Страница 70 из 108
— Всё, время! — объявил Леший. — Расходитесь по разным углам, и как свистну — начинается ваш бой.
Ну, меня упрашивать не пришлось. Отбежал я к лестнице, и… Нет, братья, не стал я свистка ждать. Я ж не ночной, что мне их понятия? А нужда, как известно, превыше чести.
Словом, взбежал я по лестнице наверх, на бегу штучку свою из чехла под мышкой вынимая. Миг это заняло, не больше — недаром столько упражняться приходилось, недаром гонял меня брат Аланар.
Они и глаза вылупить не успели, как провернул я до щелчка левое колёсико и губами к чёрной трубке припал.
Нет, не Медведю-Волосатику первый шип достался, и даже не Молодому-Лешему. Невзрачного я выбрал целью, поскольку и арбалет у него, и самый он из всех мутный.
Прямо в горло шип вонзился, а пока летел он, успел я провернуть колёсико, и новый шип достался Арихилаю.
Медведь, ясен пень, секиру свою в меня метнул, да только я ждал того — присел, просвистела она над моей головой, в бревно впилась. Ну, я мешкать не стал, снова поворот колеса — и третий шип в глаз Медведю вошёл. И пока он падал, я к чёрной трубке припал и Тощего в шею одарил, и тут же Рябого в ухо.
Ну, что я вам буду рассказывать? Вы же знаете, что когда шип, смазанный ядом желтоглазой змеи, в человека вонзается, жить тому остаётся минуту, не больше. Причём тело сразу же деревенеет, не слушаются человека ни руки, ни ноги, ни прочие мышцы. И помирает он тяжело, ибо застывает в нём кровь. Страшный это яд и очень редкий. А вы помните, как ругались некоторые из вас, когда в первой же записке просил я штучку мою положить в известное место? Отписались, что, дескать, работа у меня тонкая, не штучкой надлежит мне действовать, а мозгами, и что настоящему нюхачу никакие штучки не потребны. А всё же настоял я на своём, и, как видите, пригодилось.
Я вам дольше рассказываю, чем всё это случилось. Ибо долго ли умеючи?
В общем, сунул я штучку свою обратно в чехольчик, осторожно с лестницы спустился, первым делом саблю Тощего ухватил. Походил между телами, проверил — не слышно дыхания. И всё-таки бережёного Творец хранит — кольнул я каждого концом сабли под ухо. Ибо хоть и не слыхал, чтобы от яда желтоглазой змеи люди выживали, но всё что случается, когда-то случается впервые. Это тоже из любимых присказок брата Аланара.
Потом, успокоившись, бросил я саблю, поднял нож Лешего и аккуратно перерезал верёвки, связывающие наших. Первым господина Гирхая освободил, тот сразу к тесаку метнулся. Правильный дядька. Как раз по его руке и оружие. Только некого уже было рубить.
Затем избавил я господина Алаглани от пут, а он уж — госпожу Хаидайи и мальца Илагая.
— Ну вот как-то так… — тихо сказал я. — И хвала Творцу Милостливому, конечно.
Потом, конечно, суета началась. Госпожа Хаидайи, хоть и крепкая женщина, а в плач ударилась, и от её плача пришёл в сознание Илагай — и тоже заревел. А я господину сказал:
— Вы бы, что ли, госпоже и юному господину капель каких успокоительных сварганили? Наверняка ведь что-то в саквояже имеется?
— Гилар! — он посмотрел на меня с той же болью, что несколькими минутами ранее. — Поверь, я ничего не мог… я совсем пустой после вчерашнего был…
Вырвалось из него это слово, и, похоже, он после о том жалел. А я тоже ощущал в себе пустоту. Схлынула горячка боя, схлынул кураж, и увидел я пять мёртвых тел. По моей милости мёртвых. И хотя были то ночные — разбойники и душегубцы, но видал я в жизни людей и куда похуже.
— Господин Гирхай, — подошёл я к пресветлому. — Вы как сами-то? Они, гляжу, голову вам раскроили? Кровищи-то натекло…
— А, ерунда, — отмахнулся тот. — Краем задели, крови много, а рана малая. А ты, я смотрю, парнишка ох какой непростой…
— Давайте о том после, господин мой, — вздохнул я. — Сейчас дела поважнее есть. Этих вон надо бы в лес сволочь, подальше. Не рыть же могилы в мороз. Были они по жизни зверьём, ну так пусть зверью на прокорм пойдут. Пойдёмте, кроме нас с вами некому, господин Алаглани пускай своих в чувство приводит…
Долго мы этим занимались, почитай до полудня. Тем более, таскали далеко. Нечего к дому зверей приваживать, тут им не кормушка. А это значит — чуть ли не по пояс в снегу. Я меж тем не сразу и сообразил полушубок накинуть. Так что когда управились мы и вернулись в дом, трясло меня и в жар кидало. Прям как сестрицы-лихорадицы поцелуй.
Но зато я понял, как ночные в дом попали. Всё оказалось просто. Снега-то ни в эту ночь, ни в прошлую не было, и оттого прекрасно видны были наши с господином следы, когда мы к дальней калиточке топали. Теперь же рядом с нашими следами обнаружились и чужие. Стало быть, нашли они калитку, перемахнули — умеючи несложно, ворота отворять не стали, потому что засов бы гремел и нас всех поднял.
В дом они через второй этаж влезли, бросили верёвку с острым крюком, поднялись, стекло оконное выдавили — как раз в той комнате, откуда я накануне лазил подглядывать. Тихонечко спустились вниз, а там уж разбежались по комнатам и принялись нас вязать. Моя оплошность, в общем — стоило следы за собой замести, тогда бы так тихо проникнуть им не удалось. Да мне и в голову не пришло, что ночные с постоялого двора по нашему следу пойдут. Как они драпанули тогда, чарами ушибленные, так и показалось мне, что с ними всё кончено. Ну не дурак я, а?
Ещё о том я задумался, как они добрались до нас. Как сумели за два дня проделать путь, на который нам в бричке потребовалось время от восхода до заката. Никаких следов от копыт в лесу не обнаружилось, а значит, были они пешими. Зато нашлись прикопанные в слишком уж приметном сугробе снегоступы. Значит, пешком шли, и не по дороге — напрямую, по лесу. Стало быть, знали они, куда мы направляемся. И вот это уже было нехорошо. Может, мы и случайно встретились с ними на постоялом дворе, но вот если знали они о лесном доме, то почему не захватили, не сделали там своё логово? Если знали, что дом принадлежит господину Алаглани — то почему не устроили засаду и не взяли нас двоих сразу по приезде? Гостей наших ждали? Но если знали о гостях, то не могли не знать, кто они. А это такой жирный кусок, что и месть чернокнижнику меркнет перед горой золота, обещанного за некие головы… В общем, так и не расщёлкал я эту загадку.
А в доме меж тем господин с госпожой какой-никакой порядок навели. Окно разбитое плотной холстиной завесили, печь растопили. И более того, уже и суп в котле паром исходил.
А кроме того, явился из неизвестного своего укрывища кот. Важно ходил вдоль и поперёк зала, хвост задрав. Мол, вот он я, победитель! Что бы вы, людишки, без меня делали?
— Покажи, — велел господин Гирхай, едва мы в тепло вернулись.
— Что показать-то? — сделал я вид, что не смекаю.
— Оружие своё, само собой, — сказал он строго.
Пришлось показать. Тут и господин Алаглани, малость пришедший в себя, над плечом моим склонился.
— Ничего особенного, — вздохнул я, доставая штучку. — Две трубочки, чёрная да белая. В трубочки дуешь, и шип летит куда следует. А чтобы он в ложе попал, вот эти колёсики крутить надо. Дюжина шипов в каждом колёсике. Поворачиваешь чуток — и подаётся шип, от ленты отделяется, в ложе опускается. Шипы, ясное дело, не простые, а смазанные. Если прицельно, то шагов с двадцати, а так шип и на пятьдесят шагов летит, но тут уж как выйдет…
— А почему две трубки? — поинтересовался господин Алаглани.
— А смотря для какой надобности, — хмыкнул я. — В белой трубке шипы одним ядом смазаны, в чёрной — другим. Ежели из белой трубки стрельнуть, человек обездвижен только будет, и часа два шевелиться не сможет. А коли из чёрной, то насмерть, там яд суровый.
— А со стороны как дудочка выглядит, раздвоенная, на каких пастушки играют овечкам, — заметила госпожа Хаидайи, оторвавшись от готовки.
— Откуда у тебя это? — строго спросил господин Гирхай.
— На дороге валалось, подобрал как-то, — улыбнулся я.
— Отказываешься, значит, говорить? — нахмурился он.
— А что, пытать будете? — я ухмыльнулся так, что все зубы стали видны.