Радуйся, пока живой

Увы, родная дочь была его ахиллесовой пятой. Он вложил в ее воспитание всю душу, а она ответила черной неблагодарностью. Сызмалу Светик была подвержена странным истерическим припадкам, но Егор Ильич не придавал этому особенного значения: высокий интеллект, азартная, огневая натура — ничего, с годами все образуется. Нет, не образовалось. Начать с того, что по какой-то нелепой прихоти Светик после десятого класса отказалась ехать для продолжения образования в Европу или в Штаты, хотя у нее был перед глазами пример старшего брата, который к тому времени, пойдя по стопам Ломоносова, уже получил степень бакалавра в Мюнхенском университете. Егор Ильич гордился сыном, но сердцем больше тянулся к дочери, именно в ней ощущая истинное духовное родство. Сраженный ее тупым, ничем не мотивированным упрямством, рад был и тому, что удалось уломать ее подать документы в МГИМО на юридический факультет, тут уж было не до жиру. Дальше — пошло-поехало. Любимая доченька так быстро сошла с круга, как подгнившее яблоко падает с ветки. Тем более, что фактически она была полностью предоставлена сама себе. Егор Ильич, занятый государственными делами, разве что по утрам имел возможность обмолвиться с ней словцом, а на мать Светик с раннего детства плевать хотела, хотя по-своему ее жалела. Мать, затурканная хлопотливая деревенская женщина, вообще жила у них в доме ненужным довеском из старого времени, и поменять ее на что-нибудь более подходящее у Егора Ильича, честно говоря, просто руки не доходили. А когда дошли, Светик уже выпорхнула из отчего гнезда, махнув на прощание опаленным хвостиком.

Чередой поразительных метаморфоз сопровождался последний год ее пребывания в семье. Бесконечная сумасшедшая гульба, компания мгимовских дебилов, а также пожилых мужчин неизвестного рода-племени, наркотики и таинственные исчезновения на сутки, на неделю, а то и на месяц (обо всем, между прочим, Егору Ильичу докладывали, но он не реагировал, дескать: перебесится, гены надежные, крестьянские) и, наконец, это дурацкое ритуальное самосожжение какого-то то ли эфиопа, то ли турка. Кошмарный был день! Якобы этот самый турок-эфиоп совершил самоубийство в знак протеста против американского вторжения в Сомали, но по милицейскому протоколу выходило, что облили его бензином два Светиных корешка с третьего курса, а зажигалкой чиркнула сама Светлана. Славно повеселилась продвинутая молодежь, хотя на ту пору подобные случаи были уже никому не в диковинку. Новая Россия на всех парах рванула в цивилизованный мир.

Чтобы отмазать детеныша, Егору Ильичу пришлось, задействовав связи в МВД, принять достаточно позору на седую голову, и он психанул. Когда Светика, бледную, изможденную, но ничуть ни в чем не раскаивавшуюся, привезли домой на милицейском рафике, у них произошел нелепый путаный разговор. Первым делом разгневанный Егор Ильич не сдержался и отвесил дочери оплеуху, на что она сказала, придя в себя от изумления:

— Глупо, папочка. Я ведь тоже могу так двинуть, что пузо лопнет.

Егор Ильич смотрел в родные глаза и видел в них смутное зарево, как при далеком лесном пожаре. Он взял себя в руки и спокойно спросил:

— Но почему, Света? Объясни, зачем тебе это надо? Чего тебе не хватает?

— Скучно, папа. Как вы живете — это же тоска зеленая. А как по-другому — я еще не знаю.

— Не понимаю, о чем ты?

— Чего же тут объяснять. Все сгнило в этой стране. Вот ты думаешь, ты солидная фигура, вся эта сволочь крутится вокруг тебя, как мошки около шмеля, но на самом деле ты просто ухитрился нарубить бабок больше, чем другие. А зачем тебе столько бабок, папочка?

Егор Ильич понимал, что девочка не в своей тарелке, бредит, поэтому не стал с ней спорить.

— Светлана, я требую, чтобы ты переменила образ жизни.

— Какое же у тебя право требовать?

— Я твой отец.

Светик засмеялась заливисто, как колокольчик.

— Не смеши меня, папа. Какой ты отец? Ты, наверное, даже не понимаешь, о чем говоришь.

Егор Ильич, чувствуя, что опять нехорошо закипает, решил перенести разговор на утро и отправил Светика спать, но утром она исчезла.

Больше четырех лет от нее не было известий, хотя Егор Ильич отслеживал ее путь с помощью опытных наемных осведомителей, не скупясь на затраты. После побега дочери у него в подвздошной области образовался крохотный сгусток, наподобие язвочки, который не рассасывался, но не давал тени на рентгеновской пленке. Когда он узнал, что Светик объявилась в городе С. и стала правой рукой заурядного бандита Любимчика, то начал задумываться о высоких категориях добра и зла, что в общем-то было ему несвойственно. Он не чувствовал за собой никакой вины, но все пытался понять, где и когда допустил роковой промах в воспитании дочери… Или разгадка ее путаной судьбы лежала в метафизической области, где все человеческие потуги не имеют никакого смысла…

Звонок дочери застал его в банковском офисе. Он склонился над сомнительным отчетом питерского филиала, напротив притих в кожаном кресле ревизор из Счетной палаты, некто господин Чубрашин и, почти не дыша, совиными глазами следил за движениями патрона. Услыша в трубке незабытый певучий голос, Егор Ильич побледнел и слабым мановением руки отправил Чубрашина из кабинета.

— Это ты, Светлана? — спросил осторожно, допуская звуковую галлюцинацию.

— Ну я, я, кто же еще… Папа, мне нужна твоя помощь.

Его девочка вернулась!.. Вязкий комочек в подреберье вдруг взорвался тысячью мелких иголок. Егор Ильич охнул и прижал руку к животу. Как будто не было четырех лет разлуки, все по-старому. Требовательная, дерзкая интонация раздраженного на весь мир человечка. Малая кровиночка потянулась к родовому стволу.

— Папа, что с тобой? Ты понял, что я сказала?

Егор Ильич кое-как перемогся.

— Какая помощь, зайчонок? Ты где?

— В Москве… Папа, ты слышал про бойню в С.?

— Да, конечно.

— Мне надо знать, кто это сделал.

Ах вот оно что Похоже, глупая девочка ищет возмещения убытков. Она не подозревает, что разборка в С. всего лишь эпизод в череде подобных происшествий, случившихся в последние месяцы. По этому поводу у Егора Ильича, естественно, имелись свои соображения, которыми он не считал нужным с кем-либо делиться.

— Радуйся, что осталась жива, зайчонок, — буркнул в трубку, поглаживая живот, силясь разогнать впившиеся в кишки иголки.

— Папа!

Он испугался, догадавшись, что сейчас она может повесить трубку и исчезнуть еще на четыре года. Льстиво прогудел:

— Хорошо, хорошо, но это же не телефонный разговор. Ты можешь ко мне подъехать?

— Папа, обещаю, мы встретимся, но не раньше, чем выполнишь мою просьбу.

— Похоже на шантаж, — пошутил Егор Ильич и лучше бы этого не делал. Нарвался на суровую отповедь.

— Не надо, папа. Ты же понимаешь, чего мне стоило обратиться к тебе. Но если не хочешь помочь, то…

— Погоди, остановись… Дай сообразить…

В действительности он уже принял решение: он сделает все, чтобы не потерять дочь вторично, тем более, первый шаг к воссоединению она сделала сама. Главное — протянуть время, не раздражать ее понапрасну. В этой ситуации полезным мог оказаться один-единственный человек — Гарий Львович Гаркуша, хранитель древностей, бывший кадровик из 5-го управления. Старик давно не у дел, на пенсии, но пока не сдох. Больше того, по слухам, нацелился на вечную молодость: появляется то тут, то там с юными красотками, играет в рулетку и виагру запивает коньяком. Похоже, с азартом наверстывает упущенное во времена суровой бескомпромиссной чекистской зрелости, да разве теперь наверстаешь? Его товар — информация, но не всякая, а очень дорогая и только для избранных.

— Есть один человечек, — сказал Егор Ильич в трубку, — но очень противный.

— Говори дальше, слушаю.

— Я попробую с ним связаться, но по телефону он ничего не скажет. Давай поедем вместе.

— Я поеду одна.

— Как знаешь, зайчонок. Учти, он заломит бешеную цену, сразу не соглашайся.