Вторая планета

Только и развлечений было, что мой папа. Он страшно боится щекотки. Стоит неожиданно дотронуться до него — он так и подскакивает. А тут врачи приказывают раздеться и начинают ощупывать холодными пальцами. Папа корчится-корчится, а потом не выдерживает: начинает смеяться. До икоты. И я смеюсь, на него глядя. И врачи не выдерживают — начинают смеяться. Не смеётся только мама.

— Ты как мальчишка! — выговаривает она потом папе. Аж стыдно за тебя.

Папа виновато затихает. Он и сам, наверное, не рад, что так боится щекотки, а тётя Павлина всегда добавляет:

— Да у него что-то с генами. — И смотрит на папу так, что дай ей волю — разобрала бы его на молекулы.

— Так у них же пальцы холодные! — не выдерживает папа.

— А ты не можешь сказать, чтобы согрели? — спрашивает тётя Павлина. — Пусть бы попробовали ко мне прикоснуться холодными пальцами!

Я смотрю на тётю Павлину и не могу себе представить врача, который осмелился бы такое сделать. Вокруг неё все врачи ходят чуть ли не на цыпочках. Да что там врачи — дикие звери её боятся! Чувствуют, что тётя Павлина может в любой момент разобрать их на мельчайшие частицы.

К тому же тётя Павлина, когда была молодой, закончила школу каратэ. Была даже чемпионом. Она и сейчас ребром ладони может сломать вот такенный кол. Честное слово!..

Ещё мы все эти дни смотрели фильмы про Венеру. Документальные. Про растительный и животный мир, про природные условия, про жизнь и быт венериан. Как они там живут, над чем работают, как учатся. Тоже в школах и вузах, точно таких же, как у нас, на Земле. И отдельно — фильм про держи-дерево. Раз пять нам его крутили по требованию тёти Павлины. Потому что это же как раз то, что её нужно, за чем она летит: растение, которое загадочно появилось на Венере. Венерианская мутация.

Ох и страшилище, скажу я вам! Особенно, когда показали, как оно ловит и пожирает животных. Моя мама побледнела и сразу вышла, а я и тётя Павлина досмотрели до конца. И потом долго спорили с папой: есть у держи-дерева разум, хотя бы примитивный, или нет.

Ещё тётя сказала, что кадры эти уникальны. Что держи-дерево мало кто видел, хотя за ним охотилась не одна экспедиция.

— Почему?

— Потому что оно имеет привычку расти в самых недоступных местах, — объяснил мне папа.

— Расти! — фыркнула тётя Павлина. — Ты говоришь так, будто это обычное растение.

— Ну а что ж тогда, если не растение?

И снова сцепились. Вот так всегда: как сойдутся, так и заведут препирательства. А встрянет кто-то третий — так оба на него накинутся. Из-за этого я всегда стараюсь держаться на отдалении…

Мама же никогда не спорит с тётей Павлиной. Потому что она не генетик — геолог. Доктор геологических наук моя мама! И летит не за держи-деревом, а за венерианскими опалами.

Я те опалы видел: мама как-то домой приносила. Голубые-голубые, аж глаз притягивают. Бирюза, и та бледнее кажется. А в центре — яркий огонёк. Так туда-сюда и бегает.

Но если бы они были просто голубые, мама, наверное, ими бы и не заинтересовалась. А ведь они ещё и цвет меняют. Перед грозой, перед внезапной сменой погоды. Становятся синие-синие, аж чёрные. А огонёк внутри так и пылает, так и мечется. Мама говорит, учёные до сих пор не могут объяснить это явление. Есть разные теории, но ни одна из них не даёт исчерпывающего ответа. Мама тоже разработала собственную теорию и теперь летит на Венеру, чтобы разобраться: права она или ошибается.

Я же думаю, что маме и лететь не нужно. потому что не было ещё случая, чтобы мама в чём-то ошибалась. Так, по крайней мере, утверждает она сама. Моя мама всегда всё наперёд знает. И когда что-то случается, она так и говорит:

— Я так и знала!

Папа же летит как социолог и как историк. И папе на Венере достанется, должно быть, больше всех. Я сам слышал, как мама его уговаривала:

— Ты бы хоть про нас подумал, если своей головы не жалко.

Но папа настаивал:

— Кто-то же должен исследовать это явление… К тому же, я уже дал согласие.

Мой папа такой: если уж что надумал, то сделает по-своему. Хоть что ему говори.

Я папой горжусь. И, признаться, очень ему завидую. Это ж только подумать: одному, без оружия, без ничего, с голыми руками углубиться в венерианские джунгли, куда не добиралась ещё ни одна экспедиция. И всё для чего? Чтобы познакомиться с орангутангоподобными, которые все до одного одичали. Да-да, одичали! Лет сто назад покинули города и подались в джунгли. И с того времени — никаких контактов с цивилизованным миром. Было несколько попыток завязать с ними отношения, но все экспедиции после многомесячных блужданий так и не встретили тех одичавших существ. И папа пришёл к выводу, что посылать надо не экспедицию, а одного-двух человек. Потому что те приматы экспедиций боятся, а если будет один человек или два, то вряд ли станут прятаться. Папа пойдёт с венерианином Ван-Геном, тоже социологом, который уже ждёт его на Венере. Я его уже видел, на фото. Папа говорит, что Ван-Ген очень талантливый, автор множества монографий. Они с папой переписываются уже несколько лет.

— А почему они, приматы те, одичали?

— Пока что точно неизвестно, — отвечает папа. Есть разные версии, но их нужно проверить.

— Какие версии? — допытываюсь я.

Пана недовольно хмурится: он терпеть не может не доказанных научно допущений.

— По-моему, наиболее вероятно, что когда конструировали орангов, допустили какую-то ошибку. Эта ошибка в условиях Венеры привела к нежелательному отклонению, и у приматов вспыхнули животные инстинкты… Кстати, — усмехнулся папа, — кое-кто из венериан утверждает, что те приматы начитались Ницше и Гитлера…

— А кто такие Ницше и Гитлер?

Папа начинает объяснять. Ницше — реакционный философ, который жил ещё в девятнадцатом столетии, а Гитлер…

— Неужели вам в школе не рассказывали про Гитлера?

— А-а, это тот, что развязал последнюю мировую войну! — припоминаю я, наконец. — Он ещё проповедовал расовую теорию? И хотел истребить целые народы?

— Ты смотри, вспомнил всё-таки! — говорит папа. — Удивительно, как ты умудрился получить по истории «отлично»?

— Потому что меня про это не спрашивали!

— Ну, разве что не спрашивали…

— Так что с теми приматами? Ну папа, расскажи!

— Пока ничего достоверного, — предостерегает папа. — Просто кое-кто из венерианских социологов, включая и моего приятеля Ван-Гена, допускает мысли, что современные руководители тех одичалых приматов взяли на вооружение Ницше и Гитлера, в частности — расовую теорию.

— Так приматы от этой теории и одичали?

— Наоборот — теория легла на хорошо подготовленную почву, — объясняет папа. — Нормальное разумное существо никогда не станет фашистом…

— А если они вас с Ван-Геном убьют? — Мне ужа становится страшно за папу.

— Вряд ли, — отвечает папа. — Скорее всего, нас захватят в плен. А это даст нам прекрасную возможность изучить причину этой психической аномалии. — Папин голос звучит так, будто речь идёт про какой-то невинный эксперимент. Теперь я понимаю, почему так тревожится мама.

А я, повторяю, папой очень горжусь. Только вот жалко, что и мне нельзя пойти вместе с ним. Остаётся только надежда, что Ван-Ген внезапно заболеет, и тогда папа возьмёт меня с собой…

Наконец, карантин наш закончился, и мы полетели на космодром.

Я уже бывал здесь в прошлом году: наш класс во время зимних каникул возили на Луну. Космодром огромный, его строили двенадцать лет. Это ж одного металла сколько надо было поднять с Земли. Хорошо, что до этого сотни лет подряд запускали спутники. Так их почти все поразбирали да и переплавили тут же, в космосе.

Теперь космодром похож на мяч, который всё время вращается, чтобы внутри была сила тяжести. А по бокам вмонтированы трубы, на которых висят корабли: огромные и совсем маленькие. Маленькие — это те, что летают между космодромом и Землёй, а большие — те, что стартуют к другим планетам.