Сорок утренников (сборник)

Кто-то из бойцов окликнул его, он не расслышал. Верховский принес четверть ржаного сухаря и кипятку — он не повернул головы. Время остановилось для него, и даже минутная стрелка карманных часов, казалось, зацепилась за римскую цифру «5» в самом низу пожелтевшего от времени циферблата. Он повел глазами вокруг. Отрыв окопы, бойцы занимались своими делами: писали письма, которые некуда было отправлять, пришивали подворотнички к вылинявшим добела гимнастеркам, а то и просто бесцельно бродили по узким ходам сообщения, придумывая себе какую-нибудь заботу — в час перед боем вовсе без заботы очень легко сойти с ума… На песчаном дне ближайшего окопа, устланном сухими листьями, спал самый спокойный человек в роте — пулеметчик Булыгин.

Когда над западной частью обширного поля появились немецкие бомбардировщики, Мухин скомандовал «в укрытие!» и терпеливо ждал, пока его бойцы — все до единого — скроются в земле. Бросив тревожный взгляд в сторону перевязочного пункта, он спрыгнул в чей-то окоп и стал наблюдать за самолетами. «Юнкерсы» шли обычным строем, кажется, даже без сопровождения истребителей, при подходе к цели развернулись от солнца — так им было удобней бомбить. Услышав знакомый вой, которого раньше так страшился, а теперь воспринимал почти равнодушно, Мухин сполз пониже и надвинул на глаза каску. Он был уверен, что бомбежка долго не продлится, но, подняв голову, увидел новую волну бомбардировщиков, заходивших с юга, и еще одну — с востока, пока что едва заметную. Земля дрогнула, посыпались кирпичи с ограды, все вокруг заволокло густой пылью. В этой пыли, обезумев от страха, метались пленные немцы, ища спасения, прыгали в окопы к своим недавним врагам, что-то лопотали, а он сидел и думала том, как после бомбежки встретится с Зоей и какие слова ей скажет…

Лишь очень сильный взрыв совсем рядом заставил его вспомнить о том, что происходит. Под Мухиным дрогнула земля, обрушились стенки окопа, уши, глаза забило песком и глиной. Рядом закричали пронзительно и страшно. Мухин рванулся наверх, но успел лишь наполовину высунуться из окопа, когда новой взрывной волной его сшибло обратно, ударило о земляную стенку, окатило дождем колкого песка. Следующий взрыв похоронил бы его заживо, если бы чуть раньше Дудахин не поднял его наверх, не оттащил волоком, оглушенного, ослепленного прочь от разрушенного окопа и не сбросил бы в другой, более надежный. Ткнувшись лицом в чью-то кисло пахнущую шинель, Мухин пришел в себя, снова начал видеть и слышать. Он был рад, что помкомвзвода тут сидит рядом на корточках, ожидая приказаний. Однако приказывать было нечего, разве что крикнуть погромче, чтобы береглись, но бойцы это знали и без него, и Мухин не приказал, а попросил:

— Пошли узнать, жива ли Зоя.

Дудахин снял шапку, выколотил ее о колено.

— Живая. Давеча, как бомбежка началась, раненых по щелям распихивала.

— Ты пошли все-таки.

Помкомвзвода поискал глазами, выбрал Верховского. Полузасыпанный песком учитель не сразу оторвался от такой же серой, как и он сам, стенки, надвинул каску на уши и принялся долго и нудно карабкаться наверх, словно штурмовал Монблан.

Новая серия взрывов, едва ли не более сильных, чем прежние, обрушилась на кладбище, сметая остатки крестов, принялась сокрушать столетние деревья, засыпая людей обломками сучьев.

Прямо на Мухина, должно быть, не заметив его, скатились трое пленных немцев, сумасшедше выкатывая белки, лезли куда-то в угол. Дудахин, матерясь, хватал их за воротники, но сверху уже сыпались другие, повизгивая, лезли друг под друга.

— Черт с ними, — устав от непосильной работы, сказал помкомвзвода, — ошалели от страха, теперь с ними ничего не сделаешь. Айда, младшенький, поищем другое место.

Минут через десять самолеты улетели. В окопах зашевелились, отплевываясь и кашляя, полезли наверх, перекликаясь возбужденно, почти радостно.

Мухин собрался бежать на перевязочный пункт, когда тяжелая рука легла ему на плечо.

— Обожди маленько, дело есть. — Дудахин кусал губы, глядел в сторону. — В общем, такое дело… Перешел ты мне дорогу, товарищ младший лейтенант. Сам того не зная, перешел. Тебе это вроде ни к чему, а у меня вся стратегия, можно сказать, — к чертовой матери!

— Какая стратегия? Какую дорогу? — однако, подумав, Мухин понял, о чем идет речь. У него сразу опустились руки, и ноги перестали слушаться. — Почему молчал?

— А что, кричать надо?

— В самом деле…

Они присели на край окопа. Дудахин неистово дымил самосадом, Мухин хватал ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.

— Земляки мы с ней, — после долгого молчания сказал Дудахин.

— Знаю.

— Знаешь, да не все. Любовь промеж нас была. Еще на гражданке. На заимку она ко мне прибегала.

У Мухина тоскливо сжалось сердце.

— Ну и что?

— Чего еще? Прибегала и все. Остальное, думаю, понятно.

— Да, понятно.

Они снова помолчали.

— Чего же ты теперь от меня хочешь? — спросил Мухин. — Любите и любите на здоровье. Я тут при чем? И вообще, зачем ты этот разговор затеял?

— А затем, — глухо проговорил Дудахин, — что у нее шарики в другую сторону закрутились. Не на меня, а на тебя виды имеет, хоть ты ей и отбой дал.

— И про это рассказала?

— А как же. Ревела вот тут у меня, — Дудахин показал на свое плечо. — Просила с тобой потолковать… Ты не подумай, что она это из-за твоих «кубарей». Такую девку «ромбом» не соблазнишь, не то что… Короче, давай так: кто из нас двоих эту волынку переживет, — он небрежно кивнул в сторону запада, — тому с ней и под венец идти. Согласен? Тогда — лады. Не знаю, как ты, а я, если жив останусь, Зойку на руках носить буду.

Дудахин поднялся, но пошел не в сторону перевязочного пункта, а в противоположную, где минометчики откапывали засыпанные во время бомбежки минометы.

С часовни прокричали фальцетом:

— Вторрая ррота! Занять круговую оборону!

Пока команду передавали по всем взводам, Мухин успел добежать до НП и вскарабкаться на сильно поврежденную стену. Несколько солдат второго взвода таскали на верх часовни бревна, доски, мешки с песком — делали помост для командира и завал на случай штурма; в том углу, где помост был уже готов, стояли Охрименко, мичман Бушуев с неразлучным автоматом. Чуть позже пришли Трёпов, Раев и новый командир третьего взвода Рубцов. Каждый поднимавшийся наверх, докладывая ротному о потерях, невольно косил глазом в сторону шоссе. Всем казалось, что с высоты можно увидеть то, что неизменно приходит следом за бомбежкой и что, наверное, уже идет, тянется, дымя выхлопными газами и вот-вот покажется из-за ближайшего холма…

— Пэтээры подтянуть к воротам, — говорил негромко Охрименко, — думаю, фрицы попробуют сперва ударить в это место. Сами ворота завалить камнем — его тут до хрена — людей разместить вдоль ограды, пулеметы, в том числе и трофейные, расставить по углам. Один мне, сюда.

— А если отсюда начнут долбать? — осторожно спросил Раев, с опаской поглядывая на завал внизу.

Ротный почесал за ухом мундштуком самодельной трубки.

— Думаю, с оградой им придется повозиться. Дикий камень все-таки. Да и мы не лыком шиты, встретим, как положено. — Он поднял голову, оглядел всех спокойным, каким-то будничным взглядом. — Надолго нас не хватит. Только нам надолго и не надо. Продержимся до прихода своих и — все. А они подойдут, не могут не подойти. Зря, что ли, мы за это проклятое шоссе цеплялись? — Он напрягся, посуровел, ожидая возражений, но никто не возразил, и ротный довольно кивнул. — Правильно. Раз мы здесь, значит, так надо. Однако что-то сегодня фрицы не торопятся… — Он вынул из кармана наручные часы без ремешка, мельком взглянул. — Половина восьмого, а их все нет. Ну что ж, и на том спасибо. По местам! Как это поется: «Это есть наш последний и решительный бой…» Хотя, может, и не последний.

Спускаясь вниз, Мухин случайно бросил взгляд в сторону алтаря. В тесной полутьме, заваленной битым кирпичом, сидела и выла по-бабьи, в голос военврач Полякова. Перед ней стоял и неловко переминался с ноги на ногу лейтенант Савич.