Страница 24 из 48
Ладно, решил я, сориентируюсь по ходу дела, не привыкать. К тому же, как я ни старался замедлить шаг, мы все равно дошли до места и чуть не уперлись в металлическую панель с оранжевой надписью, обведенной каймой черно-желтого цвета: «Внимание! Начинается сектор БКД, зоны А-1, А-2, Г и Е». Надпись охраняли два немигающих Вовы в штатском — оба, судя по выправке, манекены.
Это был путь наверх. Панель, казавшаяся непроницаемой, легко разъехалась на две половинки, и мы снова перешли в кабину очередного спецлифта. Мигнул свет, нас мягко тряхануло: кабина набрала скорость, чтобы тотчас же сбросить ее до нуля. Створки опять раздвинулись. Три шага вправо, три ступеньки вверх — и я входил в высокий зал, отделанный розовым искусственным мрамором.
Вдоль стен тянулись колонны. Снизу доверху они были испещрены золотыми ребристыми нашлепками и оттого походили на валики гигантских музыкальных шкатулок. Две трети полезной площади зала отводилось громадному столу в форме бублика, покрытому трехцветной, с явным намеком на триколор, бархатной скатертью.
В самом центре бублика я заметил непонятную конструкцию под бесформенным красным полотнищем. Чей-то бюст? Глобус? Беличье колесо? Из-за драпировки не разберешь. От краев полотнища уходили вверх, куда-то под самый купол зала, тонкие металлические тросы — ну вылитые цирковые лонжи. Сходство с цирком усиливала пурпурно-серебристая обивка кресел, которые были расставлены по внешнему периметру бублика.
На креслах дожидались меня сами господа общественники — и впрямь не более полусотни человек.
Завидев любимого президента, они вежливо приподняли свои тяжкие задницы над сиденьями, а человек пять даже вытянулись в некое подобие стойки «смирно». Старик церемониймейстер, как будто отставший по пути в БКД, вдруг оказался тут раньше нас и с рокотом возвестил о моем приходе: «Пррррези-дент Рррроссийской Федерррации…»
К счастью, обошлось без гимна. Меня встретили аплодисментами — бурными, однако не из серии «Почувствуй себя Брежневым». Выждав секунд пять, я жестом пригасил овации и занял приготовленное мне сиденье в первом ряду. Слева от меня на расстоянии полуметра обнаружился немолодой хмырь в академической ермолке и в перхоти (если верить табличке, стоящей перед ним, глава Общества собаководов г. Обнинска). Справа нахохлилась мясистая тетка с сильно выраженным колхозным румянцем и едким запахом «Красной Москвы». Свою табличку она старательно загораживала толстым локтем, словно там было не название ее клуба, а год ее рождения.
Вова-интеллигент нашел себе козырное местечко прямо за моей спиной, чтобы, если потребует ситуация, шептать мне на ухо нужные комментарии, подсказывая, где, куда, чего и сколько раз.
В папке на столе передо мной лежали только карандаш и чистые листы. Согласно регламенту, от президента не требовалось больших установочных речей. Я должен был всего лишь изображать внимание, делая пометки на листах — хоть чертиков рисовать, — и вставлять поощрительные реплики (не менее двух, не более шести). Желательно было также не заснуть до финальной раздачи денег.
Едва все расселись по местам, над столом возвысился первый оратор — строгий пиджак, увенчанный седой головой с брюзгливо поджатыми губами и костистым щучьим носом. Этого мастера эпизода узнавала в лицо вся страна, но никто не помнил его фамилии и тем более имени. По молодости он изображал в фильмах полицаев и мелких агентов царской охранки, а после пятидесяти дорос до белогвардейских полковников и матерых резидентов американской разведки — пока, наконец, ему не посчастливилось отхватить в популярном сериале роль Генриха Гиммлера. После нее актер играл только крупных чинов СС. И если ему предлагали звание ниже группенфюрера, он, говорят, гордо отказывался…
— Дорогие коллеги! Уважаемый господин президент! — начал свою речь заслуженный фашист СССР. Даже микрофон в его руке выглядел, как парабеллум. — От имени и по поручению Гильдии актеров второго плана и от себя лично рад поприветствовать всех собравшихся. Говорить сегодня мы будем о наболевшем, каждый о своем, а присутствие здесь главы российского государства — знак внимания к нашим бедам и чаяниям на самом высоком уровне. Символично, что встречи проходят в зале, названном в честь святого благоверного князя Александра Невского…
После этих слов меня как током ударило: Невский! Ну конечно! Именно он, в шлеме, с мечом, висел у меня и над кроватью в «Горках-9», и на гобелене в моем кремлевском кабинете. Как же я мог позабыть его фамилию? Не Курбский, не Крупский, а Невский!
В моей памяти на мгновение вспыхнула яркая лампочка. Вместе с именем благоверного князя Александра высветился и весь прилегающий к нему кусок прошлого — не княжеского, конечно, а моего собственного. Никаких приятных ощущений в этом выплывшем фрагменте не было — только чувство угрюмого раздражения, стыда и неловкости, от которых хочется поскорее избавиться любым возможным способом, пусть даже смешивая напитки по нарастающей.
Дело, как я понимаю, происходило сразу после моей инаугурации. Сначала был кагор, потом массандровский портвейн, затем портвейн попроще и позабористей пополам с коньяком, а заполировал я уже выпитое семидесятиградусной настойкой женьшеня… Немудрено, что большинство подробностей, включая имя злополучного князя, законопатились в дальний уголок моих мозгов. Но теперь-то я отчетливо вспомнил главную причину тогдашнего депресняка: идиотские дебаты в Олимпийском комитете. Долгий треп шел о том, как понезаметней подтасовать идиотские результаты еще более идиотских интернет-выборов символа России на грядущей Олимпиаде.
Что характерно, раньше все эти непритязательные фигурки-мордашки — медвежонок, Буратино, три богатыря, крокодил Гена и прочие — напрямую назначались без голосования: сперва секретариатом ЦК КПСС, а затем администрацией президента России. Но в последний раз решили зачем-то соригинальничать и проверить активность масс. Ну и напроверялись на свою голову. В итоге все сказочные и мультяшные персонажи получили ничтожный рейтинг и отсеялись с таким свистом, что без скандала вытащить их обратно на поверхность не было ни шанса. Зато в первую четверку вошли, почти на равных, Иван Грозный, Сталин, Высоцкий и Жанна Фриске.
Это был тупик. Покойный бард-хрипун, женатый на француженке, и вполне живая кинокрасуля бальзаковского возраста, тоже с неким французским отливом, не вытягивали на символ олимпийской России. Напротив, царь Иоанн Васильевич и генсек Иосиф Виссарионович в образы вековых российских брендов вписывались — и настолько хорошо, что изображать их профили на футболках, значках и спортивных штандартах нельзя было ни в коем случае: мы как-никак лепили экспортную версию страны, а у обоих наших эффективных менеджеров репутация на Западе сильно подгуляла. Или, говоря сухим банковским языком, у них была неважная кредитная история.
Пришлось в итоге устраивать поспешную перезагрузку конкурса и пересчет голосов, а из четырех финалистов выбирать пятого, этого самого Невского. В пассиве у князя была сомнительная дружба с монголо-татарскими захватчиками, в активе — полнометражный кинофильм с мощным саундтреком Сергея Прокофьева. Ну и фильм, естественно, перевесил…
— …а они не берут, и все тут! Может, их по закону обязать?
Погруженный в мысли о прошлом, я упустил из виду настоящее и, когда спохватился, главный Гиммлер страны уже давно уступил микрофон кургузому мужику в грубом пролетарском свитере.
Судя по табличке, то был глава Ассоциации автопроизводителей. Из его сбивчивого монолога мне вскоре стало ясно, что три месяца назад президент (то есть я) пошел навстречу жителям Дальнего Востока и уменьшил былые суперпошлины на праворульные иномарки до прежнего уровня. Однако и «АвтоВАЗу» была дана поблажка в виде снижения тарифов на перевозку. Находчивые тольяттинцы мигом наладили выпуск отечественных машин с правым рулем и повезли их с запада на восток. Новые «жигули» внешне были точь-в-точь как старенькие «тойоты», а стоили в полтора раза меньше. Однако зловредные приморцы, не понимая своего счастья, продолжали тупо поддерживать подержанных японских производителей вместо наших. Теперь мне предлагалось принять какие-нибудь строгие меры.