Перед прочтением — сжечь!

Через полчаса кресло втянуло в себя всё, что оставалось от поэтессы, включая легкие летние туфли на ногах и пластмассовую брошку-цветок в волосах, после чего ремень сам собой высвободился из державшего его замка и возвратился на место. Дверца «форда» приглашающе приоткрылась, и машина замерла в ожидании очередной жертвы…

Глава 15

УКУС АНГЕЛА

Не знаю, наверное, я всё-таки по-настоящему уснул, а может быть, просто не выдержал всего увиденного и отключился. В памяти тускло мерцал какой-то неотчётливый сюжет, в котором я будто бы видел, как прибывшие по чьему-то звонку два молодых милиционера садились в брошенный полковником Дружбайло напротив Торгового техникума милицейский «форд», чтобы отогнать его к зданию УВД, и как с ними происходила точно такая же жуткая история, как и с Ариной Взбрыкухиной, — но ручаться, что это было видением именно того же рода, что и первое, а не обычным сном, в котором опять повторился уже однажды испугавший меня (и потому глубоко запавший в подсознание) сюжет, я не стану. Я вообще не хочу ручаться ни за одно из описываемых здесь событий, тем более что сейчас, когда я покинул Красногвардейск и вокруг меня шумит мирная московская жизнь, которую не нарушает ничего, кроме ставших уже привычными гексогеновых взрывов да трескотни киллерских выстрелов у подъезда, я уже и сам не могу стопроцентно сказать, было ли всё это на самом деле или только привиделось мне под воздействием прочитанных мною романов американского короля ужасов. Иногда я пытаюсь уточнить это у Светки, но она только шепчет мне тихим ласковым голосом «молчи, молчи» и закрывает мой рот ладошкой или своими жаркими губами. Второе мне нравится больше, а потому я её уже ни о чем не спрашиваю, и мы надолго забываем и о моём вопросе, и о той засевшей в глубине моей памяти первопричине, которая его спровоцировала.

Но когда Светки не оказывается рядом и мне некому помешать вернуться в то страшное лето, тогда я снова успеваю увидеть, как, очнувшись в тот день на пустом поддоне, я открываю глаза и вижу, что за узкими окнами подвала уже начинает смеркаться. Я не знаю, по какой причине, но никого из рабочих в типографии так до сих пор и нет, издательская линия стоит и, похоже, что сегодня уже никто к работе не приступит. Почувствовав, что я за это время изрядно проголодался, я проверил наличие денег в своем кармане и решил куда-нибудь сходить перекусить. Хотя, признаться, мне и было немного не по себе уже из-за одного только того, что я могу думать о еде после всего увиденного за день. Сон или не сон, а смотреть, как на твоих глазах человек превращается в ничто, причём вовсе не в образном, а в самом что ни на есть натуральном смысле, — растворяясь в светло-коричневой спинке автомобильного сиденья — такое зрелище пробуждению аппетита способствует мало.

И, тем не менее, в животе у меня опять заурчало…

Найдя в условленном месте ключи, я запер типографию на два навесных замка и пошёл вдоль улицы в поисках столовой, пытаясь припомнить, когда же я в последний раз пользовался услугами общепита. На Западе, говорят, люди вообще почти ничего себе дома не готовят, а чуть что — идут в кафе, бар или ресторан и там едят. У нас же после перестройки почти все нормальные столовые переделали в какие-то супер-крутые кабаки, в которых так задрали цены на всё, что я за последние несколько лет даже не пробовал туда соваться. Разве что по чьему-нибудь приглашению, как это, например, было в тот печально памятный для зрителей «Вест-Оста» вечер, когда Арон Гуронов угощал меня в баре «Кармадон» бразильским кофе, но это ведь бывает так не часто.

Я помню, что где-то здесь поблизости была раньше одна довольно неплохая пельменная, куда мы с Лёхой и Виталькой иногда забегали тяпнуть по пару стаканчиков красного вина под пельмешки, но вот только осталась ли она там ещё и сегодня — одному Богу известно…

Миновав один или два квартала, я перешёл через неширокую полупустую улочку и повернул за угол показавшегося мне хорошо знакомым дома, поражаясь тому, что даже выбоины и царапины на его стенах остались, кажется, теми же самыми, что и в годы моей отшумевшей юности. Вон гастроном, в котором мы по пути в пельменную покупали себе пару 750-граммовых бутылок вина (обычно это был «Портвейн-777», а если повезет, то и болгарская «Варна» — в добывании выпивки тогда тоже был свой особый смысл, ведь мужчина с древности считает себя охотником, приносящим добычу, так что достать хорошее вино — это уже само по себе было определенным кайфом, сравнимым с добыванием трофеев), а вон, в глубине двора, покосившаяся деревянная скамейка, на которой мы потом курили… Счастливое всё-таки было тогда время, что бы там ни сочиняли о нём наши сегодняшние газеты! Ну не чувствовал я на себе никакого тоталитарного гнёта, и никакое отсутствие свободы меня не томило. Было хорошо на душе — пел и смеялся, было хреново — материл начальство и Брежнева, а чаще всего просто жил себе, пил с друзьями добытое в привычных очередях да исканиях вино, травил анекдоты, не боясь никаких стукачей и доносов, встречался с девушками, не думая, о том, разразится ли в нынешнем августе очередной дефолт или же на этот раз обойдётся, а также делал массу других человеческих дел, наполнявших меня вполне искренней радостью бытия и гордостью за мою самую справедливую в мире Родину. И когда мне сегодня долдонят о якобы творившихся в СССР невиданных жестокостях, допускавшихся органами КГБ по отношению к тогдашним инакомыслящим, когда оперируют переполненными мордовскими лагерями, в которых, мол, бессчетно умирали политические заключенные и борцы за права человека, или когда напоминают мне о тысячах не выпускаемых в те годы за границу людей, то, честно вам признаюсь, я без всякого колебания говорю им на это: «Идите вы на хер!» Потому что, видя, как небольшая кучка кухонных трепачей и фарцовщиков, называющая себя диссидентами, смогла своими гнилыми базарами да перепродаваемыми в институтских туалетах пластинками группы «Дип пеппл» и джинсами «Супер Райфл» разложить всю государственную идеологию и повалить созидаемый в течение семидесяти четырёх лет общественный строй, я понимаю, что все наши самые жестокие и несправедливые суды и вся наша страшная карательная система ни хрена на самом деле не делали! Потому что не желающее своей гибели государство должно, когда это бывает нужно, уметь наступать на горло своему гуманизму и быть тысячекратно более жестоким и безжалостным, чем были мы, причём по отношению не только к своим внешним врагам, но и к врагам внутренним. А наши хвалёные «органы», как это выявила потом горбачёвская перестройка, просто сидели в своей лубянской бастилии да жевали сопли…

Помнится, в своё время я смеялся (да, наверное, и не я один) над высказыванием Сталина о том, что по мере продвижения к коммунизму, классовая борьба в СССР будет все более обостряться. Откуда же, недоумевал я тогда, эти самые классы возьмутся, если мы подходим всё ближе и ближе к коммунизму, и в обществе практически не остаётся носителей какой-либо другой морали, кроме коммунистической? Спустя семь-то десятилетий после установления Советской власти, а?..

Однако Сталин был не дурак и всё говорил правильно. К концу восьмидесятых годов классовая борьба в стране обострилась до такой степени, что произошло то, что казалось уже невозможным даже теоретически — реставрация капитализма в СССР. И государство, славившееся самой народной властью в мире, за какие-то считанные годы превратилось в оплот самого античеловечного и несправедливого из существующих на планете режимов. Вместо эпохи построения коммунизма с её бесплатными образованием, здравохранением и принадлежащим народу искусством, наступила совершенно новая полоса жизни, основными принципами которой стали «наплюй на закон», «убей ближнего», «продай Родину», «ограбь вдову и сироту», «растли ребёнка» и им подобные. И хозяев этой жизни меньше всего волновала проблема обеспечения населения дешёвыми пельменями. Нет денег — вари дома суп из пакетов или жарь картошку. А предприятия общественного питания должны служить для комфортного отдыха тех, кто сумел перестроиться и найти себя в новой жизни. Поэтому и памятная мне пельменная оказалась к этому времени уже продана в частные руки, и на её месте теперь располагался небольшой элитный ресторанчик под названием «Пирл Харбор».