Возможность выбора (роман)

Сильвия заставила себя встать. Несколько шагов, и рука стала шарить в знакомом месте по стене. Опять она забыла про свое давнее решение — чтобы в комнатах горели все лампы! Кто бы там ни возился с замком, в дом он сможет пробраться, только разбив окно. Наружная дверь на цепочке. Засовы и цепочки — самые лучшие старинные средства защиты. Сердце словно высвободилось из железных тисков и бешено заколотилось. В последнее время Сильвия таскала в сумочке сердечные лекарства. Все ее сослуживцы стали носить с собой сердечные капли и таблетки с тех пор, как секретарша их директора средь бела дня вдруг повалилась в его кабинете на колени, скомкала в кулаке важное деловое письмо и, широко разинув рот, стала жадно хватать воздух. Какой-то посетитель, войдя в кабинет и увидев стоящую на коленях женщину, не к месту расхохотался, но мгновение спустя сообразил, что что-то тут неладно; здоровый крепкий мужик, он, однако, не смог поднять обмякшую женщину и стал звать на помощь. Набежали люди, вызвали «неотложку». Назавтра секретарша в больнице умерла. Конторские служащие не уставали удивляться — надо же, всего сорок четыре года, никогда раньше она не жаловалась на здоровье. Свалилась как подкошенная — и конец.

Сильвия не помнила, где она оставила сумку. Вряд ли в прихожей. И все-таки ей пришлось выйти туда — зазвенел звонок.

Пересиливая страх, она сбросила цепочку, чтобы не пришлось трусливо выглядывать в узкую щель, и распахнула настежь дверь — будь что будет!

На крыльце стоял Карл, держа за руку девчушку.

Сильвия не знала, почему она улыбнулась. Избавилась от страха? Да и была ли это улыбка, скорее уж кривая усмешка. Она не знала, как себя вести. Может, следовало бы простовато засюсюкать: ах, как мило, малютка Пилле пришла к тете в гости! Сильвия стояла столбом, свесив руки, уголки губ вздернуты в застывшей улыбке — как будто лицо ее превратилось в маску.

— Прости, Сильвия, — сказал Карл. — Не думай, что это последняя возможность, скорее — единственная.

Карл нерешительно подтолкнул Пилле вперед.

— Она ни в чем не виновата.

Сильвия не поняла, к кому относились эти слова.

— Кто эта тетя? — пролепетала Пилле.

— Я не знаю, как тебе объяснить, — устало ответил Карл.

— Заходите, — проговорила Сильвия так же устало, и голову ей пронзила такая боль, словно обнажился зубной нерв.

Карл потер ноги о коврик, Пилле тоже потерла ноги о коврик.

Карл оживился и неуверенно спросил:

— Я внесу чемоданы?

Сильвия не ответила, Карл исчез в темноте сада.

Пилле взобралась на табуретку и уселась, болтая ножками. Сильвия присела на корточки и стянула с нее резиновые сапожки. Пилле принялась сама возиться с пуговицами пальтишка, но расстегнуть их не смогла. Сильвия сняла с девочки верхнюю одежду. В голове у Сильвии было абсолютно пусто, руки двигались машинально, как будто ей каждый день приходилось раздевать малышей. Пухлые руки ребенка были грязные, фланелевое платьице испачкано. Сильвия вздохнула, взяла Пилле за руку и повела в ванную. Она открыла краны и пустила воду, раздела девочку, посадила в ванну и, намылив мочалку, выкупала. Едва она успела закутать ребенка в банную простыню, как Пилле сладко зевнула, уткнулась головой в плечо Сильвии и сонно засопела.

Сильвии не хотелось появляться на глаза Карлу со спящей девочкой на руках. Чего доброго, сделает неправильный вывод, для которого нет никаких оснований. Он, пожалуй, не поймет, что любой человек способен поддаться на миг сочувствию. Протянуть руку помощи отверженному, бездомному, беззащитному. Вполне вероятно, что подобное естественное поведение может показаться до мозга костей осовременившемуся человеку смешным. Такой скорее уж переступит через лежачего или обдаст его грязью. Пилле и в самом деле ни в чем не виновата. Усталому, бездомному ребенку хотелось спать. Лучше, конечно, в чистой постели. Сильвия была ненамного старше Пилле, когда как-то во время войны они с матерью поехали в деревню к родственникам отца. При пересадке им пришлось чуть ли не сутки проторчать на узловой станции. Стояла холодная поздняя осень. Карманным ножичком баба Майга откромсала от еловой изгороди веток, разложила их в углу зала ожидания на единственном свободном пятачке, и немытый голодный ребенок смог хорошо выспаться. Вот и опять настало время страдающих детей. У половины из них нет ни семьи, ни надежного крова. Когда-нибудь Пилле будет вспоминать: была темная осенняя пора, на улицах не горели фонари, в каком-то чужом доме ее умыли и уложили в постель спать.

Приоткрыв дверь, Сильвия выглянула из ванной. Карла не было видно, и она торопливо понесла Пилле в комнату Каи. Достала из бельевого шкафа чистые простыни и наволочку, постелила постель и переложила дремавшего ребенка с кресла на кровать. На шкафу сидел медведь — самая любимая в детстве игрушка Каи. Сильвия повертела его в руках, сдула насевшую между ушами пыль и положила игрушку рядом с девочкой на одеяло. Коричневый медвежонок со стеклянными глазами-пуговками и с черным кончиком носа из искусственной кожи имел единственную одежду — фартучек. На фартучке на самом животе был большой карман с вышитым на нем голубым подснежником. Хотя было это очень давно, Сильвия помнила, как Кая капризничала и требовала, чтобы медвежонку сшили фартук. Теперь Сильвия не раз предлагала медведя Аннелийзе, но, видимо, любимая игрушка Каи не очень ей нравилась, она всегда забывала забрать медвежонка.

Сильвия погасила свет, прикрыла дверь и пошла в гостиную. На ночь пристанище ребенку обеспечено. Утром Карл решит, как быть дальше. Отец должен знать, что нужно его ребенку. И найти способ, как лучше всего позаботиться о нем. Это его долг.

Пусть каждый сам устраивает свою жизнь. И не надеется на других. У любого своих забот выше головы, на остальных не хватает ни глаз, ни души. Это уже и Кае ясно. Она с отчаянием жаловалась Сильвии, как холодно приняли ее родители Рейна. Отец Рейна разыгрывал роль неразговорчивого человека, которому некогда обращать внимание на женские передряги. В свободное от работы время он знай себе топтался меж огуречных теплиц, поливал и собирал огурцы, которые мешками отвозил в багажнике на скупочный пункт. Машина то и дело уставала от тяжелой ломовой работы, тогда он с помощью домкрата приподнимал машину перед гаражом, менял колеса, смазывал тавотом, регулировал мотор и звал на помощь сына, чтобы там, в грохоте мотора, вести мужской разговор, не предназначенный для ушей чужой женщины. Всем своим видом отец Рейна давал понять, что работы у него невпроворот и негде взять времени на то, чтобы быть для Аннелийзы заботливым дедушкой. Да и мать Рейна роль бабушки не привлекала. Изо дня в день она в хлопотах носилась по дому, изображая на лице боль и страдание. Кае и Рейну она постелила в отдельных комнатах. Улыбки у нее хватило только на один раз — когда сказала, что в их доме, слава богу, есть комната для гостей, коли случится кому приехать в гости, не придется ночевать вповалку. Люди стали жить богаче, условия не хуже, чем в других странах. Ночью Кае не спалось, да и Аннелийза беспокойно ворочалась в раскладном кресле.

Но стены в их доме не были такими же звуконепроницаемыми, как в других странах. И по ночам родители Рейна становились весьма словоохотливыми: зачем их сыну эта женщина с ребенком? Почему их единственный сын должен строить свою жизнь на развалинах чужой семьи? Неужели порядочных девушек совсем уж не осталось? Кто знает, через сколько рук прошла эта женщина после развода! Должно быть, в сумраке ночи говорилось кое-что и похлеще, Кая не захотела пересказывать всего. Умолкла на полуслове и ушла в себя. Как улитка в раковину. Сильвия, конечно же, не стала сыпать соль на ее раны, по лицу дочери и так видно, как устала она от такой жизни.

Случалось, что после этого неудачного отпуска Сильвия спрашивала у Каи о Рейне. Кая отвечала всегда односложно. Спасибо, у Рейна все в порядке. Сильвия так и не могла понять, то ли у Рейна все в порядке вообще, то ли наладились его отношения с Каей. Растущая замкнутость Каи пугала Сильвию, а страх, как известно, делает человека беспомощным. Неуместным словом можно делу только навредить.