Реквием по Иуде

А вот его упоминание об Иисусе в связи с казнью брата его Иакова: «Будучи таким человеком, Анан полагал, что вследствие смерти Феста и неприбытия пока еще Альбина наступил удобный момент для удовлетворения своей суровости. Поэтому он собрал синедрион и представил ему Иакова, брата Иисуса, именуемого Христом, равно как нескольких других лиц, обвинил их в нарушении законов и приговорил к побитию камнями».

Профессор Вессель умолк. Лица слушателей выражали полнейшее удовлетворение. И лишь тот, кто начал этот бессмысленный спор, стоял посреди зала со скрещенными руками. Гордо откинув голову, он ответил:

— «Иудейские древности» дошли до нас через руки христиан-переписчиков, и есть все основания полагать, что так называемое «свидетельство Иосифа о Христе» сочинено христианами и вставлено в текст Флавия позднее. Подумайте сами, могли такой праведный иудей, как Иосиф Флавий, называть Иисуса из Назарета Христом, то есть Мессией? Кстати, не случайно, что у Низе, в его изданиях «Иудейских древностей» от 1888 года, этот отрывок был приведен в скобках, как позднейшая интерполяция.

Польский профессор поднял руку, требуя внимания:

— А что Вы скажете, коллега, по поводу того, что «свидетельство Флавия», в точности так, каким его процитировал наш уважаемый докладчик, присутствует в «Церковных историях» у Евсевия Кесарийского?

Возмутитель спокойствия развернулся к нему, явно обрадованный и готовый привести свои аргументы. Но тут в другом углу зала поднялся ученый из Франции:

— А как незнакомый мне коллега объяснит упоминание об Иисусе во «Всемирной истории» Агапия Манбиджского? Он нашел во многих книгах мудрецов упоминания о дне распятия Христа (ал-Масих) и о произошедших при этом чудесах.

— Но Агапий ведь не утверждал, что Иисус — Бог! — парировал незнакомец.

— Пусть так, — воскликнул поляк, — но он же свидетельствует о том, что Иисус был! А это очень важное свидетельство, ибо писано не христианином. Потому, что ни один христианин не позволил бы себе столь блекло написать об Иисусе.

— А как вы объясните свидетельства Тацита об Иисусе? — сварливо поддержал коллег профессор из Италии. — А он ведь он так писал в своих «Анналах», о том, что совершил Нерон, чтобы прекратить слухи о преднамеренном поджоге Рима: «…он подыскал виновных и подверг тягчайшим мукам людей, ненавидимых за их мерзости, которых чернь называла христианами. Прозвание это идет от Христа, который в правление Тиберия был предан смертной казни прокуратором Понтием Пилатом. Подавленное на некоторое время это зловредное суеверие распространилось опять, и не только в Иудее, где возникло это зло, но и в самом Риме». Эпитеты «зловредное суеверие» и «зло» по отношению к христианству мог использовать только язычник. Но именно это и доказывает объективность свидетельства о бытии Иисуса!

Тот, кто спровоцировал столь бурную дискуссию, уже не знал, кому отвечать. А в зале поднимались и другие участники конгресса, и каждый собирался что-то процитировать. И тогда он с гордым видом направился к выходу из зала, бросив на ходу:

— Я полагал, что нахожусь в уважаемом научном сообществе, а оказался в кружке злобствующих клерикалов!

Председательствующий постучал по микрофону, пытаясь привлечь внимание возмущенных участников конгресса. Но на него никто не обращал внимания. Тогда он встал и прокричал, перекрывая шум в зале:

— Позвольте выразить уверенность, что сообщение нашего коллеги знаменует собой большое событие не только для коптских, гностических или апокрифических исследований, но и для изучения древнего иудаизма и раннего христианства.

Вполне довольный столь корректной формулировкой, он объявил об окончании конгресса.

Профессор Вессель, сходя с трибуны, испытывал смешанные чувства. Сообщение о том, что ученый мир скоро познакомится с Евангелием от Иуды, не вызвало должного эффекта. Однако дружный отпор загадочному критику христианства вызвал в душе ученого необычный подъем. «Удивительно, — думал он, — как в среде историков оказался столь непробиваемый атеист? Любой, кто достаточно долго работает с памятниками, проникается верой. Откуда же взялся этот дерзкий выскочка? И сколько их еще! Они поднимут злобный лай, когда весь мир станет обсуждать Евангелие от Иуды!»

Мысль о предстоящей работе вдохновила профессора. Он понимал, что впереди долгий и сложный труд. Но награда того стоила…

Женева, апрель, 2005

В Женеве весь день 2 апреля шел дождь. Для здешней весны это было в порядке вещей. Скорее было бы необычным, если бы он не шел несколько дней подряд. Но он лил со вчерашнего дня, местами нехотя переставая, потом шел снова и снова… Казалось, низкое небо случайно зацепилось за крест на позеленевшей от времени башне собора св. Петра и теперь от злости изливало на город всю небесную влагу. Безлюдная смотровая площадка уныло темнела над городом. Угрюмо выглядели статуи всегда торжественных отцов Реформации. Редкие прохожие перепрыгивали через лужи, нелепо взмахивая блестящими от дождя зонтами. Автомобили с запотевшими стеклами словно на ощупь двигались по едва угадываемой в тумане набережной и по-европейски вежливо расшаркивались при встрече, уступая дорогу. Магазины выплевывали из чрева последних покупателей и со скрежетом опускали за ними жалюзи.

По обыкновению, тихо было в это время и в женевском университете. Большинство его кафедр и лабораторий, если и работали сегодня, то не дольше половины дня, и только в окнах лаборатории института цифровых исследований горел свет.

Профессор Вессель, сидя в кафе напротив института, нетерпеливо поглядывал на эти освещенные окна. Он пришел сюда, чтобы встретиться с сотрудниками фонда и обсудить детали предстоящих публикаций. С Кларой Гольдман профессор был знаком давно, ее молчаливого спутника видел впервые. Этот разговор был, конечно, очень важен, но Вессель не мог на нем сосредоточиться. Его так и тянуло лишний раз оглянуться в сторону института.

— Вы кого-то ждете? — спросила его Клара Гольдман.

— Я бы определил свое состояние иначе. Не ожидание, а жажда встречи, — смущенно улыбнулся профессор. — Там, в лаборатории, вот-вот будет готов окончательный перевод расшифрованного текста.

— Даже не верится, что мы наконец-то сможем его прочесть, — сказала Клара и повернулась к своему соседу. — Никос, неужели ты этому не рад?

— Наверно, медики вырезали мне орган, отвечающий за радость, вместе с куском печени и прочей требухой, — мрачно ответил Ионидис.

Клара Гольдман рассмеялась:

— Ничего! Ты еще удивишь медицинский мир своей способностью к регенерации.

Грек с трудом изобразил вежливую улыбку. Профессор Вессель решил не затягивать разговор:

— Итак, господа, кажется, мы оговорили все условия публикации. Никаких имен, никаких конкретных деталей. Даже название вашего фонда не будет упомянуто. Просто фонд, и все.

— Не забудьте вставить в свои примечания, что подлинник Евангелия от Иуды будет экспонироваться в Каирском музее, — добавила Клара. — Но только после того, как с ним познакомятся все ведущие специалисты. То есть никаких конкретных дат.

— Да-да, — кивнул Вессель. — Плюс выражение благодарности правительствам Египта и Швейцарии, а также…

— А также онкологическому центру, — вставил Ионидис. — Если бы я туда не угодил, неизвестно, как сложилась бы судьба папирусов.

Профессор Вессель вдруг почувствовал чей-то взгляд и оглянулся.

Он сразу узнал его, своего прошлогоднего оппонента. Да, со времени парижского конгресса прошел год, но тот незнакомец совершенно не изменился. Все тот же надменный взгляд, все та же гордая посадка головы. Он вошел в кафе, отряхивая с плаща капли дождя и проходя мимо их столика, улыбнулся Весселю, как старому знакомому.

— Добрый вечер, — холодно сказал профессор.

— Да, вечер весьма добрый, весьма удачный, — еще шире улыбнулся незнакомец. — Но поспешите, коллега. У вас осталось чуть больше, чем полтора часа.