Страница 8 из 86
— Так вы придете?
Ни его привлекательность, ни совершенство, ни бесстрастность не трогали ее, а это легкое колебание — тронуло. Потому что на мгновение он сделался неуверенным, на мгновение она почувствовала в нем человеческое существо, потерявшее часть своей неуязвимости и оттого ставшее чуть ближе.
Она сказала:
— Меня ждут друзья.
Тогда медленная по своему развитию, но до неприличия ослепительная улыбка озарила его лицо, в то время как он стоял в полный рост и салютовал:
— Смена караула у Букингемского дворца!
По его ироничному тону она поняла, что он полагает, будто она встречает не друзей, а скорее всего другого мужчину, другого любовника.
Он бы не поверил в то, что она хочет вернуться в свою комнату, чтобы смыть песок с волос, натереть загоревшую кожу мазью, нанести новый слой лака на ногти и, лежа в ванне, воскресить в памяти каждый шаг их неожиданной встречи, поскольку у нее была привычка смаковать опьянение от прожитого не один раз, а два.
Девушку, с которой она делила комнату, ей было вполне достаточно просто предупредить о том, что вечером ее не будет, однако именно в этот вечер у них на одну ночь остановилось третье лицо, и эта женщина была не только знакомой ее, но и Алана; поэтому уход делался более сложным. Еще раз ей придется своровать экстаз и лишить ночь опьянения. Она выждала, пока они обе не уснут и тихонько вышла на улицу, однако направилась не к Главной улице, где прогуливались все друзья-артисты, готовые предложить ей свою компанию. Она перебралась через поручни причала, соскользнула по деревянному столбу, поцарапав руки и попортив платье о ракушки, и спрыгнула на пляж. Она пошла по влажному песку по направлению к особенно ярко освещенной пристани, где «Дракон» предоставлял свое неоновое тело томящимся жаждой исследователям ночи.
Никто из ее друзей не мог позволить себе зайти туда, где даже рояль сбросил некогда благопристойный вид и добавил танец своего обнаженного внутреннего механизма к прочим движениям, раздвигая диапазон пианиста от абстрактных нот до дисциплинированного балета запрокидывающихся шахматных фигур на трясущихся проволочках.
Чтобы добраться до ночного клуба, ей пришлось карабкаться по огромным железным перекладинам, воткнутым в сверкающие столбы, за которые цеплялись ее платье и волосы. Она пришла запыхавшись, словно ныряла с пристани и возвращалась обратно, освобождаясь от объятий морского ила. Однако ее никто не заметил, кроме Филипа. Прожектор был направлен на певца льстивых блюзов.
Радостный румянец проглянул даже сквозь густой загар. Он отодвинул для нее стул и, наклонившись, шепнул:
— Я боялся, что вы не придете. Проходя мимо вашей студии в десять, я не увидел там ни одного огонька, тогда я подошел и постучал в окно, не очень сильно, потому что по ночам я плоховато вижу, и опасался оплошать. Никто мне не ответил. Я бродил в темноте… ждал…
От испуга, что Филип мог разбудить ее подруг, из-за того, что опасность была предотвращена, она почувствовала, как у нее повышается температура, жар в крови, спровоцированный опасностью. Его ночная привлекательность стала лекарством, а картина того, как он, ночью, вслепую разыскивает ее, тронула и обезоружила Сабину. Глаза ее теперь сделались темными и казались обведенными угольной пылью, как у восточных женщин. Веки слегка голубели, а брови, которые она не выщипывала, отбрасывали тени, из-за чего темное мерцание глаз казалось исходящим из более глубокого источника, нежели при свете дня.
Ее глаза впитывали в себя яркое сочетание его черт, контраст между сильной головой и руками, с длинными пальцами, лишенными волос и покрытыми тончайшим пушком. Он не только ласкал кожу вдоль ее руки, но, казалось, оказывал давление искусного музыканта на скрытые нервы инструмента, который был хорошо ему известен, приговаривая:
— Красота вашей руки схожа с красотой вашего тела. Если бы я не знал вашего тела, мне бы захотелось его увидеть теперь, когда я вижу форму руки.
Желание сотворило вулканический остров, на котором они лежали в трансе, ощущая под собой подземные вихри, танец пола и стола и магнитные блюзы, вырванные с корнем желанием, лавины телесной дрожи. Под нежной кожей, под усиками секретных волосков, под извилинами и долинами плоти текла вулканическая лава, раскаленная страсть, и там, где она обжигала, голоса исполняемого блюза переходили в крик грубой ярости, неукрощенный крик наслаждения птицы и зверя, крик опасности, крик страха, крик деторождения, крик раненой боли, исходящий из хриплой дельты природных впадин.
Дрожащие предчувствия, волнующие руку и тело, сделали танец невыносимым, ожидание — невыносимым, курение и беседу невыносимыми, скоро должен был наступить неукротимый припадок чувственного каннибализма, радостной эпилепсии.
Они бежали от глаз мира, от порочных, грубых, яичниковых прологов певца. Вниз по ржавым решеткам лестниц, в подземелье ночи, благосклонной для первого мужчины и первой женщины в начале мироздания, где не существует слов, чтобы овладеть друг другом, где нет музыки для серенад, нет подарков для обольщения, нет турниров для произведения впечатления и внушения покорности, никаких второстепенных орудий, украшении, ожерелий, корон для подчинения, а есть только один ритуал, радостное, радостное, радостное, радостное пронзание женщины чувственной мачтой мужчины.
Открыв глаза, она обнаружила, что лежит на корме лодки, а под ней — пальто Филипа, любовно защищающее ее от осадков, просачивающейся влаги и ракушек. Филип лежит рядом, только его голова находится выше ее, а ноги вытянуты дальше, чем ее. Он спит, спит крепко и глубоко дышит. Она садится в лунном свете, сердитая, обеспокоенная, разбитая. Лихорадка достигла своего апогея и уже спала отдельно от желания, оставив его неудовлетворенным, на мели. Высокая температура и никакого климакса — Гнев. Гнев — это ядро не расплавится, пока Сабина мечтает быть как мужчина, свободной обладать и желать в приключении, получать удовольствие от незнакомца. Ее тело не растает, не поддастся грезам о свободе. Оно обмануло ее в приключении, за которым она охотилась. Лихорадка, надежда, мираж, приостановленное желание, неудовлетворенное, будут с ней всю ночь и весь следующий день, будут гореть в ней не затухая, отчего окружающие скажут:
— Какая же она чувственная!
Проснувшись, Филип с благодарностью ей улыбнулся. Он дал, взял и был доволен.
Сабина, лежа, думала о том, что никогда больше его не увидит, хотя отчаянно этого хотела. Он рассказывал о своем детстве и любви к снегу. Он обожал ходить на лыжах. Потом без перехода возник некий образ, уничтоживший эту идиллическую сцену, и Филип сказал:
— Женщины никогда не оставят меня в покое.
Сабина ответила:
— Если хочешь быть с женщиной, которая не всегда будет ждать того, что ты займешься с ней любовью, будь со мной. Я пойму.
— Ты умница, что так говоришь, Сабина. Женщины склонны обижаться, если ты не всегда готов и не в настроении разыгрывать романтического любовника.
Ее слова вернули его на следующий день, когда он признался, что в жизни не проводил с женщиной более одного вечера, потому что «после этого она начинает требовать слишком многого, начинает предъявлять претензии…»
Он пришел, и они отправились гулять в дюны. Он был разговорчив, но ни разу не затрагивал личностного. В душе Сабина надеялась на то, что он расскажет ей что-нибудь такое, что расплавит неподдающееся чувственное ядро, что она ответит, что он пробьется через ее сопротивление.
Потом абсурдность подобных ожиданий насмешила ее: искать нового рода сплав, потому что добиться чувственного ей не удалось, тогда как хотела она именно чувственного, добиться мужской свободы в приключении, добиться удовольствия без зависимости, что могло освободить ее от всех тревог, связанных с любовью.
Мгновение она видела в своих любовных тревогах подобие тех, что знакомы наркоманам, алкоголикам, заядлым игрокам. Тот же непреодолимый импульс, напряжение, принуждение и затем депрессия, следующая за уступкой импульсу, резкая смена чувств, горечь, депрессия и снова принуждение…