я ощущаю разбухший бумажник в кармане, и мне приходит в голову мысль, что, может статься, эта конкуренция с Тони и не была столь жесткой.
Толстяк выдает дежурную улыбку и короткое:
«Да?»
Он смотрит на меня так, словно делает мне огромное одолжение, соглашаясь постричь. Не удивительно, что салон пуст. Я возвращаю ему не менее фальшивую улыбку.
— А Тони здесь?
— Тони. Тони Диамонте.
— A-а… Вы хотите постричься?
Он разворачивает свою тушу к магнитофону, из которого доносятся невообразимые шумы. По лицу можно сразу понять, как ему все обрыдло. Я отвечаю очень терпеливо, будто имею дело с клиническим идиотом.
— Нет, я не хочу постричься. Я хочу встретиться с Тони. Он мой друг.
— Хм… У Тони много друзей.
— Это заметно, — говорю я, оглядывая пустой зал. От музыки у меня раскалывается голова. — Вы не против, если я подожду?
Он пожимает плечами. Чернявая девушка елозит щеткой вокруг его вросших в землю ног, но он и не думает подвинуться. Она, похоже, чем-то расстроена, нервничает, суетится. Магнитофон вдруг начинает орать еще громче.
— Не возражаете, если я подожду в каком-нибудь более тихом месте?
Толстяк, кажется, удивился, но виду не подает.
— Так вы, выходит, его приятель?
— Да. Фрэнки Блю.
— Фрэнки Блю.
Он задумывается, потом на лице его появляется некое просветление. Он кричит еще одному парикмахеру, который сидит на стуле спиной к нам и с закрытыми глазами качает головой в такт музыке.
— Донни, слышишь? Угадай, кто это!
Человек по имени Донни медленно поворачивается на вертящемся стуле и неторопливо открывает глаза. Его брови вопросительно подняты.
— Это Фрэнки-Выдумщик! Я правильно говорю? Фрэнки Блю. Фрэнки-Выдумщик.
Донни слегка кивает головой, показывая, что он понял, затем неторопливо закрывает глаза и медленно возвращается в исходное положение.
— Вот оно как, — толстяк разглядывает меня уже совсем иначе (не скажу, что это доставляет мне удовольствие), — значит, вы и есть Фрэнки-Выдумщик. Тони нам много о вас говорил.
— Надеюсь, ничего плохого.
Ответа не последовало. Вместо этого мне показали на небольшую дверь в глубине салона.
— Если хотите, можете подождать в комнате персонала. Там есть телевизор. Тони должен скоро прийти. Хотя он всегда опаздывает. Думаю, уж вы-то хорошо это знаете.
— Да, знаю.
Я прохожу через конуру с раковиной и туалетной кабинкой и попадаю в комнатку где-то три на три, пол которой завален огромными подушками, а на стенах проступает влага. Напротив входа — пожарный выход и сигнализация. У одной из стен — стол и стул. Стол завален газетами.
Какое-то время я пытаюсь смотреть телевизор, но там обычная дневная мутотень. Потом бросаю взгляд на часы. Кофе мне не предложили, никто даже не зашел в комнату. Я выключаю телевизор. Отвратительная долбежка из салона слышна и здесь. Видимо, посетители так и не объявились.
Я подхожу к столу и начинаю рыться в бумагах, просто от нечего делать. Там валяются рекламы по уходу за волосами, листки отрывного календаря, какой-то мужской журнал, счета на оплату коммунальных услуг. Маленькое зеркальце. Я замечаю на нем следы белого порошка. Кончиком пальца втираю его в десны. Через несколько секунд десна начинает неметь.
На столе чашка с недопитым кофе, три ручки, блокнот с листками для записей, полная пачка сигарет и пустая пепельница, какие-то письма. Одно — из соседней пиццерии, другое — от перевозчика, именующего себя Королем Голубиной Почты.
Мне всегда нравилось подглядывать. Наверное, поэтому я стал агентом по недвижимости, всю жизнь сующим свой нос в чужие дела. Я потерял уже трех женщин только из-за того, что читал их дневники. Вот чего бы я вам никогда не посоветовал. То, что они пишут, ужасно. Я бы сказал, это не та правда, которую стоит знать.
Пресытившись тем, что лежит на поверхности стола, начинаю выдвигать ящики. Там в основном всякий хлам — старые бумаги, кнопки, клей, а нижний ящик закрыт на ключ. Я дергаю. Удивительно, но ящик поддается. Внутри два конверта.
Оборачиваюсь, чтобы проверить, не идет ли кто. Парикмахеры по-прежнему бездельничают, теперь я понимаю, что волосы на полу принадлежат толстяку в майке с надписью «Ё-МОЕ». Девушка все еще натирает пол. Она занимается этим уже минут сорок.
Достаю один из конвертов. Внутри маленький полиэтиленовый пакетик с желтоватым порошком. Не больше столовой ложки. Я открываю его и смазываю порошком десны. Это, естественно, кокаин, полагаю, граммов пять. Быстро убираю пакетик обратно в конверт, стараюсь сложить все, как было.
Смотрю на второй пакетик. Это просто письмо, очевидно, официальное. Сначала я решил, что это счет за парковку, но потом замечаю, что оно напечатано на бланке местного суда. Начинаю читать.
ДЕЛО О БАНКРОТСТВЕ, ВОЗБУЖДЕННОЕ ПРОТИВ ЭНТОНИ ДИАМОНТЕ, ВЛАДЕЛЬЦА ФИРМ «ПРИХОТИ ДИАМОНТЕ ЛТД» И «ТВОЙ ЛУЧШИЙ ДРУГ».
СЛУШАНИЕ НАЗНАЧЕНО НА 17 СЕНТЯБРЯ 1998 ГОДА.
Вдруг музыка обрывается, и салон оглашается криком. Я быстро засовываю конверт обратно и закрываю ящик стола. Кто-то истошно орет. Узнаю голос Тони. Выглядываю в салон. Тони навис над несчастной девушкой, сжавшей щетку так сильно, что побелели костяшки пальцев. Ей не больше пятнадцати. Она испугана до смерти.
— Ты ДУРА НАБИТАЯ. Прошу тебя, в следующий раз НИКАКИХ САМОСТОЯТЕЛЬНЫХ РЕШЕНИЙ. Просто делай то, что тебе велели, мать твою. Если я просил купить бальзам «Пол Митчелл», а в магазине его нет, вернись и скажи об этом кому-то, у кого есть мозги. Что мне теперь, в задницу засунуть эти двадцать пять бутылок пакистанского ДЕРЬМА? «Пол Митчелл» мне нужен СРОЧНО, а не через десять минут и не через полчаса. СРОЧНО! Так что вали в эту индийскую лавочку, и пусть они возвращают деньги, хотя какой вонючий пакистанец расстанется со своими деньгами. И мне нужны не расписки, мне нужны ДЕНЬГИ. Не вернут, вычту из твоей сраной зарплаты, тупая макаронница.
Девушка начала плакать.
— И нечего тут реветь. Если тебе не нужна эта работа, ко мне очередь выстроится. Так что проваливай.
Девушка берет упаковку с шампунями и, рыдая, плетется к выходу. Тони с отвращением смотрит ей вслед. А потом несколько раз громко, с сопением выдыхает через нос. Я знаю эту его манеру. Ноздри краснеют и раздуваются. Отвратительно.
Из своего укрытия я смотрю на Тони и вижу его лицо как будто впервые. Оно совсем не симпатичное. Оно злое, уродливое, глупое. И Тони — никакой не прирожденный делец, не игрок, умеющий проигрывать. Он — ничто, пустое место, усвоившее несколько ужимок и прыжков.
Я разворачиваюсь и, перешагивая через подушки, направляюсь к пожарному выходу. Выхожу на теплую, тихую улицу. Сидящий на мостовой бродяга громко рыгает, потом поднимает на меня глаза и произносит с изысканной вежливостью:
— Простите великодушно.
Глава девятнадцатая
Таксист
Совсем недавно я встретил Бертрана Рассела и спросил:
«Скажите, сэр Рассел, что все это значит?» И, представьте, он не нашелся, что ответить.
Еду к Ноджу домой. Уверен, если позвоню, он бросит трубку. А Нодж — мой последний шанс хоть что-то склеить из этих обломков.