Радуйся, пока живой

— Почему не кушаешь мороженое, Гриша? — мягко спросил у поникшего парня. — По жаре хорошо немного охладиться.

— Что-то не хочется, — боец неловко переложил на столе ладони, будто две пудовые колоды. В каждой руке у него спрятано по кузнечному молоту: чемпион внутренних войск в полутяже по боксу — вот как забавно распоряжается природа.

— Гриша, если тебе неможется, скажи сейчас. Потом поздно будет. Ты вроде поплыл, нет?

Гришины нежные щеки мгновенно подернулись румянцем, взгляд заледенел:

— Не сомневайтесь, Павел Арнольдович, не подведу.

В ту же секунду в ухе Санина пискнул сигнал.

— Едут, командир, — откуда-то с небес сообщил по рации Вася Коняхин, по совместительству дозорный. — На двух тачках. Дистанция — пять-шесть машин.

И завертелась адская карусель.

В точно рассчитанный момент на перекрестке, докуда от дома Зенковича шесть минут езды, появилась Дарья Тимофеевна, преобразившаяся на сей раз в горбатенькую, подслеповатую, прихрамывающую бабульку, и начала осторожно пересекать улицу, выщупывая путь суковатой клюкой. Мало того, перед собой полоумная старуха толкала высокую громоздкую детскую коляску с закрытым верхом. Редкие прохожие на нее поглядывали с любопытством, и одна сердобольная девица в джинсовой юбке (находятся же еще такие!) ринулась ей помочь, но лучше бы этого не делала. Старушка испугалась, когда чужая девица ухватила ее под руку, пискляво заверещала, покачнулась, споткнулась о собственную клюку — и грохнулась поперек улицы. В то же мгновение из-за поворота вылетел ядовито-зеленый «Линкольн», резко тормознул, пошел юзом, успел взять вбок, но зацепил бампером детскую коляску. Коляска перевернулась и, сверкая раскрученными нарядными колесами, покатилась вниз, пока не врезалась боком в фонарную тумбу. В узком проезде с односторонним движением мгновенно образовалась пробка. Из «Линкольна» никто не вышел, он даже попытался обогнуть лежащую старуху, но та так удачно растянулась, что для этого пришлось бы переехать ее голову левым колесом. Девушка, обхватив бабку за плечи, тянула ее к тротуару, но Дарья Тимофеевна ловко и сильно лягнула непрошеную помощницу ногой, изображая приступ безумия.

В зад «Линкольну» уперся джип сопровождения, и оттуда посыпалась охрана, вооруженная до зубов. Ребята, видно, были ушлые, тренированные, но на сей раз опростоволосились, всем скопом ринулись убирать препятствие с асфальта. Лишь один малый остался у машины и зорко оглядывался по сторонам. Из подкатившей «Волги» выскочил Чубукин с двумя бойцами, и они не мешкая открыли стрельбу. Первую пулю словил рослый боец, оставшийся у машины, но и трое его товарищей не успели добежать до злобно вопящей старухи, их скосило очередью по ногам. Чубукин ткнул дулом в бок водителю, вытащил его из машины и положил на асфальт.

Санин и Гриша Тополь приблизились к «Линкольну» спереди, остановились поперек дороги: их разделяли старуха, успевшая принять сидячее положение и на глазах помолодевшая, девушка в джинсовой юбке и несколько мгновений мирной жизни. В девушке ошарашенный Санин узнал Лизу Королькову.

— Ты зачем тут? — спросил он, уже понимая, что ситуация стала внештатной, хотя пока еще контролируется.

— Не хочу, чтобы его убили, — ответила девушка, побледнев и вытянувшись в струнку. Дикие слова, несуразный поступок. Бунт на корабле.

— Уйди отсюда, Лиза, — спокойно сказал Санин. — Или убью тебя, как собаку.

Он потянулся рукой к поясу, но тут же ощутил на плече железную хватку Гриши Тополя.

— Не надо, Павел Арнольдович. Вы потом об этом пожалеете.

Автоматически Санин двинул плечом и отбросил помощника в сторону, чем, возможно, спас ему жизнь. Тем пятерым, кто находился в «Линкольне», хватило времени, чтобы оценить обстановку и принять решение. Тяжелая машина, провизжав сцеплением, взлетела с места, будто мотылек. Дарья Тимофеевна перекатилась на тротуар, Лиза Королькова по-кошачьи отпрыгнула, а вот Санина, лихорадочно рвавшего из-под полы свой «Магнум-701», железная туша задела и опрокинула на асфальт, да так крепко, что на секунду у него помутилось сознание.

Далеко машина не уехала: Вася Коняхин, занявший позицию на чердаке девятиэтажного дома, по немыслимой траектории, противоречащей законам физики, прострелил водителю шею. Безусловно, это был один из лучших выстрелов за всю его снайперскую практику, и он, удовлетворенно погладив цевье, оценил его знаменитой цитатой: «Ай да Вася! Ай да сукин сын!»

«Линкольн» неуклюже завилял и носом тупо врубился в кирпичную стену. Наконец-то в машине приоткрылись дверцы, причем сразу три: передняя и две задних, но наружу вывалился лишь Лева Таракан и с такой скоростью помчался по улице, словно продолжал сидеть в разгоняющейся машине. Ужас гнал его подобно урагану. Он, конечно, сообразил, что среди белого дня, под ясным московским солнцем смерть явилась именно по его душу и, ни на что особенно не надеясь, установил мировой рекорд спринтерского рывка.

Следом из «Линкольна» осторожно и как-то вразвалку спустился вампир Пен, но никуда не побежал, напротив, спокойно двинулся навстречу нападающим, паля сразу из двух пистолетов. Стрелял он недолго, но успешно. Поразил в грудь Гришу Тополя и ранил в плечо едва поднявшегося на ноги Санина, но дальше сплоховал, начал выцеливать безумно пляшущую на асфальте джинсовую девицу и сам нарвался на пулю, выпущенную из положения сидя Дарьей Тимофеевной. Она стреляла из мощного американского полицейского «кольта» модели рокового 1985 года, и свинцовая блямба вошла вампиру точно в переносицу, перебила центральный лицевой хрящ и по касательной застряла в левом полушарии мозга. Пен-Муму выронил пистолеты, упал на колени и завертелся волчком, пытаясь вырвать из головы раскаленный металл. Это ему не удалось, и прежде чем умереть, он тонко, жалобно завыл, точно ночной волк, посылающий прощальный привет луне.

Санин обогнул его, они встретились глазами, и полковник словно заглянул на тот свет. Словно оступился в бездну, где исчезают земные ощущения и куда все летучие живые звуки доносятся через тугую пелену вечности. С грустного лица вампира брызнула ему на ногу капля голубоватой крови, и полковник споткнулся, потеряв темп.

Он не видел, как Чубукин с двумя другими «варанами» бежал к машине длинными, враскачку прыжками, и как оттуда, из чрева «Линкольна», свесился, повис на ступеньке маленький, гибкий китаец и, рисуя стволом автомата старинный узорный веер, послал навстречу бегущим несколько коротких, точных очередей. Чубукин принял в грудь четыре пули, его товарищам досталось по паре штук, но все трое в ответ осыпали китайца целой тучей гудящих, рвущих плоть ненасытных металлических шмелей. Су Линь выпал на асфальт, руки и ноги у него ослабели. Легкомысленная улыбка сияла на лице. Угрызения совести его не мучили. Для своего русского друга, для несчастного Гени Попрыгунчика он сделал все, что мог, не уклонился от боя, хотя это была, возможно, и не его вина, если что-то вышло не так, как он рассчитывал. Все в руках провидения. Смерти он не боялся, потому что в нее не верил. Лишь немного сокрушался о том, что так внезапно оборвалось нынешнее блистательное, полное надежд и приключений земное пребывание.

К нему приблизилась высокая дама с чистым и светлым лицом, повела вокруг рукой и сокрушенно произнесла:

— Сколько крови, сколько боли вокруг — и ради чего? Вы можете ответить?

Худенькое тельце китайца растекалось по асфальту красными ручьями, но ему вовсе не показался неуместным этот, по-видимому, последний разговор на земле, и в том, что собеседником оказалась прекрасная русская женщина, он узрел милостивый знак судьбы.

— Наклонитесь, — попросил он. Дарья Тимофеевна присела на корточки, — Спасите Леву. Он вам пригодится.

— Нельзя. За ним погнался Пашута. Его не остановишь.

— Грустно слышать, — улыбка Су Линя померкла. — Тогда прощайте. Я буду умирать.

Из машины, как ни в чем не бывало, соскользнула на землю Галочка. По ее цветущему виду никак нельзя было сказать, что она испугана или ошарашена.