Страница 110 из 156
Над городом нависла свинцовая туча, снежная крупа била в лицо, сыпалась за воротник.
Холодный ветер подействовал на Маркуса живительно. Шаг его стал легче, а голос прозвучал бодро, когда он предложил:
— Махнем куда-нибудь!
— Ты пьян, — возразила Орви.
— Да что для такого здоровяка какая-то капля, — высокомерно заметил Маркус. У Лулль и отца он держался робко, теперь же стало проявляться его истинное лицо: горячительные напитки пробуждали в нем самоуверенность.
— Уж не думаешь ли ты повезти меня к Бритте и Алару? — настороженно спросила Орви.
— Нет, просто покатаемся, поговорим.
Орви не знала, что решить. День в самом разгаре, Предстоящие долгие часы пугали Орви своей пустотой. Убегать от Маркуса вроде бы не было причин — человека, ставшего чужим, не стоит бояться. Отчего бы не поболтать, может, что и прояснится задним числом, и тем легче будет окончательно забыть прошлое. Ничто не станет висеть над душой. Если не пожалела потратить на Маркуса целых десять лет, стоит ли сокрушаться из-за одного дня.
— Ладно, — нерешительно ответила Орви. — Приезжай за мной в общежитие часа через два. Мне хочется немного отдохнуть.
К тому времени Маркус окончательно протрезвеет.
Вернувшись в общежитие, Орви распростилась со всякой надеждой отдохнуть. В комнатах ревели приемники, из коридора доносился топот. В дверную щель просачивался букет кухонных ароматов. С лестницы доносился визг, а может быть, это просто кто-то звонко смеялся; где-то внизу играли на трубе.
Орви решила хотя бы прилечь: сказывалась усталость вчерашнего вечера и ночи, да и сегодняшний ранний подъем давал себя знать. Только Орви собралась разобрать постель, как раздался стук. В дверь заглянула Лаура. Разумеется, она искала Эбэ.
Обманувшись в своих надеждах, Лаура медленно затворила дверь. Орви не услышала ее удалявшихся шагов. Прежде чем уйти, Лаура, конечно, несколько минут постояла за дверью.
Орви терпеть не могла эту чудачку Лауру, которая боготворила Эбэ. Она была старше Эбэ всего лет на десять, но выглядела старушкой, настолько была худа и мала ростом. Эбэ командовала ею как хотела, покрикивала на нее, ворчала и капризничала, но рабскую привязанность Лауры ничто не могло поколебать. По приказанию Эбэ Лаура готова была расшибиться в лепешку, она ухаживала за нею, лелеяла, устраивала ее дела, закармливала — стоило только Эбэ подать знак. Требовательный голос Эбэ звучал для Лауры музыкой. Лаура относила ее обувь в починку, вместо нее ходила в прачечную, приносила наверх ее письма с вахтерского стола, мчалась на рынок, когда Эбэ изъявила желание поесть хороших соленых огурцов. Когда появлялась возможность что-нибудь сготовить или испечь для Эбэ, тихая Лаура превращалась в фурию, готовую наброситься на любого. В это священное мгновение никто не смел притрагиваться к ее сковородкам и кастрюлям; на плите шипели и клокотали всевозможные лакомые блюда, а любопытные стояли в дверях, вытянув шею и глотая слюну. Стоило Эбэ почувствовать себя не совсем здоровой — достаточно было пустякового насморка, — как Лаура была готова ночи напролет просиживать у постели своего кумира. Как-то Эбэ разошлась и приказала:
— Расскажи сказку!
Вид у Лауры стал совершенно несчастным. Ее морщинистое лицо задергалось, она не осмелилась признаться, что не знает на память ни одной сказки. Более виноватого, чем Лаура, было трудно себе представить. Но ревностная Лаура поспешила загладить свою вину. Она отправилась по магазинам и накупила необходимой литературы. Эбэ выздоровела, история со сказками забылась, и никто бы никогда не узнал, что у Лауры припасены на всякий случай книги, если бы к Малле как-то а воскресенье не приехала в гости дочка. Девочка училась в школе-интернате в другом городе, все очень обрадовались ей, а сияющая Лаура приволокла целую кипу детских книжек.
Рабыня требовала за свою преданность умеренную плату: ее божество должно было изредка разрешать ей посидеть рядом. Для Эбэ такие сеансы были мукой. Она жаловалась, что ее тошнит от восторженно-покорного взгляда Лауры. Хотя окончательно отвергнуть Лауру было трудно.
Эбэ не имела обыкновения давать Лауре отчет, с кем и куда она ходит. Иной раз поздним вечером, когда Эбэ долго не возвращалась, Лаура не находила себе места от беспокойства. Однажды Эбэ наткнулась на нее в два часа ночи на лестнице. Лаура никак не могла лечь спать, не убедившись, что Эбэ вернулась домой жива и здорова. Эбэ в тот раз страшно разозлилась и заорала на всю лестницу:
— Убирайся, шпионка несчастная, видеть не могу твою…
Что слишком, то слишком. Наутро Эбэ чувствовала себя весьма скверно, теперь пришел ее черед сокрушаться. Она никак не могла придумать, как ей попросить у Лауры прощения. Но все разрешилось проще, чем можно было предположить. Оказалось, что у Лауры день рождения. И Эбэ помчалась в город за подарком.
Лаура чуть с ума не сошла от радости. Она не уставала рассказывать всем встречным и поперечным в коридоре и на кухне, что Эбэ подарила ей целый букет цветов.
Лаура не скрывала своей давнишней мечты: ей хотелось жить в одной комнате с Эбэ. Позднее Малле, Сайма и Эбэ рассказали, какого труда им стоило сохранить пустующую койку до прихода в общежитие Орви. Они из кожи вон лезли перед старухой Эрле, дарили ей подарки и упрашивали не поднимать шума из-за незанятой кровати. А Лауре они наврали, что место, освободившееся после их бывшей соседки, вышедшей замуж, уже отдано новой жилице, которая задерживается только потому, что в данный момент отдыхает в санатории.
Малле, Сайма и Эбэ в паническом ужасе умчались бы на край света, если бы Лаура переселилась в их комнату. Соседки по комнате неплохо уживались друг с другом. Это гарантировало каждой из них относительную свободу, и нельзя было допустить, чтобы Лаура ее отняла.
Ссоры в общежитии были нередки. В некоторых комнатах жильцы находились между собой в смертельной вражде. Случалось, они неделями не перекинутся добрым словом. Попробуй-ка в таком случае кого-нибудь привести или просто почувствовать себя привольно! А в комнате, где жила Орви, она ни разу не слышала ругани, никто ни на кого не кляузничал и вообще не рыл никому ямы. У всех у них были схожие взгляды и общие интересы, они были одного возраста и понимали друг друга с полуслова.
Думая о Лауре, Орви оперлась о спинку стула, она вдруг почувствовала, что ее пальцы коснулись бахромы шали. Хотелось лечь, Орви потянулась и прошлась взад-вперед по комнате. Она взяла с Сайминой кровати подушечки, которые с помощью резинки надевались на уши. Эти «наушники» Сайма как-то, рассердившись, придумала сама.
Раздражающие звуки и шум моментально исчезли за ватной стеной.
У Саймы был самый долгий стаж жизни в общежитии. Она никогда и не жила дома. Дом малютки, детский дом, общежитие ремесленного училища, общежитие строителей.
Можно было бы подумать, что из всех четырех она наиболее закаленный человек. Но именно Сайма была крайне чувствительна к шуму. Временами Орви и Сайма иронизировали, что одна из них хромает на нос, а другая на уши. Сайма работала на кране, она жаловалась, что весь этот скрип, скрежет, грохот и треск пронизывают ее до мозга костей. Иногда, вернувшись после долгого рабочего дня домой, Сайма валилась в постель, закидывала ноги на спинку кровати и тихо стонала — она говорила, что от шума у нее ломит ноги.
Орви легла и натянула уголок одеяла на колени. Как хорошо, подумала она, что после недавней зарплаты Сайма, рыская по магазинам, раздобыла ей платье из немнущейся ткани. Орви протянула руку и стала мять ткань двумя пальцами — она приятно заскрипела. Досаждали только электрические заряды, возникавшие в ней. Когда она стягивала с себя платье, оно потрескивало так, что становилось страшно. Как-то вечером, когда Орви стала раздеваться, женщины потушили свет. Они утверждали, что Орви полыхает от страсти, они видели своими глазами крошечные голубые молнии.
Орви широко раскрытыми глазами уставилась в потолок. Вдруг ей стало ужасно жаль своих соседок по комнате: подумать только, ведь Сайма даже не знала, кто ее мать. Орви вздохнула. Да и у нее дела не многим лучше, хотя она и может считать, что вместе с Лулль у нее было целых три матери. До сих пор Орви не удавалось выяснить свое настоящее происхождение. Там, во мраке прошедших лет, все запутано и перемешано, по-видимому, уже поздно выяснять истину. Орви родилась после того, как отец ушел на фронт. Нет смысла спрашивать его об этом.