Возможность выбора (роман)

С той стороны, где стояла кровать Эбэ, доносились удары. Не было сомнений, что она колотит Вильмера.

— С ума можно сойти, — вполголоса пробормотала Малле.

Продолжала ли она выяснять отношения с Йорусом или ее встревожило поведение Эбэ?

Теперь принялась всхлипывать Сайма.

Сегодня ночью магнитные бури бушевали под потолком именно этой комнаты — какое проклятие заставило их разразиться именно здесь?

Орви разозлилась на себя — и зачем только она прислушивается к тому, что делают остальные, ловит их вздохи, всхлипывания, шепот. Неужели она в свое время переняла плохие манеры от матери Маркуса — Паулы? Неужели она больше не может жить особняком, не подглядывая за другими? Орви пыталась и так и этак отключиться от окружающего — невозможно, она стала считать про себя, но и это не помогло.

Орви чувствовала, как Этс борется со сном. «Совсем как ребенок, — подумала Орви, — если глаза у него слипаются, творись вокруг что угодно, он должен спать». Орви не могла понять, почему она сейчас сердится на Этса. Пусть себе человек отдыхает. Однако раздражение все больше охватывало ее — шел бы этот Этс храпеть к себе.

Во всем виноваты магнитные бури, не что иное!

— Убирайся к черту! — вдруг заорала Малле.

Орви в испуге приподнялась.

Этот крик придал Сайме смелости, и сдерживаемые рыдания прорвались наружу, как через плотину.

— Уж я-то знаю, — снова воскликнула Эбэ и громко икнула.

Просто удивительно, но и Орви захотелось заплакать в голос. Уже перехватило горло и по щекам потекли слезы, капля на подушку и на щеку Этса. Спросонья Этс начал вытирать Орви лицо, но эта нежность еще больше взвинтила Орви.

— Убирайтесь ко всем чертям! — решительно крикнула Малле.

Орви высморкалась и стала ждать. Она боялась, что Малле начнет вышвыривать одежду парней за дверь. Веселенькая история! Весь этаж сбежится на шум! Орви представила себя в коридоре у окна дрожащей от холода, и на душе стало еще муторнее.

Магнитная буря, обрушившаяся на обитателей этой комнаты, достигла наивысшей точки.

Женщины плакали сообща.

Мужчины наперебой бормотали нескладные слова утешения. Каждый из них насколько можно приглушил голос, и на фоне этого рокота всхлипывания женщин слышались еще явственнее. «Да они просто для вида бормочут, на самом деле им на нас наплевать, нет у них никаких чувств», — мелькало в голове у Орви.

— Убирайтесь! — зашипела Малле. Она вскочила с постели, ее ноги зашлепали по полу. Стоя перед занавеской, Малле размахивала рукой, словно выгоняла в окно мух.

Орви перестала плакать. Она прищурилась, глаза ее хорошо различали в темноте. Мужчины вскакивали один за другим. Они почему-то пошатывались и в поисках опоры хватались то за подушку, то за спинку кровати. А ведь никто из них сегодня особенно и не пил, легкое вино, которым они побаловались, должно было уже давно испариться. Отчего же их пошатывает?

Ноги Эбэ со стуком опустились на пол. Мужчины еще копошились, когда Эбэ встала у распахнутой двери, готовая вышвырнуть пришельцев за порог.

Олав вышел последним. Он остановился в изголовье кровати Саймы и тихо сказал:

— Аллах с тобой.

Слышно было, как Вильмер за дверью выругался.

Четыре женщины подошли к столу, медленно сели, опустили головы на руки и принялись плакать.

Наплакались они вволю.

Поревев час или два — тут уж за временем следить не станешь, — женщины снова разошлись по своим постелям. Там, за столом, ни одна из них не стала объяснять причин внезапной слезливости — да и можно ли вообще облечь все это в слова? Когда человек не в себе, большие заботы могут отойти на задний план, а какая-нибудь пустяковая обида детских лет вырасти до небес. И не знаешь, почему.

Мысли Орви, плакавшей вместе с остальными, текли своим чередом. Она плакала больше из солидарности с подругами, да и что поделаешь, если магнитная буря подминает тебя. Орви преисполнилась чувством огромного уважения к своим соседкам по общежитию — они действительно отважные женщины, они никогда не хныкали из-за пустяков и не старались разыгрывать из себя мучениц. У Орви когда-то была школьная подруга, которой нравилась роль общепризнанной неудачницы и страдалицы. Когда ей случалось ушибить палец, не только на всех этажах, но даже в учительской только и жужжали об этом ужасном несчастье. Однажды у этой школьницы вскочил на носу прыщик, и школьный врач чуть ли не приготовил для нее носилки и сердечные капли. Перед дальним походом ее всегда спрашивали, сможет ли она пройти такое расстояние, и на полпути начинали предлагать ей свою обувь: вдруг бедняжка натерла ноги? Корни такой сострадательности прятались не так уж глубоко. Просто всем хотелось предотвратить скулеж и увидеть вместо надутых губ на лице плаксы веселую улыбку.

В этом отношении соседок Орви не в чем было упрекнуть, они плакали чрезвычайно редко и не раззванивали о своих горестях по всему общежитию.

По части храбрости Орви отставала от своих приятельниц. Уйдя от мачехи и отца, она много плакала. Правда, Орви предпочитала плакать в одиночестве. Тайком пролитые слезы закаляли, по мнению Орви, характер, воспитывали в человеке самостоятельность и решительность. Если ты сама сумеешь справиться со своим отчаянием, то будешь выходить победителем и из всех других положений.

Трудное испытание выпало на долю Орви еще до замужества, когда она жила в общежитии швейной фабрики.

Там по-прежнему промышлял наглый вор, и общая опасность примирила Орви с тремя «А». На лестнице общежития она познакомилась с Кулло, который чем-то напоминал ей Реди.

Однажды вечером, когда три «А», как обычно, вышли из дома, Кулло заглянул к Орви.

Некоторое время они подыскивали тему для разговора, как всегда в таких случаях, немного посетовали на плохую погоду.

Вдруг Кулло пристально посмотрел на Орви и весело произнес:

— Я обожаю таких неиспорченных людей, как ты.

Орви смущенно улыбнулась, но не рассердилась на неожиданное «ты».

Привыкшая с Реди к естественности, Орви считала всякое выкаблучивание дешевой позой, которая ничуть не красит человека.

Они сидели за столом друг против друга. Кулло взял Орви за руки и продолжал:

— Я хотел бы всегда и везде быть с тобой. В сумерках летней ночи заливаются соловьи, а мы вдвоем. Грохочет гроза и после дождя пахнут тополя — мы держимся за руки. После заморозков деревья сбрасывают листву, и мы с тобой бродим по желтому ковру из опавших листьев. Настанут морозы, я перебираю пальцами ветки, словно струны, и звучит прекрасная мелодия: ты стоишь рядом и слушаешь. Весной мы бегаем, как два озорника, по ручью, а потом сидим у костра и вспоминаем карминно-красные зимние закаты. Снежные комья забот мы вместе столкнем в пропасть. Увижу я, что ты очень устала, я сажусь рядом с тобой и читаю старые стихи, которые рассказывают об отарах овец и запахе хлеба.

Там, за столом, держа руки Орви в ладонях, Кулло говорил ей еще множество таких красивых слов. Глаза его блестели; порой казалось, будто он вовсе и не видит перед собой Орви. Снова спустившись на землю, он заверял, что говорит так впервые в жизни, что осмелился это сделать лишь потому, что Орви не смеется над ним.

В то время Орви все еще переживала боль расставания с домом, временами она чувствовала себя такой беспомощной и покинутой — поэтому слова Кулло падали на благодатную почву. Орви не думала о том, что такие прекрасные слова могут быть и не вполне искренними. Поскольку ей внушало отвращение то, что три «А» запросто спали со своими парнями, она еще больше тосковала по чему-то чистому и настоящему. Нет, в словах Кулло Орви не находила никакой фальши.

Признания Кулло снова вселили в нее веру в добро и в людей. Истинное дитя города, Орви после того, как встретила Кулло, начала замечать красоту природы. В ее снах летали белые гуси и шумели темные вековые леса.

К сожалению, людям никогда не удается сохранять свои чувства в тайне. Даже самая скрытая привязанность невольно всплывает на поверхность, влюбленные — наиболее беззащитная часть человечества. Каждый может задеть их насмешкою или ироническим взглядом.