Страница 6 из 16
Народу стало меньше. Рассосались. Ветер надувал занавески в открытых окнах. Трепетала афиша — человек во фраке, галстук бабочкой. Где-то на верхних этажах играло пианино — нечто громкое, бравурное, отчаянное. Я взлетел по лестнице. Дверь была распахнута. В прихожей валялись — круглое зеркальце, платок, карандаш для бровей. Я задыхался, вдавливая кулаком правый бок, где кололо. Позвал — было тихо. Неживая какая-то тишина. Разумеется. Я и не рассчитывал, что застану Катарину. Она ведь не сумасшедшая. Знает, что делать в случае чрезвычайных обстоятельств. Но я не мог не пойти. Это же была Катарина. Радио молчало. И местная сеть, и общая трансляция. Даже фона не было. Станция находилась на южной окраине города. Видимо, и там… Сильно хотелось пить. Вода еще шла. Я глотал, захлебываясь. Стучали выстрелы — редко и далеко. Надо было возвращаться. Водак не будет ждать. С чего это я решил, что он будет меня ждать. Одного человека. Или даже двоих. У него теперь на руках целый район.
В кране захрипело, засвистело, и я его выключил. Все. Коммунальные службы развалились. Вытер лицо мокрой рукой. Что-то изменилось на улице. Что-то со светом. Неуловимое. Я так и замер — с ладонью на щеке. Вот оно… — Грубая, ломаная трещина расколола небо. От края до края — долгой молнией. Извилистые края заколебались, начали отодвигаться. Бесшумно, подхваченная глубинным течением, разомкнулась голубая льдина. Встал черный купол Вселенной. Глянули колючие звезды. Холод сошел на землю. И ко мне в сердце — тоже. Потому что это был финал: погасили свет и упал занавес. Апокалипсис. Бронингем. Сентябрь — когда распахнулось небо. Пять лет назад. Осень земных безумств. Четыре Всадника на костлявых ногах. Четыре улыбающихся черепа. Вплавленные в булыжник, четкие следы подков. Красная Полынь, поднявшая над городом мутное зарево и сделавшая воду — горечью, а воздух — огнем. Люди искали смерти и не находили ее.
В соседней комнате кто-то разговаривал. Шепотом, почти неслышно. Будто мышь шуршала. Я толкнул стеклянную дверь. Катарина лежала на диване. Одетая и причесанная. Зажмурив глаза. Левая рука ее в синих венах на сгибе беспомощно свесилась до пола — там валялась открытая сумочка, а правой она прижимала к слабым губам плоский, янтарный кулон магнитофона. Такой же кулон был и у меня, только я не носил. Рядом, на столике, находился стакан воды и упаковочка пегобтала. Эту упаковку ни с чем не спутаешь. Она для того и выпускается — яркая, с огненными, фосфоресцирующими буквами.
Итак, начался сеанс. Она оделась, взяла сумочку, а выйти не успела — начался сеанс. Надо же — именно сейчас. Я прижал пальцами холодное запястье. Пульс был нормальный — ровный и отчетливый. Значит, совсем недавно. Катарина медленно подняла веки. Меня не узнала. Что вполне естественно. Во время сеанса реципиент отключается от внешнего мира. Я открыл пегобтал: полный комплект, двенадцать штук. Второй упаковки не было. Видимо, она не успела. Я засунул ей между губами сразу две таблетки. Вот так. Теперь по крайней мере у нее хватит сил. Таблетки растворились мгновенно. Катарина продолжала шептать. Что-то совершенно непонятное. Трижды повторила: «Зеркало… зеркало… зеркало». Никогда нельзя сказать заранее, имеет ли передача какой-нибудь смысл. Связь с Оракулом дело темное. Тихомиров вообще считает, что это не связь, а периодический вывод отработанной информации за пределы Зоны. Сброс мусора. Может быть. Далеко не каждый человек способен принять передачу. Я, например, не способен. А у Катарины уже четвертая. Она не расстается с магнитофоном. Записями передач заполнены сотни километров пленки. Над дешифровкой бьется целый институт. И работу его дублируют еще два института. Просто так. На всякий случай. Мы же доверяем друг другу. Только результаты нулевые — бред и бред: обрывки фраз, обрывки мыслей, редко — короткий связный абзац. Философия хаоса, так назвал это Бьернсон. Мысли праматерии. Хотя не такой уж и бред. Технологию «вечного хлеба» выудили именно из передачи. И «философский камень» тоже. Правда, мы не представляем, что делать с этим «камнем»: неядерная трансмутация элементов — крах современной физики. Поймал, кажется, Ян Шихуай. Он потом умер во время второго сеанса. Тогда еще не знали о летаргическом эффекте передач. Реципиент обходился без пегобтала — своими силами. Сколько их ушло в сон, из которого не возвращаются. И ведь уже догадывались, но все равно выходили на связь. Отбою не было от желающих. Романов… Альф-Гафур… Кляйнгольц… сестры Арбеттнот… Тогда казалось, что после долгих лет растерянности и непонимания начался настоящий диалог, что вот-вот, еще одно усилие, один шаг, одна — самая последняя — жертва и рухнет стена молчания, пелена упадет с глаз, мы все поймем — откроются звездные глубины…
Пегобтал действовал. Катарина дышала редко и спокойно. Порозовела кожа на скулах. Я не знал, что делать, идти она не могла — собрал сумочку, подготовил шприц для себя. Это обязательно: я мог спонтанно включиться в передачу — вторым партнером, через Катарину. Такое бывает. Минуту-другую посидел бесцельно — отчаиваясь и хрустя по очереди каждым пальцем. Звезды ледяной крошкой усыпали небо. Жесткие, невидимые лучи их воткнулись в лицо. Наверху все еще терзали рояль. Теперь — Шопеном. «Похоронный марш». Звучало жутковато. Я сорвался, как подхваченный, — прыгнул через две ступеньки, через четыре, забарабанил в дверь. Вышел старик в клетчатой, мягкой домашней куртке. Развел длинные руки:
— Оказывается, я не один остался…
Строгое лицо его было знакомым.
— Помогите мне, — попросил я. — Надо отнести женщину на эвакопункт…
Старик замешкался, нерешительно застегнул пуговицу на куртке. В полуоткрытую дверь я видел большую пустую комнату. Рояль в центре ее, отражаясь в зеркальном паркете, казалось, еще звучал распахнутым струнным нутром.
— Пожалуйста… Ей плохо… Это моя жена…
Он заторопился.
— Ну, конечно…
Катарина по-прежнему шептала. Я ее поднял. Она не сопротивлялась, только крепче прижимала магнитофон ко рту. Старик пытался помогать.
— Не надо, — сказал я. — Просто идите рядом… Потеряю сознание — сделайте инъекцию, шприц в кармане — заряженный… Умеете обращаться?