Вторая планета

Каждое растение, завезённое туда с Земли, начинает расти, как бешеное. «Венерианский гигантизм» — так окрестили это явление учёные. Я сам видел в венерианском музее эти невероятные растения. Лист лопуха величиной с большую комнату. Или картофелина весом сто тридцать два килограмма! Или тридцатикилограммовое яблоко. Могло бы вырасти и больше, да не выдерживал хвостик — обрывался. Вот если бы такое яблоко упало вдруг на голову. Хотя бы тому же Сашке — терпеть его не могу. Такой уже задавака!..

Ну а потом, когда атмосфера стала значительно тоньше и наполнилась кислородом, стали думать про водород, потому что жизни без воды не бывает, а вода — это Н2O. И снова высеяли бактерии, теперь уже в почву, в скальные породы. Это были фабрики водорода, который непрерывно поступал в атмосферу. Там он соединялся с кислородом под непрерывными молниями, и потоки воды лились с сверху, заполняя самые крохотные впадинки

Так образовались моря и океаны, реки и озёра, словом, всё, как и на нашей Земле, только восемь материков вместо наших шести и гораздо больше гор и вулканов.

Не забыл написать и про климат: сплошные субтропики, потому что влажность там гораздо больше, чем у нас. Так что снег не выпадает никогда, а давление — полторы атмосферы.

Ещё там живут искусственно выведенные разумные существа. Генетики сконструировали их так, чтобы они были идеально приспособлены к тем нелёгким условиям. Потому что землянин больше пяти лет не выдерживает — кожа покрывается мхом, и тогда надо нужно немедленно бежать на Землю.

Поэтому постоянно на Венере живут лишь венериане.

Их разум ничем не уступает человеческому, и внешне они очень похожи на нас, только туловище у них длиннее и мощнее, и руки и ноги более мускулистые.

Кроме венериан, там есть ещё оранги. Точные копии орангутангов, которых можно увидеть в зоопарке. Только с почти человеческим разумом. Это одна группа генетиков, когда решали, кем заселить Венеру, обратила в своих поисках внимание на обезьян, идеально приспособленных к субтропикам. Да и решили — взять тело орангутанга, а разум — человеческий. Что из этого вышло, расскажу немного позже. Мы с папой, собственно, из-за них и летим…

Добавлю только, что тех орангутангов с почти человеческим разумом стали называть «орангами». Всё же не животные, а почти люди.

Что ещё интересного на Венере? Ну, разные растения, которые сами там расплодились. Произошли какие-то таинственные мутации, как говорит тётя Павлина. Она за этим туда и едет: изучать эти мутации.

Интересно, возьмёт она с собой Цезаря или нет? Наверное, не возьмёт: папа сказал, что с этим очень строго. А жаль. Да и Цезарь скучать будет…

Что ещё про Венеру? Вроде бы всё. А про что не написал, то увижу на месте. Иначе для чего тогда и лететь?

— Много же ты понаписал, — насмешливо сказал папа. — Целых две неполные странички!

Прочитал напечатанное, положил в папку.

— Ну иди, отдыхай, работяга!

Я ушёл, немного обиженный. Этим взрослым никогда не угодишь.

Зашёл в свою комнату, взял махолёт, вынес на лоджию. Лоджия у нас огромная, больше, чем все комнаты вместе, и вся заросла травой, кустами, деревьями, цветами: сразу выходишь словно в парк. И бабочки летают, и пчёлы, есть даже две ящерицы: Кузя и Тузя; когда мы жили ниже, то часто прилетали синицы. Одна пара даже гнездо у нас свила — в прошлом году. Так мама мне к этому гнезду и подходить запретила: боялась, что я птенцов напугаю. И Джека не пускала на лоджию, даже цветы поливала сама.

Как-то тётя Павлина, гостя у нас, предложила посадить что-нибудь из тех, ею выведенных, но мама решительно отказалась:

— Не хватало ещё, чтобы меня цветы за ноги хватали! Или того твоего жуткого кактуса!

Тётя Павлина не на шутку обиделась. И долгонько нас не проведывала. А потом они помирились, и теперь мы все вместе летим на Венеру.

Я подошёл к краю лоджии, глянул через перила вниз. Ух-х… Как над пропастью — аж голова закружилась. Вот откуда бы прыгнуть! Но я не отваживаюсь, хоть и знаю, что махолёт не подведёт: он сконструирован так, что всё время подстраховывает того, кто им пользуется. Для этого и питание пристёгнуто сбоку — аккумуляторы.

Сейчас весь наш наземный транспорт — на аккумуляторах. Подъехал к станции, поменял аккумулятор — и кати хоть за тысячу километров. А самолёты и вертолёты — на водородных двигателях. И все подземные фабрики и заводы — электричество и водород.

Несу махолёт к скоростному лифту. Нажимаю двадцатый этаж снизу — там есть стартовая площадка.

На площадке пусто. Только какой-то малыш возится возле своего махолётика. Аж сопит, бедолага!

— Что, не выходит? — подошёл я к нему.

Малыш глянул на меня и засопел ещё сильнее.

— Ты же не на ту кнопку нажимаешь! Надо вот на эту.

Малыш аж отвернулся от меня. И снова стал жать на ту же кнопку, что и раньше.

Вот чудак! Ну пусть понажимает, пока не надоест.

Я нажал жёлтую кнопку, и махолёт выпустил крылья. Огромные, лёгкие, опушенные синтетическими перьями — в точности такие, как у птицы. У журавля или орла. Нажал ещё одну кнопку, в этот раз красную, чтобы убедиться, что всё в порядке с двигательными устройствами. Махолёт сразу же ожил, зажужжал по-осиному, крылья напряглись, махнули раз, другой — меня так и оторвало от пола. Выключил, пошёл на край площадки. Перед тем, как прыгнуть, оглянулся на мелкого: тот и дальше тыкал в одну и ту же кнопку.

Просунул руки в специальные петли под крыльями, зажмурил глаза, прыгнул. Вернее, не прыгнул, а лёг на крылья. Они сразу же подхватили меня, понесли над лесом. Было такое ощущение, словно у меня уже не руки, а крылья, как у птицы, я почти чувствовал, как тугой, упругий воздух обтекал каждое пёрышко. Хотелось подниматься выше и выше, под вон те облака, где кружились несколько спортсменов, но мне пока нельзя — у моего махолёта крылья не красного, а белого цвета, а это значит, что мне запрещено подниматься над землёй выше, чем на сто метров. Ну ничего, недолго осталось ждать. Вот сдам нормы кандидата в мастера и тоже буду летать под облаками.

Подо мной внизу, у самой земли, парят совсем маленькие дети: крылья их махолётов разрисованы всеми цветами радуги. Как бабочки.

Резко спускаюсь вниз, к небольшой речке, где расположен пляж.

— Эй, шпингалеты, разлетайтесь, а то собью! — кричу мелкоте, и они сразу кидаются врассыпную.

— Не хулигань! — кричит мне воспитательница; крылья её махолёта красные. — Убирайся отсюда!

Ну вот, уже и пошутить нельзя. Я молча облетаю мелких и спускаюсь на пляж.

Никого из друзей не застал, даже из тех, которые были готовы и ночевать на пляже. Интересно, куда все подевались? Может, рванули в лес, землянику собирать? Я постоял, постоял, раздумывая, не полететь ли дальше, а потом решил пока искупаться.

Наплавался вволю и лёг на горячий песок. Песок аж скрипит. А солнце аж поджаривает. Интересно, как сейчас там, на Венере? Эх, жаль, ребят нет — я бы им рассказал, куда собираюсь лететь…

А малыш тот полетел, или до сих пор раздумывает над кнопкой? Вот ведь чудило! Жаль, что его тётя Павлина не видела. Она таких вот любит больше всего: говорит, из них вырастают настоящие учёные.

Ну и пусть вырастают. Я и не собираюсь становиться учёным. Я буду водить космические корабли. Сначала межпланетные, а там и межзвёздные. Хоть папа и твердит, что к звёздам человечество полетит ещё не скоро, но я считаю по-другому. Иначе для чего тогда жить на свете?

Ох и скучно мне было в эти десять дней. И как я их выдержал?

— Ничего не поделаешь — карантин, — утешал меня папа.

Я и сам знал, что карантин. Что на тот корабль, которым мы полетим на Венеру, мы не должны занести ни единой бактерии. Но десять дней просидеть в изоляторе, проходя бесконечные медицинские процедуры — не пожелал бы и врагу. Как вспомню тот кабинет, в котором мне желудок промывали — так до сих пор тошнит.