Ребенок к ноябрю

Надин снова говорила, наверняка что-то разумное, но Дарья в слова не вникала — отключилась, ушла в свое. Она поняла четко: никакого путного совета ей сейчас не дадут, она не знает, как быть, но и они тоже. А раз так, не станет она больше никого искать. Не станет унижаться. Надо ребенка, конечно, надо, еще как надо. Но не какого же попало. Не от кого же угодно! Что за ребенок, если противно вспоминать отца? Пусть лучше через год, пусть в коммуналке, в малосемейке — но от хорошего человека.

Дарья сидела, сгорбившись, по кончикам пальцев ползла противная дрожь. Ребенок тут был ни при чем, от ребенка она отказываться не собиралась, авось, повезет, когда-нибудь да родит, не старуха, года три еще вполне есть. Но ее оглушало и давило крушение всего, что успела наметить. Не будет тесноватой уютной квартирки, гнезда, норы, где не страшно стариться, где и для сына угол, и для себя угол, и для обоих вместе стол на кухне, маленький цветной телевизор и полка, где всегда будет запас чая, пара банок с вареньем и кексик с изюмом, который и черствый хорош.

Мечта эта еще не рухнула, но жутче всего было именно то, что не рухнула, а рушится прямо сейчас, на глазах. Надо было срочно что-то делать — а что? И даже хотелось, чтобы все скорей развалилось до конца, осталось позади, и не надо было больше себя грызть, не надо дергаться, заранее зная, что все равно ничего не выйдет, кроме нового стыда…

Надин произнесла что-то вопросительное, а Дарья наобум возразила:

— Чего ж тут поделаешь, раз не судьба?

В судьбу она верила: повезет, так повезет, а не повезет, так хоть лбом об стену.

— Да при чем тут судьба? — чуть не заорала Надин. — У тебя квартира висит! Может, единственный шанс в жизни. Кто тебе даст другой? И плюй ты на все, отпуск возьми прямо сейчас, хоть в Тбилиси, хоть в Ригу, что хочешь делай — но рожай. Хоть от черта.

Это было обидно, и Дарья обиделась:

— Тебе легко говорить.

— Только не надувайся!

— У тебя-то Кешка не от черта.

— Как не от черта, — нашлась Надин, — а от кого же! От Лешего!

Дарья не выдержала, засмеялась.

— Лень! — крикнула Надин в комнату, дождалась, пока муж войдет, и объявила: — Тут тебе заказ.

— Что такое?

— Девушке Кешка понравился.

— А я при чем?

— Во мужик, а? Дожили. Забыл, как Кешки делаются?

— Не бойся, помню.

— Тогда за чем дело стало? Дуры мы с тобой, Дарья. В Ригу, вон, собираемся, а тут под боком… Ну-ка глянь — годится?

— В самый раз, — буркнула Дарья.

— И девушка согласна, — повеселела Надин. Глаза ее азартно заблестели — начиналась хохма, а по хохмам она была большой специалист. — Ну?

— Прямо сейчас? — ворчливо поинтересовался Леший, похоже, ему надоело, что весь вечер дергают туда-сюда.

— Боится, — подначила Надин и подмигнула Дарье, — грозился, грозился, а как до дела — боится.

— Я, что ли?

— А кто же еще.

— Меня уговаривать не надо, ты Дарью уговори.

— Даш, тебя надо уговаривать?

— Я — всегда пожалуйста, — почти автоматически ответила Дарья, за многие годы привыкшая к таким разговорам, — вот только шнурки наглажу.

Главное при хохме было ни от чего не отказываться и не смеяться.

— Думаешь, шучу? — спросила Надин. — А я ведь серьезно. — И на обеспокоенный взгляд мужа: — Ну чего уставился? Иди работай. Для Дашки не жалко. Не пропадать же квартире.

— Надь… — растерянно начала Дарья.

Подруга отпустила ей секунд двадцать на междометия, после чего прервала:

— Все, финита. Шлепай. Дело есть дело. Да и мужик, авось, взбодрится. А то он сейчас у меня все больше по магнитофонам.

— Я по магнитофонам?! — словно бы не поверил Леший.

— Ну, не я же, — чуть смягчила Надин, — я в них вообще не разбираюсь.

Но Лешка уже уперся:

— По магнитофонам, да? Ладно. Пошли, Дашка. Магнитофон чинить! Пошли, — он глянул на жену и грозно предупредил: — Только чтобы не рыдать потом!

— Ну раз уж у меня такая судьба горемычная, — развела руками Надин.

— Горемычная? Очень хорошо. Пошли, Дарья.

— Бедная девушка, — сказала Надин, — досталась извергу, тиранит и рыдать не велит.

— Ладно, ладно, — угрожал Ленька, таща Дарью за рукав. — Пошли! Мы вот тоже посмеемся…

Дарья чувствовала себя между ними дура дурой! Глаза Надин азартно блестели, Леший обиделся и завелся. Где хохма, что всерьез? Поди разбери… А главное, чего делать-то? Идти плохо, упираться глупо. Она совсем уж беспомощно глянула на Надин.

Но та, похоже, происходящим только развлекалась:

— Чего ж делать, ведут — иди. Мы девушки безответные, нам — как велят. Опять же, в семейной жизни разнообразие.

— Будет тебе разнообразие, будет! — мрачно пообещал Леший.

Дарья перестала упираться. В конце концов, Гаврюшины всегда решали за нее, и хуже пока что не получалось…

Через полчаса Дарья вышла из маленькой комнаты, застегнула блузку и прошла на кухню.

— Чайку? — спросила Надин.

Дарья взяла чашку, села.

— Порядок? — Надин улыбалась, но голос дрогнул,

— Да ну, — сказала Дарья, — братик Вася.

— Чего, чего?

— Родственничек.

Зашел Леший, молча сам себе налил чашку. Надин придвинула ему блюдце с тортиком и ласково укорила:

— Чего ж ты жену-то любимую позоришь, а?

Теперь голос звучал легко.

Он сказал зло:

— Уважаю я Дашку. Ничего не могу с собой поделать — уважаю. Ну, как сестра.

— Вот тебе раз. Меня, значит, не уважаешь?

— А за что тебя уважать? — огрызнулся Ленька.

— И в кого я такая несчастная уродилась? — не без удовольствия пожаловалась Надин. — Родной муж и тот не уважает.

Дарья допила свою чашку и засобиралась домой.

— Оставайся, — сказала Надин, — поздно же.

— Да нет, поеду.

Надин тронула мужа за локоть:

— Проводи до метро.

— Не надо, такси поймаю.

— Проводи, — с мягкой настойчивостью повторила Надин.

На улице повезло, такси схватили почти у подъезда. Ленька сунул водителю пятерку.

Вздохнув, попросил Дарью:

— Ты приходи.

Она кивнула.

— Придешь? — и грустно объяснил: — Я ведь тебя люблю.

Дарья молча села в машину.

Дома Дарья сразу же легла, хотя спать не собиралась, да и знала, что все равно не уснет: надо было обдумать все происшедшее. Не потому, что ей этого хотелось, наоборот, ей бы лучше сразу все забыть, но Дарья себя знала — пока не поймет, что к чему, не сможет ни спать, ни вообще жить дальше. Охватившая ее тупость постепенно отпускала, но это было только хуже, будто наркоз отходил, и все им приглушенное пугающе набирало силу. Чем дальше, тем острее нарастало ощущение пропажи и беды. Все рухнуло! Все погибло!

О квартире она почти не думала, это уже не казалось бедой. Ну, не будет ее, так ведь и сейчас нет, не получила, но и не потеряла. Гаврюшины — вот беда настоящая.

Ну как она посмотрит в глаза Надин? Как посмотрит в глаза Леньке? Самые ей близкие люди, единственно близкие — где они теперь?

Потеряла, все потеряла!

И главное, можно было поправить, ну ведь можно, даже потом. Ну чего она подхватилась уезжать? Ведь звали же дуру остаться! И надо было остаться. Посидели бы на кухне, чайку попили, Надька бы чего-нибудь отмочила, посмеялись бы втроем. И вышло бы, что все делалось для хохмы. А на улице, когда Ленька провожал? Как он здорово сказал: «Я ведь тебя люблю». А она? Ну что стоило сказать — и я тебя? Язык бы отсох? Ведь для кого же он старался? Не для себя же, для нее. Ну не вышло — но старался же. Ну почему, почему она такая тварь неблагодарная?

За все знакомство с Гаврюшиными у них было ссоры три, не больше, и всякий раз через какое-то время Надин или Леший звонили и сводили все к хохме. Но всякий раз Дарья с ужасом думала, что теперь-то уж точно конец. И сейчас так думала, с той лишь разницей, что после ее нынешнего хамства даже слабенькой надежды впереди не маячило.

А больше всего Дарья корила себя, что пошла поперек судьбы, из-за этого все и получилось. Ведь знала, что невезучая, проверено уже. И Надин ей как-то сказала: «Твое дело — лопать, что дают». Чистую ведь правду сказала! Вот и сейчас — размечталась, планы строила, выбирала… А в результате? В результате ей же граблями по лбу. Переупрямить судьбу, наверное, можно — но не с ее глупыми бабскими мозгами…