Без объявления войны

Постоял у подбитого Андреем Лагодой танка, где он упал, сраженный осколком мины, и стал пробираться в задымленные развалины города.

Противник после бомбежки и беспрерывных контратак оставил Тим, но не смирился с поражением. На правом фланге в пятнадцати километрах от освобожденного города, прорвал фронт на участке нашей соседней дивизии, взял деревню Погожее и в Кузькино, где недавно находился штаб Родимцева, перерезал дорогу, ведущую на Старый Оскол. Обстановка с каждым часом усложнялась. Второй вражеский клин, нацеливаясь на Прилепы, явно угрожал Ястребковке, где расположился штаб 40-й армии. Командарм приказал Родимцеву ликвидировать вражеский прорыв, восстановить прежнее положение. В своих телеграммах редакция требовала обратить особое внимание на маневр. Мне даже подсказывалась тема: маневр — душа боя. Теперь оперативная обстановка позволяла взяться за это задание. Выполнение в сложных условиях маневра показало бы, насколько возросло оперативное искусство нашего командного состава, его четкое руководство войсками, умение воевать по-новому.

Родимцев решил не только приостановить продвижение противника, но и разгромить его. Я уже был не только корреспондентом, желающим описать маневр на поле боя, но и человеком, который близко принимал к сердцу всю подготовку к боевой операции.

В задачу командования всегда входило: на основе строгого расчета и анализа вскрыть замыслы противника, увидеть его сильные и слабые стороны и потом разумно распорядиться своими силами. Битва за Тим показала, что гитлеровцы дерутся смело, когда их пехоту поддерживают танки. Ночь оказалась неизменной союзницей наших бойцов. Немцы действовали в ночном бою неуверенно и часто его не выдерживали.

Комдив! Побыв с ним неделю рядом, я убедился в том, что он враг опрометчивых решений, телефонных окриков и поспешных подсказок. В трудную минуту всегда говорит: «На месте виднее. Я сейчас буду у вас. А пока сами разберитесь в том, что происходит. Было и не такое. Спокойней». И он шел в самое пекло, чтобы помочь и ободрить своих подчиненных.

На штабном совещании Родимцев определил Погожее как ключевые позиции гитлеровцев. Взятие этой деревни, по убеждению комдива, позволяло выйти на фланг и даже угрожать тылу наступающей группировки противника. Командир полка майор Чернов должен был демонстративной атакой приковать внимание гитлеровского гарнизона к восточной окраине деревни, а решающие удары нанести с юга и севера. Оставив в Тиме прикрытие, дивизия успешно совершила маневр и в течение двухдневных боев освободила захваченные противником селения.

Поздно вечером в деревне Погожее вошел в штабную избу с поникшей головой Родимцев. Все вскочили, подумав, что он ранен. Тяжело ступая, комдив опустился на лавку, положил на стол поясной ремень с кобурой и обхватил голову руками:

— О-ох! Чернов убит.

Но война есть война, а бывает и так, что даже о смерти близкого человека некогда горевать. Послышался зуммер полевого телефона:

— Командарм! — И связной передал трубку комдиву.

Родимцев слушал командующего, и его лицо становилось все более озабоченным и напряженным. Склонившись над столом, где лежала развернутая карта, он молча делал пометки. При каждой красной стрелке лицо майора Борисова вытягивалось, а начальник оперативного отдела капитан Иван Самчук поднимал брови.

Девять боевых дней! Ни одного часа передышки. Штурм города. Бомбежка. Отражение танковых атак, обходной маневр. И вот через два часа поход. После боя, без отдыха, в метель сорокакилометровый форсированный марш. На Касторненском направлении обострилась обстановка и во что бы то ни стало надо приостановить продвижение противника на восток. А потом вместе с гвардейской дивизией генерал-майора Русиянова с ходу взять станцию Черемисино и очистить от гитлеровцев город Щигры.

Родимцев с надеждой посмотрел на своих помощников:

— Маршруты и график! Прикажите полкам оставить заслоны и немедленно выступать.

Штаб дивизии заработал с предельным напряжением. Через два часа полки выступили в поход. Ночью в открытой степи подморозило. Крупные, мокрые хлопья снега как бы съежились и теперь били в лицо злыми колючими градинками. Снег слепил глаза и забивал дыхание. В белой мгле потонул передовой отряд с боковыми дозорами.

Дорога шла по буграм, где ветер неистово парусил шипели и плащ-палатки, затрудняя шаг. В оврагах росли снежные заносы, и там с трудом продвигалась артиллерия. Это был не марш, а схватка облепленных снегом людей с разыгравшимся в степи бураном. Прошла ночь. Наступил день, но метель не прекращалась. К вечеру дивизия вышла на исходный рубеж, но наступать без отдыха было немыслимо. Все валились с ног, и комдив перенес атаку на следующее утро.

В селе Акатово я присоединился к политотдельцам. В холодной хате на земляной пол положили мерзлую солому, прикрыли ее брезентом и повалились спать. Через три часа прозвучала команда: «Подъем!» Все вскочили, стараясь поскорее отделаться от липкого сна. Марченко пошел в штаб взять там очередную сводку Совинформбюро.

Вскоре он влетел в политотдел с вихрями снега, забыв даже закрыть за собой дверь.

Став посреди комнаты, поднял над головой исписанный листок. Марченко весь сиял. И вдруг от радости у него потекли по щекам слезы.

— Победа под Москвой! Победа! Слушайте... От Советского Информбюро... Шестого декабря тысяча девятьсот сорок первого года войска нашего Западного фронта, измотав противника в предшествующих боях, перешли в контрнаступление против его ударных группировок. В результате начатого наступления обе эти группировки разбиты и поспешно отходят, бросая технику, вооружение и неся огромные потери. — Он смахнул платком слезы. — Слушайте дальше. На одиннадцатое декабря мы имеем такую картину: частями наших войск занято и освобождено от немцев свыше четырехсот населенных пунктов. Захвачено огромное количество вооружения, боеприпасов, обмундирования и разного имущества. Немцы потеряли на поле боя за эти дни свыше тридцати тысяч убитыми. — Он передохнул. — Значит так... Сейчас из штаба принесут полную сводку, мы ее размножим на машинке и — в роты. Весть о победе под Москвой воодушевит бойцов перед атакой. Надо и от политотдела обратиться к воинам.

— Москва спасена! — ликовали мы. И тут же дружно писали обращение к воинам. Размножили на машинке сводку Советского Информбюро, и политотдельцы помчались с ней в подразделения. После митинга полки, воодушевленные успехом под Москвой, пошли в атаку и, ломая сопротивление противника, значительно продвинулись вперед.

12

Прошло полмесяца с тех пор, как я приехал в дивизию Родимцева. Михаил Нидзе отлично справлялся на КП армии один и не торопил меня с возвращением. Почти в каждом номере газета печатала очерк, корреспонденции и заметки о бойцах Сороковой. Большую помощь мне оказывали работники политотдела. Благодаря им, я знал, в какой роте необходимо побывать, кто там отличился в рукопашной схватке или в борьбе с танками, кто с орудием стоял на прямой наводке или же ходил ночью в разведку добывать «языка».

Пленных наши разведчики теперь называли «зимними фрицами». Эти вояки поражали своей неопрятностью. Грязные, потрепанные шинели, стоптанные сапоги. Затасканные мундиры кишели насекомыми. Гитлеровцы кутались в отобранные у местных жителей одеяла, шали и платки. На допросе некоторые из них заявляли: «Зима ваша — лето наше». Враг не думал сдаваться. Когда оставлял деревни, то жестоко мстил. Жителей расстреливал, а на месте изб оставлял одни печные трубы.

Перед тем, как отослать в редакцию очерк «Конец бандита», я долго рассматривал три снимка. На капоте бронемашины фашисты большими белыми буквами сделали надпись «Бандит». С автоматами и с засученными по локоть рукавами три карателя сфотографировались возле броневика. На втором снимке невдалеке от зловещей машины лежали расстрелянные женщины и дети. А на третьем экипаж «Бандита» вел к виселице старика и двух подростков.