Без объявления войны

Девятнадцатого сентября в десять часов утра регулировщики и часовые покинули все мосты.

— А какая была погода? — спросил Первомайский.

— День тогда выдался солнечный, жаркий. Комдив навел бинокль на холмы и принялся их осматривать. Все наши дозорные находились на своих местах. Они флажками подавали тревожные сигналы. Но мы уже и без этих сигналов по вспыхнувшему бою понимали, что враг рвется к мостам. Вскоре бой совсем приблизился к Днепру, и я сказал комдиву, что настала пора подать саперам условный сигнал. Подрывники согласно с приказом уже вскрыли секретный пакет и были наготове. И вот пад нашим командным пунктом взлетела сигнальная ракета. В ответ над железнодорожным мостом имени Петровского показалась красная звездочка. А за ней вспыхнули еще две такого же цвета. От тяжелого удара вздрогнул днепровский берег. Над цепным мостом повисла красная ракета, и от взрыва забурлил, вспенился Днепр. Снова послышался грохот. На Дарницком мосту рухнуло в реку восемь ферм, а на четырех оказалась поврежденной электросеть. Это очень встревожило Мажирина. Он сказал:

«А что будет с автодорожным Наводницким мостом? Он не минирован. Только облит смолой и бензином».

Но саперы были опытными. Мост запылал и превратился в огненную ленту.

Казалось, разрушение мостов идет успешно. Все подготовлено, осечки нет. Горит облитый смолой деревянный мост в Русановском заливе. Там саперы зажгли бочки с бензином, и над мостом поднялось высокое пламя. Прошло не более десяти минут, и неожиданно с Днепра налетел шквальный ветер. Да такой силы, что в один миг сорвал с моста гудящее пламя и, разметав, потушил в заливе.

Мост, словно черная головешка, но остался цел. А в это время у Днепра появились гитлеровцы. С холмов свистят мины, бьют пушки. Фашисты в ярости — им не удалось захватить мосты. И тут они замечают в заливе наш полуглиссер. Это адъютант штаба переправ Данилов вместе с комиссаром Зиненко, вооружив саперов бутылками с горючей смесью, помчались к западному въезду моста.

Полуглиссер окольцован разрывами. Волны, как в большую бурю, качают его. Никак он не может выйти из-под обстрела. Поврежден мотор. Судно описывает круг, и тут его подхватывает быстрое течение и начинает нести из залива в Днепр. А весел нет. Но храбрецы не сдаются, гребут саперными лопатами и касками. С невероятным трудом наконец-то им удается побороть течение.

Враг лютует. Он не может потопить судно и ставит заградительный огонь. Даже не верится, что наши саперы живы, невредимы и высаживаются на берег. Песчаные бугры укрывают их от пуль и осколков. Однако время терять нельзя. Фашисты начинают обстреливать густые заросли лоз бризантными гранатами. А саперы живут только одной мыслью: не отдать врагу мост. И она оказывается сильней навесного огня.

На мосту смельчаки разбивают о железные костыли бутыльки с горючей жидкостью, но теперь у них появился новый враг — огонь. Вначале пламя как бы дремало, облизывая своими жаркими языками деревянный настил. Только саперы добежали до середины моста, как вдруг оно заскользило парусом и бросилось за ними в погоню.

Летят огненные вихри, нагоняют саперов, и, кажется, нет никакого спасения. Все, кто находился на командном пункте, так и застыли, следя за поединком человека с огнем. И у многих уже закаленных воинов дрогнуло сердце.

Вот пламя уже настигает бегущих. Прыгает в воду один сапер, за ним другой, но остальные восемь храбрецов все-таки вырываются из клубов дыма и огня, сбегают с моста на берег и бросаются на помощь товарищам, которые борются с быстрым течением... Такова история взрыва киевских мостов.

Первомайский поблагодарил Коновалова за рассказ, и мы стали прощаться. Когда вышли из хаты, вода уже подступала к самому крыльцу. Наш ординарец отвел коней в безопасное место, они оказались на другом конце села. Первомайский прыгнул в лодку, я за ним, и какой-то дед перевез нас через быстрый поток.

По раскисшей дороге кони шли тяжело. Взбухшие ручьи часто преграждали путь, но мы все-таки отыскали КП 293-й дивизии. Генерал-майор Павел Филиппович Лагутин был не только опытным военачальником, но и простым, душевным человеком. Военную науку начал познавать еще будучи солдатом — на германском фронте. Первомайский беседовал с ним весь вечер, исписал половину блокнота и уехал из дивизии довольный встречей.

15

Снова в маленьком домике на окраине Нового Оскола звучит «Ноченька», и после многочасовой работы над стихами и очерками Первомайский сидит у граммофона с полузакрытыми глазами. Пошла вторая неделя, как весенняя распутица приковала нас к городку, окруженному раскисшими полями. Медленно просыхает земля. Но по утрам мимо нашего домика начинают проходить первые обозы. Ездовые покрикивают на лошадей, скрипят колеса.

С весной у нас связаны надежды на скорое освобождение Белгорода, Харькова и Донбасса. Мы сейчас не знаем более созвучного нашим мыслям емкого, близкого сердцу слова, как освобождение. Теперь на столике часто появляется карта с обозначением: «Генеральный штаб Красной Армии — Харьков». Мы строили планы, разрабатывали операции и верили: весеннее наступление принесет нашим войскам победу на Левобережной Украине, и даже допускали мысль, что на каком-то участке фронта выйдем к Днепру.

Перебазирование штаба 21-й армии из Нового Оскола в Великую Михайловку восприняли как сигнал к будущему наступлению. Прощай, наш маленький домик с буйно зазеленевшим садом. В последний раз слушаем Шаляпина, ставим на прежнее место граммофон, прячем в круглую коробку редкие пластинки и закрываем входную дверь большим висячим замком. В Великой Михайловке поселяемся вблизи политотдела в домике, стоящем у бойкой дороги. Его хозяин, старый столяр, работает на мебельной фабрике, а дома мастерит на продажу кухонные полочки и шкафчики. В нашу комнату постоянно проникает запах свежей краски и древесного лака. Приходится держать днем и ночью окна открытыми.

С наступлением сумерек дом дрожит от тяжелой поступи танков. Проходят артиллерийские и стрелковые части. Накануне Первомайского праздника КП 21-й армии переезжает в Нежиголь, придвигается ближе к фронту. Нежиголь — узел пяти шоссейных дорог. Село большое и древнее, связанное с историей Киевской Руси. Некогда здесь, при слиянии двух рек, Нежиголя и Корня, окруженное дремучими лесами, стояло городище, выдержавшее в 1072 году осаду ногайских татар.

Наша белая мазанка с камышовой крышей, временно отведенная под корпункт, утопала в кустах буйно цветущей сирени. Первомайский, распахнув окно, подолгу смотрит, как за меловым холмом в кронах вековых сосен, как бы пыля синевой, прячется солнце. Кажется, все готово к наступлению. Фронт притих, притаился. Когда же наступит час атаки? И как развернутся события? Неужели через неделю-другую увидим Харьков? Условились с Леонидом Соломоновичем написать целый разворот для фронтовой газеты: Харьков наш! Я мысленно переношусь в город, где родился и вырос, шагаю по немощенной Киевской улице. Застану ли там в живых мою старую добрую бабушку Мавру Васильевну? Сердце наполняется тревогой. Ожидание больших событий достигает наивысшего напряжения. Велико желание пойти вперед, увидеть освобождение родного края. Даже Леонид Соломонович, привыкший каждый день работать над стихами, спрятал в походный ранец рукописи, и мы вместе чаще теперь заходим то в политотдел, то в Штаб армии.

Встретили кинооператора Бориса Зенина, условились вместе ехать на фронт. Ему не сиделось в Нежиголе. В ту пору в войсках вместо «наступление» говорили «свадьба».

Начинало вечереть, когда к нашей мазанке подлетела полуторка и капитан Зенин заглянул в распахнутое окно:

— Братцы, «свадьба»! Десять минут на сборы.

Садимся с Леонидом Соломоновичем в кузов грузовика. К нам присоединяется помощник по комсомолу Дмитрий Рассохин, корреспондент армейской газеты Борис Мясников, и машина выходит из Нежиголя на волчанскую дорогу. За Корнем меловые обрывы. Бор. Вдали показываются трубы Шебекинского сахарного завода, потом Таволжанского. Дорога вьется меж свекловичных полей.