Возможность выбора (роман)

— Я тебя ни поучать, ни утешать не стану, сама знаешь.

— Конечно, знаю! Мне еще в детстве приелись эти бесконечные поучения. Доброта! Самоотверженность! Порядочность! Вежливость! Терпение! Из меня должна была получиться до мозга костей добродетельная и скромная особа. А вот выкуси! На деле-то мир оказался двуличным и циничным. Именно это ты должна была бы вовремя мне разъяснить, а не туман напускать. А то как получилось: человек вступил с блаженной улыбкой в жизнь и от первого же встречного схлопотал дубиной по голове. Никому ни до кого нет дела!

— Но мне же до тебя есть!

Кая промолчала. Нашарила возле кресла сумку, поставила ее на колени, вынула большую желтую расческу и с неукротимой истовостью принялась расчесывать волосы. Она водила расческой по голове так резко и с такой силой, что казалось, расцарапает голову в кровь.

— В последнее время у меня от волнения начинает чесаться голова, — пожаловалась Кая.

Сильвия открыла рот, но не успела ничего сказать.

— Я знаю, что ты собираешься посоветовать!

Сильвия закрыла рот.

— У Рейна начинает меняться настроение.

Сильвия молча ждала продолжения.

— Я знаю, что ты хочешь сказать!

— Я ничего не хочу сказать.

— Может, нам с Рейном и не стоит жениться. Наденем кольца на палец и скоро осточертеем друг другу.

— Я тебя не заставляю.

— На этот раз могла бы и заставить и помочь.

— Нет. Я по горло сыта твоими брюзжанием и упреками. Потом опять начнется старая песня. Решай сама.

— А мне и решать нечего! Мне уже другие успели подножку подставить, чтобы я носом в грязь ткнулась.

— Кто же?

— Прежде всего — отец. Ты думаешь, Рейну нравится жить втроем в одной комнате? Прокрадываемся с ним вдоль стен, как тени, чтобы и для Аннелийзы места хватило. Отец с Пилле обосновался в другой комнате, но на самом деле у нас не квартира, а цыганский табор. Пилле топает по всей квартире и рвется поиграть с Аннелийзой. А еще у нас жуткая старуха Маре, она нянчит днем Пилле. Вечером ну никак уходить не хочет. Сует свой нос в мою хозяйственную сумку и расспрашивает, что нового в городе. Я ей каждый вечер сочиняю новую историю из жизни городских знаменитостей. Сыновей их сажаю в тюрьмы, дочек делаю шлюхами, а их самих козлами или пьянчужками. Только тогда Маре, задрав нос, уходит, радостная и довольная. А я свободна от нее до следующего дня.

— Разве можно шутить такими вещами! — испугалась Сильвия. — Тебя же могут привлечь к ответственности за клевету!

— Не бойся! Все болтают что в голову взбредет. А как мне иначе избавиться от Маре! Сколько раз я требовала от отца — выгони ты эту противную бабу! Так нет, видишь ли, надо еще немного потерпеть, пока не освободится место в яслях, чтобы можно было засунуть Пилле туда, — Кая фыркнула со смеху. — Отцу туго приходится. Ведь у папаш-одиночек нет тех льгот, что у матерей-одиночек. Вот тебе и равноправие! Скорее бы уж он уладил свои дела, освободились бы хоть от Маре. Она не устает допытываться у Рейна: молодой человек, а вы еще долго здесь пробудете? Она вообще кум королю. Отец ей каждое утро заваривает в термосе кофе. Мне кажется, что у Маре пороков больше, чем мы думаем. Держу пари, что она роется в наших вещах. Во всяком случае, в последнее время я стала перед уходом на работу запирать дверь своей комнаты.

— Ты, наверно, опять преувеличиваешь. Насквозь порочным не бывает ни один человек.

— Ах, брось нести галиматью о человеческой доброте и о скрытых достоинствах!

На этот раз Кае не удалось заткнуть Сильвии рот.

— Я могу предложить тебе выход. Переезжайте с Рейном и с Аннелийзой сюда. Места в доме хватит.

— Ну нет, такой глупости я никогда не сделаю! На всю жизнь потерять самостоятельность! Не сомневаюсь, ты была бы к нам справедлива, но я не хочу жить под постоянным учительским надзором. Прости, но я наперед знаю, что ты примешься нас всех воспитывать, чтобы из милых деток выросли самые умные и самые достойные члены общества. Прежде всего нам пришлось бы выслушивать лекции о здоровом питании. Ребенок, который ест много сдобы и мороженого, вырастает слабеньким. Но мы с Аннелийзой любим пирожные! Кому нравится — пусть грызет морковку, кто хочет — пусть лакомится пломбиром. Человек должен быть хоть в чем-то, хоть немного свободным! Потом ты взялась бы за нашу одежду и обувь. Что в новомодных мокроступах ноги преют, в старости это даст о себе знать, пальцы на ногах отвалятся. Но доживем ли мы до старости? В один не очень прекрасный день какой-нибудь безумец нажмет на кнопку, и в мгновение ока на земле окажется много молодых красивых покойников. Не стоит надеяться, что все будет длиться вечно. А политика — это не для меня! Как видишь, я себя не переоцениваю. Вот и ты посмотри на себя со стороны. Держу пари, что по утрам ты будешь нас поучать, как это делала покойная баба Майга: на улице холодно, надень теплые штаны, повяжи шею теплым шарфом! Но в свое время ты бегала в школу пять километров на своих двоих, а теперь автобус от самого дома! Почему мы должны таскать на себе эту эскимосскую амуницию? Хочешь еще что-нибудь услышать, так слушай, а не хочешь — заткни уши пальцами. Я просто должна привести все свои доводы, чтобы ты потом не качала головой: я всем сердцем, а они! Видишь ли, иногда нам с Рейном хочется пригласить друзей в гости, выпить вина, послушать музыку. А ты бы принялась возмущаться — что это еще за стадо ввалилось! У нормальных людей нормальный слух, зачем же музыке так орать! А без вина вы не умеете веселиться?

Кая перевела дух.

— Ну что ж, кажется, я и впрямь доисторическая окаменелость, — тихонько произнесла Сильвия.

— Ты нисколько не хуже других, — утешила ее Кая. — Я бы не говорила так откровенно, если бы из тебя песок сыпался.

Сильвия рассмеялась.

Кая тоже соблаговолила усмехнуться.

— Я очень привязалась к бабушкиной квартире, — призналась Кая.

Сильвию кольнуло — значит, к родительскому дому, где прошло ее детство, она равнодушна?

— Там какая-то другая атмосфера, совершенно отличная от того, с чем я соприкасаюсь каждый день. Одно время я, дура, хотела переделать все на модный лад! Но старые комоды и шкафы такие уютные! И старые выгоревшие занавески тоже пускай висят! Такие они плотные, чистая шерсть. Закроешь их вечером — и отгородилась от всего мира. Я в шкафах некоторые ящики даже и не выдвигала еще. Характер воспитываю, а ведь столько лет со смерти бабушки прошло! Держу ящики про запас и, когда бывает очень грустно, открываю какой-нибудь. Аннелийза не раз получала по рукам, когда пыталась их дергать.

— Значит, ты в меня — суровая, но справедливая, — поддела ее Сильвия.

— В этих ящиках наверняка еще немало сюрпризов! Наборы старинных открыток, листки с молитвами для пения в церкви или наклеенные на толстый картон фотографии. Один раз я нашла отцовские школьные табели и даже два твоей рукой написанных письма. Сама ты, наверно, и не помнишь, оба письма начинаются одинаково: «Дорогой мой, я так мечтаю увидеть тебя».

Сильвия покраснела и движением руки заставила Каю замолчать.

— Ладно, — сдалась Кая. — Я была потрясена, что в твое время еще писали любовные письма. Думала, что с этим покончили еще в начале века. Даже всплакнула, когда читала. Мне в письмах никто никогда не писал ласковых слов. Ужасно, мы с тобой люди совсем разных эпох. Потому-то я и не хочу жить здесь. Мы с тобой не поладим. Не обижайся. Ты ведь не обижаешься?

— Нет, не обижаюсь. Когда живешь одна, меньше забот.

— И немножко шальная я тоже. Мои знакомые все чуточку чокнутые. Говорят, в наше время уже и нет уравновешенных людей, которые могли бы функционировать, как хорошо смазанный механизм. Иногда мне прямо хочется быть немножко с придурью.

— А это как? — заинтересовалась Сильвия.

— Знаешь, ты себе тоже что-нибудь выдумай. Какую-нибудь маленькую и приятненькую придурковатость, поверь, это тебе прибавит сил жить. Я свихнулась по бабушкиной милости. Нашла в шкафу узел с платьями, пожалуй, довоенными еще. Ну и крупная же она была смолоду! Я в ее платьях совсем тону: чуть не до полу доходят и болтаются на мне как на вешалке. Ужасно интересные платья и чаще пошиты из двух материй. Много машинной вышивки. На некоторых нашиты узоры из тесьмы.