Страница 20 из 31
На охоте
По ночам теперь случались заморозки. А лес все не хотел сбрасывать наряды — золотые и красные, как у бояр на пиру.
Истома Пашков лежал на ковре под калиновым кустом, смотрел в чистое, по-летнему синее небо. Но синева эта была студеной: ни птиц в ней, ни облачка.
— Ну как, — крикнул он, повернувшись на бок, — скоро?
Неподалеку жарили над углями оленя. Оттуда шел вкусный дух, который уже начал дразнить проголодавшегося Истому.
— Скоро. Погоди маленько, — отозвался Прокопий Ляпунов — рязанский дворянин, пригласивший Пашкова на охоту.
Но Истома позвал:
— Слышь, Прокопий Петрович, иди-ка сюда. Поговорим, пока мясо поспеет.
С неохотой оторвался Ляпунов от вертела, велев слугам:
— На одном боку подолгу не держать. Подгорит — на себя пеняйте.
Подошел и сел, но все поглядывал в сторону костра.
— Да брось, — махнул рукой Истома, — пожарят. Ты эдак и коня своего сам чистить будешь.
— А что?! — с вызовом проговорил Прокопий. — Конь мой верный товарищ. Хозяйской ласки достоин.
«Молодец!» — подумал Истома, но сказал совсем другое:
— Коли будешь сам ко всему руку прикладывать, холопы служить разучатся.
— У меня не разучатся. Прикажу батогов всыпать — вспомнят.
— Добро, — кивнул Истома.
Ляпунов ему нравился. Потому и приглашение на охоту соизволил принять — хотел получше присмотреться к этому рязанцу. Перед Истомой он не заискивал, как многие местные дворяне, ничего не просил, ни на что не жаловался. Из рязанцев он собрал большой дворянский отряд.
— Бери нас в поход на Василия Шуйского, — сказал он тогда. — Злодей-полуцарь сидит костью в горле. По пути нам, Истома Иваныч, бери.
С таким же дворянским отрядом туляков пришел и Григорий Сумбулов. В Рязани Пашкова выбрали старейшиной всего войска, которое должно было двинуться через Коломну на Москву…
— Ведомо ль тебе, Прокопий Петрович, что идет на Москву Болотников? — медленно произнес Истома.
— Ведомо.
— От Серпухова идет. Глядишь, раньше нашего полуцаря за бороду схватит.
— Мне борода Шуйского не надобна, пусть хватает. Моя забота о том, чтоб на троне сидел царь Димитрий Иоаннович. Уж он бы нас, дворян, при себе держал, а бояр толстобрюхих, что не служат, но лишь козни плетут, взашей бы вытолкал.
— Помыслы твои правильны, Прокопий Петрович, — испытующе взглянул Истома на рязанца. — А про Болотникова я не ради пустого словца… Царь Димитрий большим воеводой его назначил.
Ничего не ответил Ляпунов. В свое время он служил Лжедмитрию и пользовался его высокой милостью. Истинный ли был царь или самозванец, о том не ломал Прокопий голову. Но бояр, свергнувших Лжедмитрия и прогнавших всех людей его, рязанец возненавидел. Да ведь доподлинно знал Прокопий, что убили тогда царя. И вот ныне опять Димитрий Иоаннович… И новые при нем люди — Шаховской, Пашков, Болотников. С последним Ляпунов и знаться не хотел: бывший холоп! И к такому идти под начало.
— Сам-то, Истома Иваныч, ты пошто не с Болотниковым?
— У него своя дорога, у меня — своя. — Пашков глядел в упор на рязанца.
— Вот и бери меня с собой, а к нему не отсылай: мы с ним одним миром не мазаны.
— Возьму, — сказал Пашков и вдруг улыбнулся. — А как олень твой? Мясом-то потчевать будешь?
Прокопий поднялся, пошел к слугам.
— Готово? — спросил он, оглядывая жаркое. — Сожгли все же с одного боку.
— Прости, господин, — виновато произнес слуга. — Старались.
Ляпунов не посмотрел на него, только холодно произнес, как отрубил:
— В батоги!
Смерть воеводы
Челны «царевича Петра» поднялись по Северскому Донцу уже на сто верст. Нелегко было грести против течения, но Илейка торопился, хотел до зимы попасть в Путивль, на стоянки отводил времени немного — пополнить припасы.
Остановились на ночь неподалеку от реки Оскола, что впадала в Донец. Впереди был город Царев-Борисов, да чья там власть, казаки узнать не успели, поэтому причалили к берегу у чистого поля. Сноровисто подтянули челны, разбили шатры и палатки. Поужинав, легли спать, но караул выставили: в ночи-то всякое может быть.
А поутру — чуть заря начала заниматься — схватили караульные человека. Незнакомец требовал, чтоб его отвели к главному, дескать, дело не терпит.
— Ишь! — усмехнулся старший караульный. — Не хочешь ли ты с царевичем потолковать?
— Да, — встрепенулся человек, — ежели великий князь Петр Федорыч с вами, то ведите меня к нему, да поскорее.
Поняв, что незнакомец человек неслучайный, караульные повели его в шатер к Илейке. Там выяснилось: прискакал к казакам гонец от Григория Шаховского. Была у гонца и грамота к царевичу. В ней сообщалось, что «царь Димитрий жив, идет из Литвы со многими людьми в Путивль». А потому грамота предписывала казакам «царевича» спешно идти в Путивль.
— Город Царев-Борисов лучше стороной обойти, — сказал гонец, — али ночью. Не наш там воевода. За Шуйского стоит.
— Не наш? — прищурился «Петр». — Своего поставим. Сколь в Борисове ратников?
— Туда не заглядывал. Береженого бог бережет.
— Что верно, то верно, — заметил «царевич Петр». — И еще говорят: на бога надейся, да сам не плошай.
Он послал в Борисов лазутчика, дабы все разведал. Оказалось, ратников в городе мало, нападения они не ожидают, сам воевода гуляет на свадьбе. Вот только как проникнуть отряду в город? Приблизиться к Борисову сразу всем казакам нельзя: стража увидела бы их со стены. Для осады же времени не было.
Но «царевич» придумал, как быть.
— Позвать Фому и Пахома… — приказал он.
Когда оба явились, спросил, оглядывая бывших стрельцов:
— Кафтаны ваши красные целы?
— На ночь ими покрываемся.
— Зипуны снять, — повелел «царевич Петр», — кафтаны наденьте. И ко мне. Да быстро!
Не без досады сняли Фома и Пахом добротные зипуны и облачились в старые свои кафтаны.
— А теперь слушайте, — сказал «царевич». — Дело, стало быть, такое. Возьмите лошадей…
Городской страже было хорошо видно, как по дороге шли человек двадцать мужиков со связанными руками. Позади них возвышались на конях двое стрельцов.
— Беглых ведут, — заметил один из стражников.
Когда толпа приблизилась к воротам, стрельцы спешились.
— Куда путь держите? — спросил старший стражник у высокого стрельца.
— В Путивль, — ответил Пахом, — служить царю Димитрию Иоаннычу. — И неожиданно ударил стражника саблей.
В тот же миг «беглые мужики», сбросив с рук веревки, выхватили длинные ножи и турецкие ятаганы. Не успели стражники взяться за сабли, как полегли все на месте. Лишь одному из них, стоявшему в стороне, удалось скрыться. В смятении прибежал он к дому, где второй день играли свадьбу.
Веселье было в разгаре: смех, песни, лихие пляски… Выдавал замуж дочь воевода. Стол ломился от закусок, а вина и меду было море разливанное.
Захмелевший воевода поначалу не мог понять, что нужно от него трясущемуся, всклокоченному ратнику.
За столом грянули песню, но несчастный ратник не услышал ее.
— Ка-заки… — запинался он, — всех у ворот порезали…
До воеводы вдруг дошел смысл сказанного. Краска с лица отхлынула, он привстал, вцепился рукой в кушак ратника.
— А Тишков где? — спросил он про старшего стражника.
— Зарублен…
— Измена! — закричал воевода. — Сабли вон! — И бросился к двери. Гости так и не поняли, что случилось. Подумали, видать, спьяну нашла на воеводу блажь хвататься за саблю.
Воевода выскочил из дому, а по улице уже неслась толпа. И впереди верхами два стрельца. Воевода выдернул из-за пояса пистоль и, подождав, покуда подскачут стрельцы, спустил курок. Фома покачнулся в седле, стал медленно оползать на землю. Воеводу схватили, хотели зарубить на месте, но Пахом не дал.
— Пусть, — молвил он, — суд вершит сам царевич.
Когда Илейка с казаками вступил в город, к его ногам приволокли и бросили воеводу.