Страница 30 из 39
— Ну-ка, ну-ка, — с интересом глянул на него собеседник.
— Это сделали большевики, увековечив его грозящим Небу в тихом православном Свияжске. Открывая памятник, Троцкий назвал его «первым в истории бунтарем» и «революционным протестантом». Тема Иуды волновала и Сталина. Но, как оказалось, большевики были далеко не первыми. — Помощник открыл блокнот и откинул несколько страниц, чтобы бросить на них быстрый взгляд. — Задолго до них гностики-каинисты переосмыслили роль Иуды, решив, что она была предопределена свыше и что без его предательства не было бы и подвига Иисуса Христа. Так же думали средневековые манихеи и богомилы, видевшие в деянии Иуды пример исполнения высшего служения, предписанного якобы самим Иисусом Христом. В новейшее время о том, что Иуда пожертвовал душу во имя спасения мира, высказывались француз Анатоль Франс, немец Карл Вейзер, швед Тор Гедберг, испанец Хорхе Луис Борхес и грек Никос Казандакис. Отличились и наши: Сергей Соловьев, Николай Голованов, Леонид Андреев, Андрей Ремизов и даже Максимилиан Волошин.
— Поразительное единомыслие независимых умов, — покачав головой, произнес хозяин кабинета.
— Однако существуют и другие мнения, — обнадежил его собеседник. — В своем большинстве они сходятся в том, что Иисус просто не оправдал корыстных надежд Иуды. Другая версия — он был оскорблен предпочтением, оказываемым трем первым ученикам Иисуса. Есть и такие, кто полагает, что предательство было совершено со стороны всех евреев. А против Иуды был заговор партии «павликиан». Повесив на него ярмо предательства, они рассчитывали, во-первых, обелить народ, а во-вторых, изгнать Иуду из числа двенадцати апостолов, освободив место для апостола язычников Павла.
— Час от часу не легче. Кощунственно объяснять библейские события с точки зрения политических выгод текущего момента! — сказал хозяин кабинета.
— Но с ними не согласен Феррар, — поспешил успокоить его собеседник. — Он убежден, что мотивом предательства была корысть, порок, который, по его мнению, более остальных поглощает всего человека, делая его неразумным и низким. Она-то и была, по его мнению, тем грехом, что господствовал над мрачной душой предателя Иуды.
— Да, это общепринятая версия, но она чересчур проста, чтобы быть правдоподобной, — словно думая вслух, произнес хозяин кабинета. — Однако это не более чем точка зрения прагматика-юриста. А мнение верующего идеалиста должно всегда соответствовать вере.
— Прагматично мыслит и Ренан, — продолжал помощник, перекинув еще пару страниц. — Он тоже считает, что действительность не орудует такими безусловными категориями. По его мнению, корыстью, которую авторы Евангелий выставляют мотивом предательства, его не объяснить. Наоборот, ему кажется странным, что человек, в чьих руках была касса, променял выгоды своего положения на ничтожную сумму денег. Ведь в случае смерти Иисуса он теряет все! Ренан полагает, что менее чистый сердцем, чем другие, Иуда мог, сам того не замечая, слишком узко понять свои обязанности. По странности, очень обыкновенной в живом деле, он мог кончить тем, что поставил интересы кассы выше дела, для которого она предназначалась. Финал печален. Администратор убил в нем апостола.
— Как это знакомо, — нахмурившись, сказал хозяин кабинета. — Скольких апостолов потеряли мы сами… Сколько их осело в корпоративных креслах, сколько их разбежалось, и занялось мелкой торговлей: кто водкой, кто идеями, а кто и Родиной.
Корректно выждав небольшую паузу, собеседник продолжил:
— Не склонен приписывать это предательство алчности и Нильс Рунеберг. Полагая, что видеть в качестве мотива предательства корысть означает примириться с самой низменной мотивацией, он предлагает противоположную мотивацию: гипертрофированный, почти безграничный аскетизм. Иной аскет, ради вящей Божией славы умерщвляет свою плоть. Иуда же, по мнению Рунеберга, сделал то же со своей душой. Отсюда тридцать сребреников и поцелуй. Отсюда же его самоубийство, чтобы погубить ее наверняка.
— Если бы так… — задумчиво сказал хозяин кабинета. — Но где ж найти таких аскетов? В истории их было совсем немного. Да и то вопрос, были ли они вообще или являлись плодом воображения романтиков, похожих на вашего Рунеберга. А сейчас… Сейчас их нет и в помине. И в ближайшее время не предвидятся. Времена не те. Не тот исторический момент. Мне бы парочку таких аскетов. Горы бы свернул. Но, увы, очень трудно при абсолютном реализме найти в человеке Человека. Именно поэтому вечно бьются Господь и дьявол, дьявол и Господь, а полем той битвы служит наша душа, душа человека, — закончил он и, посмотрев на часы, уточнил: — Это сказал Достоевский, а что до меня, то мне пора, иначе опоздаю.
Сказав это, он попрощался с помощником, и тот, выйдя из кабинета, аккуратно прикрыл за собою массивную дверь.
Центральная Азия, вечер того же дня
А в это же время, далеко-далеко от Москвы, за холмами, что разделяют две азиатские страны, уже догорал багряный закат. Уставшее за день солнце, поцеловав своими последними лучами девственно-белые облака, заставило их залиться розово-лиловой краской стыда.
Было тихо. Казалось, что притомившаяся за день природа, усыпив все видимое пространство, прилегла сама и ненароком задремала. И лишь оставленный без присмотра шаловливый ветер, словно малый котенок, без устали гонял по плоскогорью мотки верблюжьих колючек, силясь загнать их в многочисленные окрестные пещеры.
У входа в одну из них, недалеко от костра, скрестив под собой ноги, сидели несколько бородатых мужчин и вели неторопливую беседу. Внезапно вечернюю тишину нарушил чей-то тонкий, заунывный голос, который певуче затянул аяты Корана. Начался вечерний намаз. При первых же его звуках мужчины поднялись и, переложив свои коврики так, чтобы повернуться лицом на запад, к Мекке, пали ниц и стали молиться.
После окончания намаза они вновь сели в кружок и продолжили прерванную беседу.
— Звонил наш брат Хусам, — сказал бородач в полосатом халате. — У него вопрос. Позволяет ли шариат использовать для устройства тайника общественное место?
— Что ты ответил?
— Сказал, что посоветуюсь со старшими.
Его сосед, почесав плешь под пуштунской шапочкой, заметил:
— Лучше бы он меньше звонил. Говорят, неверные научились пеленговать из космоса даже мобильники. Нам пора менять телефоны. И пора уходить отсюда. Нельзя сидеть на одном месте больше недели.
Сказав это, пуштун замолчал, словно предоставляя возможность высказаться по этому поводу другим. Но те безмолвствовали, то ли соглашаясь, то ли выражая свое безразличие к вопросу. Тишину нарушало лишь сухое потрескивание горящих в костре сучьев. Убедившись, что каких-либо комментариев или реплик по поводу переезда не будет, тот, кто завел об этом разговор, пригладив окладистую бородку, продолжил:
— До наших братьев дошли слухи, будто в Армении объявился неверный, который когда-то предал пророка Ису.
— Джхуд? — подняв на него глаза, недоверчиво спросил его один из сидящих.
— Да, Джхуд, — подтвердил тот.
— Так сам он или кто-то себя за него выдает?
— В том-то и дело, что сам. По крайней мере, так утверждают люди, которые редко ошибались. И уж такую необычную информацию они проверили бы сполна, — ответил он без тени сомнения в голосе.
Возникло минутное молчание, после чего все обратили свой взор на сидящего в центре благообразного старца. Глаза его были закрыты. Казалось, он спал и ничего не слышал из того, что было сказано, и, посему не мог развеять их сомнения. Но сидящие рядом были иного мнения. Они хорошо знали его привычку слушать с закрытыми глазами, дабы зрительные образы не мешали уловить истинное значение сказанного. Словно уловив на себе их взгляды, старец, не открывая глаз, сказал:
— Я свидетельствую, что нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед его пророк.
Затем он нехотя открыл глаза и сказал, глядя в невидимую точку:
— Не иначе как это козни шайтана.