Страница 48 из 68
Фотография ожила, начала двигаться, и я пошел по тропинке сада к золотистой «кортине», все еще оглашавшей окрестности ревом мотора. Под машиной поблескивала лужица бензина, расплывавшаяся радужными концентрическими кругами. Тони потянулся, открыл заднюю дверцу, и я влез внутрь. Несмотря на то, что все окна были открыты, обтянутое синтетикой сиденье обжигало. Я переместился: подо мной уже хлюпало болото.
— Машина моего дяди. Он дал мне ее на один день.
— Весьма великодушно.
— Ну, выбора у него особо не было. Он сейчас мало на что может повлиять, угодил на два года в «Скрабс»[38].
Я помню, что Нодж даже не улыбнулся и не подал виду, что машина произвела на него впечатление. Его невозмутимость и абсолютное нежелание проявить хотя бы малейший признак восторга в те времена были напускными: мы все примеряли на себя тот или иной образ, пытаясь найти наиболее подходящий, и Нодж лишь недавно выбрал отстраненность и манеру удивляться сдержанно и спокойно. Ему в каком-то смысле не хватало размаха: способность рассуждать он применял только к узкому мирку собственной жизни.
Отстраненность в конечном счете переросла в нынешнее отсутствие гибкости. Но тогда возможность выбора и новых перспектив плясала вокруг и внутри как солнечные блики, игравшие на натертом до блеска лобовом стекле «кортины». Тогда мы еще не знали ни о коагуляции, ни о неотвратимом процессе отвердения, что впоследствии станет основной побуждающей силой в нашей жизни.
Нодж очень спокойно подошел к машине. На нем были армейские шорты цвета хаки, какие-то супермодные спортивные ботинки (он копил полгода, чтобы купить их), надетые на босу ногу, сверху — простая белая майка без всяких надписей. Одежда была тщательно отутюжена, даже шорты, на которых неуместно и ханжески топорщилась складка. Сидя сзади, я мог видеть лицо Ноджа в боковое зеркальце — Тони не удосужился приладить его в правильном положении. Когда Нодж не знал, что на него смотрят, лицо его становилось открытым, нежным, предвкушающим что-то и как будто извиняющимся за свою радость.
Тони снова завел мотор. Только тогда Нодж заговорил, точнее, закричал, перекрывая шум мотора и Моррисси[39], который пел «Никогда не гаснущий свет». Тони поставил эту песню специально для Ноджа. Нодж подпевал Моррисси, красиво и жалостно завывавшему. Перестав петь, он вдруг сказал:
— А колымага-то ржавая насквозь, черт побери.
Мы никогда не говорили друг другу ничего приятного и ободряющего. Никогда не показывали, что поражены или сильно обрадованы чем-то, что сделал один из нас. Не знаю, почему. Таковы были правила. Ведь правила существуют всегда и везде.
Колин, на лице которого еще остались едва заметные следы прыщей, был одет в дешевые застиранные джинсы и полосатую майку. Он выглядел странно, но, с другой стороны, Колин всегда так выглядел. Одежда всегда была чуть велика или мала, и всегда немного устаревшей модели. Его неловкие и зажатые жесты только дополняли картину. Он растянул губы в своей неторопливой, бесконечной улыбке, которая, как губка, впитывала все вокруг. Можно было хвалить Колина, унижать, смеяться над ним, в ответ вы получали все ту же улыбку, как у одного из героев в «Безумных гонщиках».
Тони включил передачу и слишком быстро отпустил сцепление. Машина заглохла, нас сильно толкнуло вперед. Тони начал смеяться как сумасшедший. Он до сих пор так смеется: громко, высоко, это смахивает на истерику. Волосы у него торчали на макушке, но при этом не были слишком жесткими, он подражал Нику Кершоу или Ховарду Джонсу[40]. Тони завел мотор, а потом закричал, перекрывая шум:
— У меня кое-что есть, — и улыбнулся, обнажив свои крупные, как мозаичные изразцы, зубы.
— Что у тебя есть? — спросил я.
— Увидите, — ответил Тони, демонстративно показывая пальцем на свой карман.
«Кортина» рванула с места. Теперь колонки разрывал «Элиминатор» «Зи Зи Топ»[41], очевидно, для Колина. Тормоза издали жуткий звук, когда Тони повернул за угол.
Никто из нас не знал, куда мы едем, да это и не имело, похоже, никакого значения. Все окна были открыты, и горячий ветер гулял по машине. Бесконечная череда домов, выстроенных вдоль улицы, осталась позади, как будто отделившись от нас. Солнце нещадно палило в золотистую крышу.
Я нащупал свою сумку, достал несколько банок пива «Хофмайстер» и раздал их.
— Вперед, за медведем! — воскликнул Колин, сделав неудачную попытку сымитировать рекламный ролик.
Когда я открывал свою банку, пиво выплеснулось фонтаном наружу, замочив сидящего рядом со мной Колина: он взвизгнул от неожиданности, и немудрено, поскольку пиво было охлажденное. Тони с Ноджем не удержались от смеха, и Тони еще сильнее надавил на газ. Хотя мы ехали по переулкам, скорость у нас, по-моему, была не меньше пятидесяти миль в час. Пиво оказалось ничего. Я услышал, как Нодж кричит на переднем сиденье:
— Куда мы едем?
Ответ Тони унес ветер, но довольно скоро мы свернули к Хэрроу-роуд.
— Это же кладбище, — удивился Колин.
— Не просто кладбище. Не какой-нибудь склад костей. Это некрополь. Город мертвых, — сказал Тони и вдарил по тормозам.
Мы с Колином врезались головами в передние сиденья, а потом нас снова отбросило назад, когда машина остановилась. Я даже вскрикнул от боли:
— Уй-й-й!
— Скоро ты все мне простишь, — пообещал Тони.
Как только мы остановились, зной стал снова подбираться к нам. Тони залез в карман и достал маленький белый сложенный конвертик, сантиметра три в длину и полтора в ширину. Он помахал им перед собой, как веером.
— Сульфат? — спросил Нодж с довольным видом.
Тони покачал головой и достал одностороннее лезвие из верхнего кармана рубашки.
— Это получше любой самогонки. Это Воплощенная Свобода. Это Декларация Независимости. Это высший класс. У нас есть «кортина-гиа». У нас есть пиво «Хофмайстер». Куча банок. У нас есть большое жаркое солнце. И у каждого из нас есть друзья — то есть мы. Наконец, и это самое главное, у нас есть два грамма первосортной дури.
— Что это такое? — спросил Колин. Пятно от пива на его футболке еще не высохло.
— Кокаин. Это кокаин, — сказал Нодж. Не часто мне доводилось видеть, чтобы Нодж был так искренне поражен.
Колин начал нервничать. Он редко употреблял наркотики, разве что легкие, от которых уже тогда превращался в одержимого параноика.
Мы все вылезли из машины и выстроились в ряд на бескрайнем пустынном кладбище. Был полный штиль. Тони опустился на колени на надгробную плиту со стертым от времени именем. Осмотрелся по сторонам.
— Сейчас дурь не признают. Но лет через сорок или пятьдесят она станет обычным явлением. Поаккуратней. Больше порошка нет.
Он начал медленно высыпать белый порошок на прохладный черный мрамор надгробной плиты, орудуя острым краем лезвия как маленькой лопаткой. Все смолкли. Кокаин в те времена был не так доступен, как сегодня, когда он почти приравнялся к спиртному и его можно недорого купить практически везде. Тогда дурь была в новинку, стоила недешево и считалась неким атрибутом рок-звезды. Мы испытывали трепет и страх одновременно. Вдалеке прозвучала полицейская сирена. Колин дернулся, остальные не обратили на это никакого внимания, загипнотизированные запретным ритуалом, разворачивавшимся на наших глазах; особую мистичность этому действу придавали окружавшие нас могилы мертвецов.
Аккуратными движениями Тони разделил порошок на четыре части. Один из памятников отбрасывал тень, которая помогала нам переносить жару. Казалось, что время остановилось. Я смотрел, как муравей карабкается по мрамору, потом он исчез в траве.
Тони свернул трубочкой десятифунтовую купюру и нагнулся к плите, практически сложился пополам. Был слышен вдох, затем он выпрямился, шумно шмыгая носом, обслюнявил палец, подобрал то, что осталось от его кучки, и втер это в десны.
38
«Уормвуд-Скрабс» — лондонская тюрьма.
39
Моррисси — вокалист и автор текстов группы «The Smiths».
40
Ник Кершоу (р. 1958) — гитарист, композитор и певец, снискавший славу «британского Стиви Уандера»; Ховард Джонс — пианист, композитор и певец, признанный «лучшим английским исполнителем 1983 г.»
41
«Зи Зи Топ» (ZZ Тор) — американская хардроковая группа. Альбом «Элиминатор» (Eliminator, 1983) считается лучшим в их дискографии.