Бомба Геринга

Горелов взял отвертку и монтировку. Поддев ими за выступы взрывателя, он на какие-то секунды весь сжался, замер, приготовившись сделать этот последний… последний рывок. «Лариса, ты простишь меня! Простят и командиры!..» И капитан с силой надавил на рычаги. Тонкий, пронзительный скрежет металла. Еще одно усилие, еще одно… и на колени Горелова упал тяжелый кусок металла. Взрыватель. Неловко упираясь ладонями в липкую грязь, капитан на некоторое время окаменел в позе младенца-ползунка, который подполз к гигантской игрушке и завороженно заглядывает в ее нутро.

Часы теперь тикали на коленях.

Горелов глубоко, всей грудью вздохнул, судорожно зажал в дрожащих руках взрыватель и поднес его к уху. Часы тикали: «тик-так, тик-так, тик-так…» Горелов положил взрыватель на землю в угол шахты и, опираясь на руки, тяжело, словно на плечах его были гири, пошатываясь, встал. Подошел к Веткину, обнял его и дрогнувшим голосом проговорил:

— Спасибо.

— Бросайте его прочь! — закричал Веткин, косясь на взрыватель, который лежал в полутора метрах от бомбы.

Горелов поднял с земли взрыватель, подошел с ним к лестнице, ведущей на поверхность, занес было ногу на перекладину, чтобы подняться наверх и отнести работавший взрыватель подальше от бомбы и от тротила, выплавленного в яму, но не успел миновать и одной лестничной ступеньки — взрыватель сработал в руке. Раздался звук, похожий на выстрел из мелкокалиберной винтовки. Горелову показалось, что кто-то невидимый сильно ударил его палкой по руке. Тупая, саднящая боль прожгла ладонь. Но Горелов не выпустил из руки зажатого в ней взрывателя. Он стоял не шелохнувшись и глядел на руку, на мертвый взрыватель, в котором только что остановились часы. Неужели все?!

Кровь показалась сразу же. Она хлынула обильно, вначале неровной струйкой, а потом, дробясь, рваными каплями полилась на серую глину шахты.

Первым из шахты поднимался корреспондент. Время от времени он, держась одной рукой за перекладину лестницы, круто наклонялся и, не отнимая от лица кинокамеры, снимал Горелова.

Из шахты капитан вылез с большим трудом. А когда поднялся на бруствер земляного вала, то почувствовал слабость и тошноту. Голова кружилась. Ноги дрожали. Хотелось сесть. Вокруг земляного вала не было ни души. Горелов взял взрыватель в левую руку. Ладонь правой руки и пальцы были иссечены глубокими ранами.

Увидев кровь, корреспондент перестал снимать. Распахнул куртку, быстрым и сильным движением разорвал на себе подол белой рубахи и вырвал два широких длинных лоскута. Перевязывал неумело, кровеня себе руки и костюм.

— Простите, что не по правилам, врачи сделают лучше. Пойдемте скорее в медпункт. — Веткин показал в сторону дощатого забора, за которым на безопасном удалении должны были стоять штабные машины и машина медицинской службы.

Словно что-то вспомнив, Горелов вдруг остановился и попросил корреспондента:

— Ради бога, спуститесь в шахту, возьмите ракетницу и тройку зеленых патронов. Я чертовски устал.

Корреспондент спустился в шахту и принес ракетницу. Неумело зарядив, он подал ее Горелову.

Через короткие интервалы хмурое ноябрьское небо прочертили три зеленые трассы ракет.

Горелов положил раненую руку на плечо корреспонденту:

— Ну а теперь, дружок, дай закурить и пойдем на расправу к начальству.

— Не трусь, капитан. Древние римляне были не глупее нас с тобой.

— Что ты имеешь в виду?

— Победителей не судят.

— Что-что?

— Победителей не судят!..

Первым человеком, кто бросился навстречу Горелову от штабных машин, стоявших за углом переулка, была Лариса. Полы ее плаща развевались на ветру.

Обвив руками шею Горелова, она плакала. Сбитая ее нечаянным жестом фуражка капитана упала к ногам. Сквозь слезы, как в тумане, она видела серое, постаревшее лицо Горелова и его белые как снег волосы. Он был седой.

— Что ты на меня так смотришь?

— Володя, ведь ты седой… — захлебываясь в рыданиях, проговорила Лариса.

Горелов подошел к «ЗИЛу» и, повернув в свою сторону круглое смотровое зеркальце на кронштейне, посмотрел в него.

— Борис, как это говорили древние римляне? — устало улыбаясь, спросил Горелов у корреспондента.

Веткин повторил афоризм по-латыни.

От машины, что остановилась метрах в ста от грузовиков, навстречу Горелову быстро шли два полковника, капитан Скатерщиков, военврач, солдаты, а за ними цепочкой нерешительно тянулись незнакомые люди в штатском.

Кровь сочилась сквозь полотняную повязку. В левой руке Горелова был намертво зажат сработавший взрыватель. Фуражку его держала Лариса.

Первым к капитану подошел полковник Журавлев.

Он не проронил ни слова. Лицо его было сурово и жестко. Он обнял Горелова так, как обнимает отец любимого сына, гордый за то, что сын его такой, какой он есть.

— Вы знаете, что вы сделали, капитан? — строго спросил Винниченко, глядя в глаза Горелову.

— Что я сделал, товарищ полковник? — словно защищаясь, суховато и с нотками дерзости проговорил капитан.

— Вы совершили подвиг. О нем должна знать вся армия и вся страна.

Глава седьмая

На экране телевизора — ноябрьский военный парад на Красной площади. Давно прошла легендарная Таманская мотострелковая дивизия, прогремели по брусчатой площади могучие броневые крепости Кантемировской танковой дивизии… И вот на древнюю площадь перед Кремлем бесшумно выплывают ракеты.

На голубоватом экране телевизора они кажутся черными. Их четкие и резкие контуры заключили в себя таинства таких разрушительных сил, перед которыми оружие всех прошедших на земле войн меркнет.

Покоясь на длинных стеллажах-прицепах, похожие на черные гигантские сигары, ракеты плыли медленно и важно, словно стараясь обратить на себя внимание тех, кто стоял на Мавзолее, и тех, кто уступчатыми рядами-террасами напряженно замер на длинных каменных ступенях по обеим сторонам Мавзолея.

— Снимайте же, бездельник! — раздался за спиной Фреда недовольный голос Стивенсона.

Фред сидел в мягком низком кресле, вытянув перед собой длинные ноги. У ножки кресла на ковре лежал фотоаппарат. Положив на подлокотники руки, он даже не шелохнулся.

— Вы меня слышите?!

Фред повернулся и увидел злое лицо Стивенсона. Он стоял у стола и, опершись о его края ладонями, надыбившись, не отрывал взгляда от телевизора.

— Вы хотите сказать, что если я не попал в орла, то мне ничего не остается, как бить по воробьям? — глядя на Стивенсона снизу вверх, спросил Фред.

— Вы меня правильно поняли.

— Не буду. По сложности эту работу можно приравнять к фотографированию мусорных свалок на окраинах Москвы. Я уже прошел эту азбучную практику, мистер Стивенсон. Задайте мне что-нибудь посложнее.

— А на кой черт вы приготовили фотоаппарат к съемкам?

— Хочу запечатлеть лица.

— Какие лица?

— Обычные человеческие лица советских людей. Их выражение, их значение. Ты только взгляни на лицо этого мальчугана. На его улыбку… Как хорошо он себя чувствует на плечах отца! Эти минуты он запомнит на всю жизнь. — Фред поднес фотоаппарат к глазам и два раза щелкнул.

— Не понимаю. — Стивенсон перевел взгляд с экрана телевизора на Фреда: — Уж не собираешься ли ты разбогатеть на…

Стивенсон недоговорил фразы. Как раз в это время телекамера крупным планом дала лица руководителей партии и правительства, маршалов, зарубежных гостей, стоявших на центральной трибуне Мавзолея.

Ловким движением руки Фред поднял с ковра аппарат и успел сделать несколько снимков.

На экране телевизора снова показались ракеты.

— Неужели ты не хочешь запечатлеть эти сигары? — ухмыляясь, спросил Стивенсон.

— Завтра ты увидишь их на первой полосе в «Правде», а через два дня — в «Огоньке» двухмиллионным тиражом и даже в цветном изображении.

До сих пор молчавшая Лаура не выдержала:

— Прекратите этот глупый диалог, мальчики. Джо, свари кофе и открой бутылку. Что-то свежо.