Перед прочтением — сжечь!

Минуты через две после этого, сделав несколько затяжек и красиво выпустив через нос струйки дыма, Роман Игнатьевич подошёл к самому началу издательской линии и нагнулся, чтобы поправить какой-то замеченный там недостаток. И тут произошло невероятное. В то самое мгновение, когда он протянул руку и прикоснулся к металлу установки, конвейер неожиданно включился и начал вращаться. Включился, хотя я хорошо видел, как Роман Игнатьевич поопускал все тумблера в положение «выключено». И, тем не менее, издательство вдруг заработало, конвейер закрутился, и какой-то выступающей металлической фиговиной Романа Игнатьевича зацепило за рукав его нервущейся куртки и поволокло по размеренно урчащей (мне этот звук всегда напоминал собой журчание бегущего по корням деревьев лесного ручья) производственной линии.

Сначала он даже не испугался, а только привычно выругался и попытался освободить другой рукой зацепившийся рукав куртки, но в это же самое время ботинок его правой ноги застрял между кронштейном и кожухом, так что инженер оказался буквально испытываемым на разрыв. Тут уж он панически задёргался, замахал в пустоте левой рукой, пытаясь дотянуться до какого-либо из выключателей и вырубить установку, но конвейер всё тащил и тащил его вперёд, мышцы начали не выдерживать и разрываться, и помещение подвала наполнилось душераздирающим криком. Я видел, как продолжающий работать агрегат разорвал человека на несколько отдельных кусков, затем обровнял их края на высекальной машине, превратив каждую из частей в аккуратный прямоугольник, после чего перегнал их на упаковочный узел и увязал в неотличимые от книжных, перетянутые пластиковыми ленточками пачки. После этого, точно по мановению волшебной палочки, сам собой вдруг заработал электрический тельфер. Металлический крюк подъехал по балке к сгружённым в конце конвейера пачкам, опустился вниз и подцепляя поочередно каждую за перевязочные ленты, перевёз и сложил их на поддон поверх тех, которые там оставил только что сам Роман Игнатьевич… А линия продолжала всё это время работать, отпечатывая, брошюруя и упаковывая новые и новые книги. И проходя по производственной цепочке, страницы собирали на себя всю остававшуюся на деталях кровь, обрывки человеческой кожи, внутренностей и сухожилий, так что через какие-то полчаса работы конвейера на нём уже не оставалось ни малейшего свидетельства разыгравшейся здесь только что трагедии, и только на поддоне возвышалась стопка свежеупакованных пачек. И сверху на них сидел сейчас я.

Осознав это, я, как ошпаренный, соскочил со своего насеста и отбежал в сторону. По лбу побежали липкие струйки пота, и я смахнул их рукавом куртки.

«Хоть бы кто-нибудь появился», — подумал я с тоской, и в эту минуту дверь распахнулась, и на пороге издательства нарисовался Лёха.

— Ты один? — крикнул он вместо приветствия.

— Да, — ответил я, — один…

— А что такой голос вялый?

— Не знаю. Плохо себя чувствую.

— А-а… Ну, ладно. Тогда отдыхай. А мы с Шуриком всё-таки решили сегодня сгонять на дачу. Отвезём часть продукции, а заодно и посмотрим, что там да как. А то мне тоже не по себе все эти дни. Как подумаю, что Виталька там лежит на берегу, даже не прикрытый… Как же мы его так бросили?..

Он махнул в сердцах рукой и, подойдя к свисающему на тонком кабеле кнопочному пульту, взял его и погнал тельфер к выставленым вдоль стен рядам поддонов. Самым крайним из них, мешающим вывозу всех остальных, оказался поддон с двадцатью пачками «Противостояния».

— Не совсем полный, ну да ладно, — проворчал Лёха. — Уберу, а то всё равно его уже некуда отставлять.

И он увёз упакованные в крафт пачки к выходу, а там перегрузил их в стоящий возле самого выхода «РАФик». Потом вернулся с крюком в дальний угол подвала и начал вывозить другие поддоны…

Через час работа была закончена, часть книг была перегружена в микроавтобус, Лёха повёз их на загородный склад, а я снова уселся на пустой поддон и закрыл глаза. И опять, как на каком-то внутричерепном видео, увидел, как над стоящим напротив Торгового техникума милицейским «фордом» зависает жёлто-оранжевый светящийся шар, кажущийся ярким даже при солнечном свете. Шар какое-то время висит неподвижно, затем от него отделяется несколько более бледный протуберанец и, сремительно удлиняясь, достигает чуть приоткрытой дверцы и ныряет в машину. Я подумал, что она в ту же минуту вспыхнет, а то и взорвется, но «форд» почему-то остался стоять, как ни в чем не бывало, и изнутри не появилось даже малейшей струйки дыма.

А потом я увидел, как из-за ближнего поворота вышла растрёпанная поэтесса Взбрыкухина и приблизилась к открытой дверце…

Измученная страшными воспоминаниями о том залитом кровью вечере в помещении студии «Молодых Гениев Отчизны», она сразу узнала белый с синей полосой «форд» допрашивавшего её полковника Дружбайло и, надеясь не столько узнать от него какие-либо подробности расследования, сколько ещё раз излить в исповеди свою изувеченную страхом душу, подошла к машине.

Двигатель «форда» всё еще тихо работал на холостых оборотах. Полковник не собирался отсутствовать долго и ушёл, не только не заперев машину, но и оставив водительскую дверцу полуоткрытой. Чтобы кто-нибудь в Красногвардейске да посмел забраться в его машину? Такого он себе не мог и представить. Он, может быть, даже и хотел бы, чтоб какой-нибудь залётный похититель автомагнитол решился на такую неслыханную дерзость, — хотя бы для того, чтобы остальные потом могли увидеть, каким жестоким может быть его возмездие за посягательство на собственность представителя Закона! Но залётные взломщики Красногвардейск почему-то не посещали, а свои к дружбайловскому «форду» были равнодушны. Наверное, им хватало на хлеб с текилой и без того, чтобы снимать магнитолы с милицейских автомобилей.

Не собиралась ничего отвинчивать и Арина Взбрыкухина — просто она решила подождать Мирона Трофимовича не снаружи, а внутри его машины, раз уж та оказалась незапертой. Ей бы, конечно, было удобнее сесть сразу на пассажирское кресло, но правая дверца была закрыта изнутри на стопор, а потому поэтесса решила перелезть через водительское сидение. Она открыла полуотворённую дверцу и села на водительское место, собираясь перебираться с него дальше. Но в это самое мгновение её большую и ещё довольно упругую грудь неожиданно перехлестнуло ремнём безопасности. Она сначала даже и не поняла, что произошло, просто вдруг что-то с шелестом метнулось из-за её левого плеча, и тут же у правого бедра раздался резкий щелчок, как будто кто-то взвёл курок, после чего она почувствовала, что плотно прижата к спинке сидения.

— Ой! — чисто по-бабски вскрикнула она, пытаясь освободиться из-под ремня. — Кто здесь?

Но, кроме неё, в машине больше никого не было. По крайней мере, из людей.

Она снова попробовала надавить на кнопку рядом с сиденьем, чтобы высвободить защёлку ремня из замка, но ту в нём заклинило намертво. Тогда она попыталась хотя бы ослабить его натяжение, но и из этого тоже ничего не получилось. Более того, она вдруг почувствовала, что с каждым её дерганьем и шевелением ремень натягивается всё туже и туже, и вскоре она уже едва могла сделать даже слабый вздох. Помнится, то ли она где-то читала, то ли ей рассказывал об этом отсидевший в своей юности пару лет за хулиганство Глеб Колтухов, что в милиции существуют такие специальные самозатягивающиеся наручники, которые при каждом шевелении рук зажимают кисти всё сильнее и сильнее, — уж, наверное, могли за эти годы придумать и такие же самые противоугонные ремни. Чтобы, значит, автомобильный вор оставался здесь пленённым до прихода хозяина. Если, конечно, до той поры он не задохнётся в этих тугих объятиях.

Она ещё раз машинально дернулась, пытаясь приподняться, но почувствовала, что не может сделать уже даже минимального движения.

Ей сделалось страшно, она хотела закричать, однако грудь была пережата до такой степени, что она только закашлялась и чуть было не задохнулась. Немного восстановив дыхание, она скосила глаза в сторону и вдруг увидела, что её уже почти совсем вдавило внутрь водительского кресла, так что она теперь выглядывает на свет как бы из самой его глубины. Одновременно с этим она ощутила нестерпимый зуд в спине и ягодицах. Казалось, тело погружается в какую-то ядовитую кислоту, разъедающую его заживо. Особой боли при этом не ощущалось, просто спина, зад и ноги всё глубже и глубже втягивались в водительское сиденье и растворялись там, как кусок сахара в чае. Она слышала, как её плоть превращается в густую липкую влагу и рассасывается по невидимым капиллярам. Ужас до краёв наполнил душу бедной сочинительницы; разум её, точно душной чапаевской буркой, накрыло звенящей чёрной пустотой, и она провалилась в тошнотворную гулкую бездну.