Страница 4 из 9
– Что «дико»?
– Заинтересованная сторона, я имею в виду. Некрасиво.
– Какая разница, как звучит!..
Евграф Соломонович принялся молча ходить туда-сюда. Артем зачарованно любовался белой ночью. Ему все казалось, что на улице поет кто-то.
– Пап, а ты бы мог спеть маме серенаду?
– Что?
– Я говорю: смог бы спеть маме серенаду?
– Серенаду? Маме?
– Да.
– А… зачем?
– Ну, затем, что ей это было бы приятно. Романтично. Что никогда я не видел, чтоб кто так делал. Затем, что ты ее любишь… смог бы?
– Перестань, пожалуйста, говорить ерунду, Артем! Я серьезно с тобой разговариваю.
– А я бы смог. – Он мечтательно склонил голову на плечо. На лице его цвела блаженная улыбка. – Так красиво, когда мужчина поет женщине в ночи под окном о своей любви. Мне кажется, сердца должны переворачиваться от этой песни…
– Нет, я решительно не могу с тобой разговаривать, Артем. Ты… ты снова в своем репертуаре. Я пойду лучше.
– Нет, пап, представь себе: ты с гитарой… венец творенья, дивная Диана!..
Евграф Соломонович махнул рукой и прошел к себе в кабинет, а Артем тихо засмеялся и накрылся пледом с головой. На улице запели громче, но слов никак нельзя было разобрать. Внезапно откуда-то из глубины квартиры до него донесся звонок. Кто-то звонил в дверь.
– Пап! Там Валя пришел! Он хочет домой!
Евграф Солмонович сосредоточенной походкой пересек большую комнату в коридор и закрыл за собой дверь, чтобы Артем, вероятно, не видел и не слышал того, что должно было разразиться в сию минуту. Артем закинул руки за голову, закрыл глаза и упал на кровать, которая упруго подбросила его и приняла. Ему и не нужно было слышать. Он знал и так.
Он знал, что папа сейчас стоит в темном коридоре, прислонившись плечом к стене и сложив руки на груди. Ждет, пока Валя откроет дверь ключом. Да, Валя мог бы догадаться еще чуть-чуть опоздать. Потому что если прийти после двенадцати, а не без двадцати, не без пятнадцати минут, то папа ляжет спать и ни к чему, абсолютно ни к чему до следующего утра будет невосприимчив. Но вот на следующее утро… Артем услышал, как за стеной о чем-то взвизгнул его брат, попавший в ловушку, и как папа что-то взвизгнул в ответ. Иногда он поражался тому, насколько похожи их голоса. Иногда жалел, что его голос был другим. И вообще он лежал сейчас с закрытыми глазами и всем своим существом чувствовал причастность к происходящему в коридоре. Ибо он точно знал, чем закончится происходящее. Его занимали какая-то недавно народившаяся мысль и та песня, что беспрепятственно лилась в окно и никак не затихала.
А в коридоре происходило вот что. Евграф Соломонович, чувствуя неприятную тяжесть в левом боку, стоял и ждал, пока Валя откроет дверь. Валя, в свою очередь, по ту сторону двери изо всех сил надеялся, что Евграф Соломонович изменит своей привычке отходить ко сну лишь после полуночи и утомится на полчаса раньше. Надежды его не оправдались.
– Ну и конечно, твой автобус стоял в пробке. В одиннадцать вечера в будний день на окраине Москвы. Попробуй сказать, что я ошибаюсь, Валя. Я ведь на самом деле могу ошибаться. – Евграф Соломонович пока говорил, украдкой посматривал на сына поверх очков и заметил, конечно, как тот вздрогнул от неожиданности.
Валя сквозь усталость злился. И злился он мелкой ворчливой, самому противной злостью. И думал Валя, что Евграф Соломонович злится злостью еще более мелкой и ворчливой.
– Папа, я провожал Нину. Ты же знаешь. Я звонил, просил Тему передать тебе… он что, забыл? – Валя поставил портфель в угол и стал снимать ботинки, зачем-то внимательно рассматривая их в темноте. Все дело было в привычке.
– Нет, он не забыл. Но, Валя… сколько раз мы с тобой говорили уже!.. Я ж понимаю: у вас там, наверное, сначала словесное прощание, потом – сцена на балконе. И, разумеется, длинный прощальный поцелуй. Но, сынок… надо же тогда время рассчитывать.
Валя что-то прошипел себе под нос и прошел в ванную. Евграф Соломонович подвинул к стене ботинки, которые сын забыл посреди коридора и по пути в кабинет сказал Вале:
– В холодильнике остался суп и мясо с картошкой. Есть еще колбаса докторская. Я сегодня булочек купил – хочешь, поешь… если ты голоден. И… спокойной ночи, Валя.
Не дожидаясь ответа, Евграф Соломонович скрылся в дверях большой комнаты, через которую лежал путь в кабинет. Валя кончил умываться и, опустошив холодильник, уединился в детской, где, не раздеваясь, упал на кровать, закинул руки за голову и стал думать о Нине. Через некоторое время он понял, что в комнате есть еще кто-то помимо него, открыл глаза и увидел Артема. Артем, в красном пледе, который ночью был просто темным, укутавшись с головой, как старуха Изергиль на скучных обложках советских изданий Горького, сидел у него в ногах и смотрел своим пронзительным немигающим взглядом.
– Ты чего… не спишь? А?
– Не, не сплю. Я еще не хочу спать. Лягу с рассветом.
– А я хочу. Очень.
– Валь…
– Чего ты?..
– Думаешь, мы умрем в один день? Раз родились в один…
– Ой, Тема… ты… ой, – он приподнялся на локтях и внимательно посмотрел на брата в ответ. – Н-да. Как Петр и Феврония…
– Как Тристан и Изольда тоже. – Артем уже смотрел не на Валю, а в окно. – Знаешь, я тебя люблю.
– И я тебя. Только мы еще поживем, ладно?
– Нет, ну конечно. Я же про старость.
– Да я не доживу до старости. – Валя отмахнулся и свернулся на правом боку. – До нее еще лет сорок жить… жуть! Что я делать буду? Не, не доживу…
– Валь, к нам Сашка приедет погостить.
– М-да? Значит, будем стареть вместе с Сашкой.
– Ты рад?
– А ты?
– Я да. Я ее уже месяц не видел.
– Ну, вот и замечательно: вы с ней известные подружки. Будете играть.
– Ей конфет купить надо, наверное. Я ей батончиков куплю. Как думаешь?
– И батончики хороши. Я их тоже люблю… – Валя покосился на него из лежачего положения: – Артем, а Артем… ну в кого ты такой, а?
– Какой «такой»?
– Чудной. Чудак ты. Феномен. – Валя улыбнулся и фыркнул.
– Уж какой есть. – Артем тоже фыркнул и улыбнулся.
– Нинка сказала, что хочет купить какие-то там особенные благовония. Завтра мы с ней пойдем в магазин и купим. Сегодня мороженое на Арбате ели. Тем, как же я ее люблю!..
– Здорово. Она хорошая. Тихая только очень. Но хорошая. Но я бы ее любить не мог. Полюбить не смог бы.
– А почему?
– Не знаю… она бы тоже сказала, что я чудной. Поэтому, наверное.
– Ты обиделся бы?
– Нет, я не обижаюсь. Я никогда не обижаюсь. Я бы просто не хотел, чтобы она мне постоянно удивлялась. Я бы любил ее, а она бы удивлялась. Вот…
– Вот теорию подвел!.. а я не задумываюсь. Я ведь куда проще, чем ты, Тем. Я это знаю и не переживаю. Поверь, даже доволен этим.
Они помолчали.
– Тем, я спать хочу…
– Ага. Я пошел. Почитаю еще чуть-чуть.
– Давай, спокойной тебе.
– И тебе.
Артем встал и скрылся в темноте. Старый плед, махнув хвостиком, поспешил за ним в дверной проем. Валя, не переменяя позы, уснул.
Глава 3
Артем очень хорошо помнил, как звучит по утрам пишущая механическая машинка «Ятрань». Звук был ни с чем не сравнимый: Артем лежал обычно в детской, еще до конца не проснувшись, и слушал, как в ограниченном каком-то, прямо сказочном пространстве в затяжном поцелуе запечатлеваются буквы на сизых листах формата А4. Он так и представлял себе, как механическая железная лапа толкает профиль буквы вперед, как от соприкосновения с ней болезненно морщится бумага, как прогибается черная лента, прокручиваясь с одной катушки на другую, как сохнет сиротливо отпечаток… потом он представлял себе отца, который замирал над машинкой с поджатыми руками, как тушканчик, всматривающийся в степную даль. Потом от этого пришедшего на ум сравнения Артем начинал улыбаться и открывал глаза. Машинка стучала еще какое-то время, но вот печатные утехи сходили на нет, и папа прокрадывался в детскую. Он сначала делал в двери щелку, заглядывал в нее, и стоило Артему или Вале приоткрыть глаз, или хотя бы пошевелить ногой, как папа, обрадованный, входил уже целиком и певуче говорил: