Страница 2 из 16
— Каждому по труду, — Пашка развел руками и пошел. Бумажник тяжело мотался в брючине и бил по ноге. У «Балчуга» Пашка вновь увидел своего крестника. Тот, отдуваясь и вытирая струившийся по жирной шее пот, что-то объяснял равнодушным прохожим. Пашка точно знал, что именно объясняет прохожим толстяк, и на всякий случай перешел на другую сторону. Он завернул в ближайший двор и, присев на ящик из-под пивных бутылок, вытянул свою добычу. Денег было много. Пашка даже не стал считать их, а просто сунул в карман тугую пачку хрустящих червонцев. Кожаный бумажник с монограммой он бросил за ящик. Жалко, но ничего не поделаешь. Так и сгореть недолго.
Пашка гоголем прошелся по Пятницкой. Дал червонец пацанам, которые уже торговали на своем углу. Купил у них пачку папирос и пообещал, что скоро придет опять. Остановился у лавки, где полчаса назад толстяк торговал канотье, заплатил за него вдвойне и, нахлобучив на голову, отправился к Когану.
— Эх, разменяйте мне сорок миллионов! — крикнул он, появляясь в дверях. — Получи-ка должок, — и бросил червонец на прилавок. — Да налей стопарик.
— Так не положено, Паша, — зашептал старик, быстро пряча деньги. — Я же на водку разрешения не имею.
— А ты налей две: одну мне, другую себе.
— Широкий ты человек, Америка. Недаром от тебя все девки без ума.
От удачи и водки у Пашки кружилась голова. Он решил зайти к Нинке, договориться с ней о вечере, кивнул старику и, громко хлопнув дверью, вышел на улицу. Хотел остановить лихача и подкатить к Нинкиной хате с шиком, но передумал. В неудобном месте жила девка — прямо напротив районной уголовки. На лихаче там появляться ни к чему. С Нинкой он гулял вторую неделю.
Пашка поравнялся с отделением милиции.
— Паша!
Он остановился и с недоумением посмотрел на незнакомую худенькую девушку.
— Угости папиросочкой, Америка, — сказала девчонка и отвернулась.
Пашка вынул пачку папирос и молча протянул, девчонка вытянула губы трубочкой, прикуривала сосредоточенно, словно выполняла сложное и ответственное дело. Когда Пашка рассеянно кивнул и двинулся дальше, девчонка бросила папиросу, вздохнула и, подняв худые плечи, пошла в другую сторону.
Пашка выпятил грудь и засвистел. Пусть смотрят граждане начальники: идет человек, и ничего такого за ним не имеется. Около этого двухэтажного дома у Пашки каждый раз пересыхает во рту и ужасно хочется заглянуть внутрь, посмотреть, что они там делают. Он косит глазом и, еле волоча ноги, проходит мимо закрытой двери.
— Антонов! Антонов!
Пашка было приостановился, пытаясь вспомнить, где он слышал эту фамилию.
— Антонов! Павел! Ты что, оглох, парнишка?
Пашка остановился и медленно повернулся. Рядом стоял начальник уголовки, известный среди блатных под кличкой Лошадник.
— Фамилию собственную забыл, — начальник оглядел Пашку, снял с него шляпу, повертел в руках, рассмеялся и спросил: — Каждую кражу отмечаешь обновкой?
— О чем это вы, гражданин…
— Климов, Василий Васильевич, — перебил начальник и протянул Пашке шляпу. — Держи. И зайди на минуточку. Разговор есть, — он круто повернулся и зашагал во двор уголовки.
«Почему Лошадник? Типичная обезьяна, — думал Пашка, глядя на низкорослого, широкоплечего человека на толстых кривых ногах. — И руками аж по коленям шлепает». Пашка замешкался на пороге. Может, сорваться?
Климов обернулся.
— Страшно стало?
Пашка вошел, сел на предложенный, стул и огляделся. Видно, бьют не здесь. Окна настежь — ежели заорать, так на всей Пятницкой слышно будет. Ну, для того и подвалы существуют. Интересно, зачем он меня затянул? А может, рыбник накапал? Нет, тогда повязали бы на улице и этот черт ногой не шаркал бы — «зайди на минутку».
— О чем это ты мечтаешь, Павел? — Климов снял пиджак и расстегнул рубашку. — Чтобы вокруг тебя были одни слепые и у каждого из заднего кармана бумажник торчал? Об этом, что ли?
— Какой бумажник? — Пашка посмотрел на Климова в лицо.
— Ладно, это я так. Может, ты совсем о другом мечтаешь, — Климов миролюбиво улыбнулся и стал набивать трубку. — Кури.
Пашка вытащил «Люкс» и закурил.
— Много я о тебе слышал, Павел Антонов. Ребята шутят, что ты когда-нибудь наган у меня срежешь, — Климов похлопал себя по боку.
— Этим не интересуюсь, — Пашка улыбнулся и опустил глаза, — не по моей части.
— Серый интересуется.
— Какой Серый? — Пашка незаметно вытер о колени вспотевшие ладони. — Что-то вы путаете, начальник.
— Тот самый, что третьего дня комиссионный магазин пытался взять и сторожа убил. Смотри в глаза, — голос у Климова погустел и налился злобой.
Пашка поднял голову и встретился с черными, маленькими, как буравчики, глазами.
— Я тебя воспитывать, стервеца, не буду, — Климов постучал трубкой по столу. — Ты при Советской власти растешь, должен соображать, что к чему. Отец где?
— Убили в германскую.
— Мать?
— Белые убили.
— А ты вор. Да еще с Серым путаешься. Если в тебе гражданской совести нет, то к убийцам родителей хотя бы личную ненависть иметь должен!
— Что-то вы темните, начальник. Политику вяжете. Папаню с маманей приплели, — чувствуя, что против него ничего конкретного нет, Пашка обнаглел. — Не берите меня на характер. Я не мальчик и крика не боюсь.
Климов засопел трубкой и тихо спросил:
— И сколько же тебе, не мальчику, годков? Пашка промолчал. Что ему надо, этому головастику? Ишь, башка огромная, бритая, шея жилистая. Силен, наверное. Наверняка силен, раз Фильку Блоху один повязал.
— Считаешь, что ли? — Климов ухмыльнулся. — Семнадцать тебе годков. Другие в твоем возрасте какие дела делают, — он задумался и стал ковырять свою трубку. — Я в семнадцать лет вот эту трубку от комбрига получил, — он ткнул мундштуком Пашке в лоб. — Да тебе все это…
— Что — это, начальник? — перебил Пашка. — «При Советской власти растешь, должен понимать, что к чему»… А кто сейчас понимает, что к чему? — Пашка посмотрел в удивленное лицо Климова и продолжил: — Буржуи были? И сейчас есть. Бедные, богатые — все по-старому, начальник. Так что вы эту трубочку верните своему командиру, честнее будет…
Климов, стараясь быть спокойным, сказал:
— О политике в другой раз поговорим, Павел. Ты час назад у рыбной лавки станичника дернул…
Пашка знал: нужно что-то говорить, отпираться. Но во рту было сухо и шершаво, будто провели наждачной бумагой, а язык не ворочался.
— Да не смотри ты на меня так. Мне твои глазищи ни к чему. Как рассказал станичник про мальчишек, я сразу понял, что ты. Почерк у тебя особый, — Климов встал и прошелся по кабинету, зачем-то выглянул в окно, вернулся к столу и медленно выговорил: — Посажу я тебя в острог. И отправлю потом по этапу.
Пашка приподнялся, быстро сунул руку в карман и протолкнул деньги в штанину. Теперь, когда он встанет, червонцы свалятся в тайник.
— Руки! — Климов брякнул наганом о стол. — Встать! Кругом!
Пашка повиновался. Он почувствовал, что ствол нагана уперся между лопаток, а рука Климова обшарила пустой карман.
— Садись, паршивец. Думал, стрелять собираешься. Испугался, — Климов облегченно вздохнул. — Сказал, посажу, значит, точка. На первой же краже и сгоришь. Предупреждаю.
Пашка опустился на стул.
— Ты знаешь, что такое… — Климов запнулся, стал оглядывать стол, потом взял какую-то книгу и заглянул в нее, — что такое презумпция невиновности? Не знаешь. Я тоже не очень, — он на секунду замолчал, потом продолжил: — Такие дела, Павел. Чтобы посадить тебя в острог и отправить потом по этапу, я должен сначала доказать твою вину. Вот ты украл…
— Не крал я, начальник, — Пашка перекрестился.
— Украл, — спокойно сказал Климов. — Ты знаешь, и я знаю, что украл, а посадить тебя не могу.
Пашка попытался опять перебить, но Климов поморщился и застучал трубкой по столу.
— Не хочу я тебя сажать, очень не хочу, Павел, но работа у меня такая… Поэтому, Павел Антонов, если ты воровать не прекратишь, я тебя поймаю с поличным и тогда… Понял?