В южных морях

Однако способность разговаривать с людьми еще не все. И на первом этапе моих отношений с туземцами мне помогли две вещи. Во-первых, я был гидом по «Каско». Шхуна, ее изящные обводы, высокие мачты и белоснежные палубы, малиновые драпировки зала, белизна, позолота и зеркала крохотной каюты привлекли к нам сотню гостей. Мужчины измеряли ее руками, как их предки суда капитана Кука; женщины говорили, что каюты красивее церкви; рослые Юноны не уставали сидеть в креслах, разглядывая в зеркале свои улыбающиеся отражения; и я видел, как одна дама задрала одежду и с возгласами удивления и восторга ерзала голым задом по бархатным подушкам. Угощением служили бисквиты, джем и сироп, и, как в европейских гостиных, по кругу ходил альбом с фотографиями. Эти скромные портреты, ничем не примечательные костюмы и лица преобразились во время трехнедельного плавания в нечто замечательное, великолепное, незнакомое; в них видели чуждые лица, варварские одеяния и тыкали в них пальцами в качающейся каюте с наивным восторгом и удивлением. Королеву часто узнавали, и я видел, как французские подданные целовали ее фотографию; капитана Спиди — в абиссинской военной форме, принимаемой за британский армейский мундир, — разглядывали с большой симпатией; а портреты мистера Эндрю Лэнга вызывали восхищение на Маркизских островах. Вот куда ему нужно отправиться, когда он устанет от Мидлсекса и Гомера!

Еще важнее, пожалуй, было то, что я получил в юности кое-какие познания о жизни моих шотландских предков в Хайленде и на островах. Прошло немногим более века с тех пор, когда они пребывали в том же судорожном переходном состоянии, что и обитатели Маркизских островов в настоящее время. И в том и в другом случае имеют место навязанная силой чужая власть, разоружение кланов, низложение вождей, введение новых обычаев, прежде всего манеры рассматривать деньги как цель и смысл существования. Век коммерции в обоих случаях следовал за веком войны за границей и патриархального объединения дома. В одном случае, дорогая сердцу татуировка, в другом — дорогие сердцу запрещенные костюмы. В каждом случае лишение основной роскоши: любящим мясо горцам приходилось под покровом ночи переправлять говядину с пастбищ Среднешотландской низменности, людоедам-канакам — человечину из соседних деревень. Ропот, тайное брожение, возмущение и страхи, тревоги и срочные совещания маркизских вождей постоянно напоминали мне о днях Ловата и Струана. Гостеприимство, тактичность, естественные, хорошие манеры и щепетильность во всем, что касается чести, присущи обоим народам; обоим языкам присущ пропуск средних согласных. Вот перечень двух широко распространенных полинезийских слов:

Дом Любовь[5]

Таитянские ФАРЕ АРОХА

Новозеландские ВХАРЕ ТАЛОФА

Самоанские ФАЛЕ АЛОХА

Манихикийские ФАЛЕ АЛОХА

Гавайские ХАЛЕ АЛОХА

Маркизские ХАЕ КАОХА

Пропуск средних согласных, столь заметный в этих маркизских словах, точно так же присущ и языку Среднешотландской низменности и гэльскому. Еще более странно, что широко распространенный полинезийский звук, так называемое придыхание, обозначаемое на письме апострофом, зачастую или всегда след исчезнувшего согласного, слышится в Шотландии по сей день. Когда шотландец произносит «затылок», «бутылка», «скотина» — «за'ылок», «бу'ылка», «ско'ина», слышится придыхание; думаю, мы можем пойти дальше и сказать, что, если население изолировать и неправильное произношение станет нормой, это может явиться первой стадией перехода от «т» к «к», что является болезнью полинезийских языков. Однако тенденция маркизского языка заключается в утрате согласных, по крайней мере весьма распространенного «л», сущая война на уничтожение. Зияние приемлемо для любого полинезийского уха; даже ухо чужестранца вскоре свыкается с этими варварскими пустотами, но только на Маркизских островах можно встретить такие имена, как Хааии и Паааауа, когда каждый гласный должен произноситься отдельно.

Эти точки сходства между обитателями островов Южных морей и частью моего народа часто приходили мне в голову на островах и побуждали не только относиться к новым знакомым благожелательно, но и постоянно смягчать свои суждения. Утонченный англичанин приезжает сейчас на Маркизские острова и с изумлением обнаруживает татуированных людей, не столь уж давно утонченный итальянец приезжал в Англию и обнаруживал, что наши предки окрашены вайдой; а когда я в детстве наносил ответный визит, то меня весьма позабавила отсталость Италии: вот так ненадежно, так кратковременно превосходство одного народа над другим. Но я нашел способы общения, которые рекомендую путешественникам. Когда мне хотелось узнать какие-то подробности дикарских обычаев и суеверных предрассудков, я углублялся в историю своих предков и выискивал там что-нибудь столь же варварское: Майкла Скотта, голову лорда Дервентуотера, ясновидение, водяного Келпи — все это оказывалось неодолимым соблазном; черная бычья голова Стерлинга помогла мне услышать легенду о Рахеро; а то, что я знал о Клуни Макферсонах и Эппинах Стюартах, дало мне возможность услышать о таитянских Тева и понять их. Услышав мой рассказ, туземец больше не стыдился; его чувство близости крепло, и уста его отверзались. Вот это самое чувство близости путешественнику нужно возбуждать и разделять; в противном случае ему лучше довольствоваться путешествиями с синей кровати на коричневую. А присутствие одного насмешника-кокни приведет к тому, что никто из его спутников ничего не услышит от туземцев.

Деревня Анахо расположена на узкой полосе плоской земли между западной частью пляжа и подошвами гор. Пальмовая роща, постоянно шелестевшая веерообразными кронами, покрывает деревню, словно венчая ее, обломившимися листьями и затеняет ее, словно увитая зеленью беседка. Дорога идет из конца в конец рощи среди цветочных клумб, заменяющих общине галантерейную лавку; и там и сям в приятном полумраке, в напоенном многочисленными ароматами воздухе, где слышно, как бьется о рифы прибой, разбросаны дома туземцев. Жилище человека на многих полинезийских языках называется, как мы уже заметили, одним словом с очень незначительными различиями.

Но, хотя название у них одно, характер построек постоянно меняется; и обитатели Маркизских островов, едва ли не самые отсталые и дикие из островитян, строят, несмотря на это, самые уютные обиталища. Ни травяные хижины на Гавайских островах, ни напоминающие птичьи клетки домики на Таити, ни навесы с невообразимыми жалюзи вежливых самоинцев не идут ни в какое сравнение с маркизскими паепае-хае, или жилыми платформами. Паепае представляет собой прямоугольную террасу, построенную без цемента из черного вулканического камня, от двадцати до пятидесяти футов длиной, поднятую на высоту от четырех до восьми футов от земли, на которую ведет широкая лестница. Вдоль платформы идет открытый фасад дома, напоминающий крытый балкон; интерьер подчас опрятен и почти изыскан в своей обнаженности, иногда с гвоздя свисает какое-нибудь яркое одеяние, единственными приметами цивилизации являются лампа и швейная машинка Уайта. Снаружи у одного конца террасы горит под навесом огонь для стряпни, по другую ее сторону иногда располагается свиной хлев; остальное представляет собой помещение для вечернего отдыха и пиршественный зал al fresco[6] для жильцов. В некоторых домах вода поступает с горы по бамбуковым трубам, пористым, чтобы сохранить ее свежесть. Настроенный на сравнения с Хайлендом, я неожиданно вспомнил неопрятные жилища из дерна и камня, в которых бывал гостем на Гебридах и Северных островах. Контраст этот, по-моему, объясняется двумя фактами. Леса в Шотландии мало, а при таких стройматериалах, как камень и дерн, не может быть даже надежды на опрятность. И еще в Шотландии холодно. Кров и очаг так насущно необходимы, что человек ни о чем другом не помышляет, он весь день на воздухе, добывает скудное пропитание, а вечером говорит: «Ага, тепло!», ему больше ничего не хочется. А если и хочется, то чего-то более возвышенного; в этих грубых жилищах возникла школа утонченной поэзии, и песня вроде «Нет больше с нами Лохабера» является более убедительным и нетленным свидетельством утонченности, чем дворец.

5

Там, где это слово употребляется как приветствие, я привожу данную форму (прим. авт.).

6

Под открытым небом (шпал.)