Страница 14 из 156
Надо было найти предлог, чтобы всех их на время отослать куда-нибудь — и детей, и мужа, а также Герту. Неожиданно открывшаяся правда окажет убийственное воздействие, а потом можно будет потихоньку да помаленьку ввести их в курс случившегося.
В тот давний осенний вечер, когда Герта разъясняла свое отношение к материальным благам, Регина вспомнила тетю. У воспоминаний был привкус горечи.
Записанная в сберкнижке крупная сумма по-своему обидела Регину: в годы учебы ей неоткуда было ждать помощи. Постоянная нужда связывала по рукам и ногам. Юношеские развлечения обошли ее стороной. Обстоятельства вынуждали хвататься за любую подвернувшуюся работу, надо было как-то держаться на поверхности. Стипендия, которая у других шла на карманные расходы, для Регины являлась основным доходом. Чтобы не вконец обноситься и хоть иногда получше поесть, Регина нянчила по вечерам детей. Некая милая молодая чета в такой степени пристрастилась к веселью, что, наняв Регину, как будто вовсе откупилась от чувства долга и своих двойняшек. Супруги являлись домой далеко за полночь, они бывали в приподнятом настроении и никак не хотели ложиться спать. Затаскивали к себе уставшую до смерти Регину, рассказывали до рассвета какие-то истории, без конца варили кофе и угощали из маленькой рюмочки ликером, от которого клонило в сон. Естественно, идти под утро в общежитие было неловко, и Регине не оставалось ничего другого, как проводить остаток ночи там же, в квартире хозяев, она спала на полу в детской, на надувном резиновом матраце.
Утром молодую чету словно подменяли: и муж и жена брюзжали, слонялись по кухне, то и дело натыкаясь на трехногие табуретки, которые тут же опрокидывались со страшным грохотом — сам черт придумал эту дурацкую мебель, чтобы портить людям нервы. От грохота просыпались двойняшки, начинали пищать, одновременно хотели писать, и Регина должна была с двумя горшками пробираться через прихожую, остерегаясь, как бы хмурые супруги не посчитали ее за одну из табуреток, о которые они привыкли спотыкаться.
Из-за разгульного образа жизни, который вела молодая пара, о Регине раньше времени пошли дурные слухи. Вызывало удивление, что довольно часто ее кровать в общежитии пустует. Подруги не верили ей и смеялись, когда она говорила, что нянчит детей.
Вот когда тетя могла бы помочь Регине своими деньгами, но этого не произошло.
Протянутая Гертой сберегательная книжка в очередной раз убедила Регину в старой истине, что всему свое время. Что запоздало, то лишилось смысла.
Вспоминая, как ей трудно жилось, Регина вынуждена была признать, что было бы несправедливо обвинять покойную тетю в явном пренебрежении. Вину приходилось делить поровну. Юная Регина не сумела перестроить себя после перемен, происшедших с тетей и ее мужем в результате постигшего их горя. Она сама отошла от них, по неразумности посчитав потрясенных несчастьем людей столь мелочными и странными, что с ними просто невозможно жить вместе.
В трагичный мартовский день пятьдесят седьмого года, когда тетин сын разбился на мотоцикле, жизнь на мгновение замерла, чтобы затем покатиться под гору. До этого Регина была в тетиной семье своим ребенком. Двоюродный брат говорил друзьям, что она его младшая сестренка.
После гибели сына в тетином доме поселилась печаль, все как будто стали избегать друг друга. Все чаще Регина чувствовала, что она здесь лишняя, потому что ее присутствие, казалось, подавляло и тетю, и ее мужа. До этого бодрые и жизнерадостные, они то и дело погружались в апатию, сидели молча, каждый в своем углу, и никого не слышали. Однако немые вопросы без конца метались меж четырех стен: как же это могло случиться? Почему несчастье поразило именно нас? Стоило Регине ступить на порог, как она ощущала на себе измученные взгляды. Регина инстинктивно стала держаться подальше от дома и поступала, на свой взгляд, разумно, однако ее возросшая самостоятельность раздражала стариков, и они принуждали ее к затворничеству. Тете и ее мужу мерещилось, что за порогом только и поджидают опасности — стоит Регине сойти с крыльца, и она тут же окажется жертвой какого-нибудь кошмара. В то лето Регина ни разу не побывала на пляже, ей не разрешили поехать в велопоход — боже сохрани! На шоссе на каждом метре поджидает смерть.
Жизнь окончательно зашла в тупик. Регина тоже скорбела по двоюродному брату, но в нее вселилась и враждебность к покойному: как он смел быть таким бесшабашным? Почему не унял своей страсти к езде? Обязан был и о других подумать!
Регина чувствовала себя все более неуютно: ей казалось, что не знающая предела забота на самом деле притворна. Старики хотят убедить себя и других, что она — единственное оставшееся у них дорогое существо. Регине казалось, что они из упрямства следят за ней, а сами думают: вот ты, сирота, живешь, а нашего сына нет!
Регина была душевно подавлена и, естественно, выпускала коготки, проявляла строптивость. Зачастую не могла сдержаться, грубила и без того страдающим родичам. Все трое едва выносили друг друга: тетя и ее муж стали упрекать друг друга, что плохо воспитали Регину, девочка отбилась от рук.
В ту осень Регина заявила, что бросает школу и устраивается на работу. В доме поднялась буря. Тетя была в отчаянии, ходила с опухшими от слез глазами, на кухне у нее то и дело валилась из рук посуда, особенно часто и будто нарочно она била дорогие старинные чашки. Перебирала черепки, а у самой плечи вздрагивали от рыданий. Нервы у тетиного мужа окончательно сдали. Однажды он накричал на Регину и бросил в сердцах, мол, убирайся с глаз долой.
Регина так и сделала.
С тех пор она жила в плохоньком рабочем общежитии, сторонилась родственников, училась в вечерней школе и свободное время проводила в читальном зале. Раза два тетя приходила в общежитие искать ее, но никто не знал, где может быть Регина; в тот период Регина вообще не считала нужным отчитываться перед кем-либо. Люди могли думать о ней что угодно. Регина подстегивала себя, чтобы не свалиться под двойной ношей; когда ее начинала слишком уж одолевать усталость, Регина упрямо твердила себе: ну, погодите! Эти слова действовали как удар хлыста и придавали бодрости. Она не стремилась объяснить себе, кто и чего ждет от нее. Регина шла вперед и как фанатик внушала себе, что не должна сдаваться или останавливаться на полпути.
Ни для чего другого не оставалось ни времени, ни возможностей.
Регину все сильнее мучила мысль, что ей уготовано полное одиночество, в ту пору она и не пыталась найти себе друзей. Она была уверена, что никому не нужна, поэтому не было смысла искать в ком-нибудь опоры, она могла надеяться лишь на себя. Юношеский максимализм приобрел у Регины крайнее выражение — ее раздражало все, что не было связано с устремленностью к цели. Девчоночье хихиканье и болтовня вызывали в ней чувство неловкости; развлечения и веселье она считала пустым растрачиванием себя, которое идет во вред цельности человека.
Поступая в институт, Регина выбрала дневное отделение, она ушла с работы и решила жить случайными заработками, чтобы сделать основной упор на приобретение специальности.
По-прежнему оставалась необщительной, и эта зашоренная жизнь продолжалась до середины второго курса. Затем произошел необъяснимый перелом, очевидно, в силу продолжительной неослабной собранности какие-то душевные ресурсы исчерпались. Она вдруг поняла, что сойдет с ума, если ничего не предпримет. Ее робкие попытки с кем-нибудь сблизиться наткнулись сначала на отпор: окружающие привыкли к тому, что Регины все равно что нет — просто безмолвная тень. Когда она пыталась подключиться к какой-нибудь беседе, все тут же изумленно умолкали и смотрели на нее враждебно, разговор не был предназначен для Регины. Совершенно естественно, что довериться человеку, которого знают недостаточно, было нельзя.
С тем же рвением, с каким прежде она добивалась одиночества, Регина принялась теперь уничтожать вокруг себя стену отчужденности. Она поняла, что, навязывая свое общество, она лишь увеличит неприязнь к себе. Она должна была пересмотреть свое поведение и избавиться от холодности: сама же во всем виновата, потому что никогда ни с кем не считалась. Настраивая себя, она старалась подладиться под других. Регина стала воспитывать в себе прилежную слушательницу: вскоре она уже могла поддакивать собеседнику, умела в нужный момент вымолвить слово утешения — и люди перестали ее бояться. Регине было вовсе не легко подавлять дух своего протеста, который все еще стремился поднимать голову при любых несуразностях или несерьезном поведении окружающих. Она боролась с эгоизмом, который пышным цветом расцвел в годы ее одиночества, судорожно сжимала губы, когда чей-нибудь доверительный разговор вызывал в ней иронию.