Шпион в доме любви. Дельта Венеры

Он начал заигрывать с ней по-другому. Как только она переступала порог его квартиры, он обращал внимание на то, как она движется, как снимает шляпку и пальто, как встряхивает волосами и какие на ней кольца. Он считал, что таким образом может поднять ей настроение и расчистить себе пространство для атаки.

Сегодня она была по-детски наивна и послушна, распустив волосы и склонив голову, словно враз обремененная всеми прожитыми годами. На ней было мало грима, лицо выражало невинность, а платье было легким и светлым. Сегодня ему хотелось ласкать ее нежно и чувственно, например, воздать должное красивым пальчикам на ногах, таким же подвижным, как на руке. Он обратит внимание на щиколотки с бледно-голубыми прожилками и крохотным чернильным пятнышком, навечно вытатуированным под коленной чашечкой, где она, будучи пятнадцатилетней школьницей, носившей черные чулки, замазала чернилами образовавшуюся в них дырочку. Пока она занималась этим, кончик пера обломился, и получилась ранка, так что пятнышко осталось навсегда. Он проверит, не сломала ли она какой-нибудь ноготь, и будет огорчен неприятностью, из-за которой ноготь выглядит теперь ампутированным рядом со своими собратьями, длинными и острыми. Он взял на себя все ее мелкие заботы. Он прижал к себе эту девочку, которую хотел бы узнать. И задал ей вопрос:

— Так значит, ты ходила в черных бумажных чулках?

— Мы были очень бедны, а кроме того, это считалось частью школьной формы.

— А что еще ты носила?

— Ученические блузки и темно-синие юбки, которые я ненавидела. Мне уже тогда нравилась изящная одежда.

— А что ты надевала под низ? — поинтересовался он таким невинным тоном, словно спрашивал, одевала ли она в дождливую погоду плащ.

— Я уже не помню, в каком именно белье я тогда ходила — помню только, что мне очень нравились рубашки с тесемками. Зимой мне приходилось надевать шерстяные кальсоны. А летом я ходила в белых лифчиках и мамлюках[24], которые терпеть не могла, потому что они были слишком широкие. Я мечтала о плетеных кружевах и часами разглядывала витрины магазинов нижнего белья. Они пленяли меня, и я видела себя в сатине и кружевах. Нижнее белье маленьких девочек едва ли показалось бы тебе возбуждающим.

Однако он говорил, что каким бы белым оно ни было и как бы плохо на ней ни сидело, он запросто может представить, как влюбляется в нее, бегающую в черных, чулочках.

Он спросил, когда она впервые испытала эротическое возбуждение. Когда что-то такое прочла, объяснила она, потом еще, когда каталась с одним мальчиком на санках и при этом он лежал на ней, а кроме того, когда влюблялась в мужчин, знакомых ей только издали. Потому что стоило им приблизиться, как она обнаруживала в них нечто такое, из-за чего они переставали ей нравиться. Ей нравились только незнакомцы: мужчина, которого она видела в окне, или как-то днем на улице, или мужчина, который повстречался ей случайно в концертном зале. После таких переживаний она переставала укладывать волосы, одевалась кое-как в мятую одежду и сидела, как китаянка, которая думает исключительно о незначительных событиях и благородных печалях.

Потом Пьер поведал ей о своей жизни в бытность мальчиком. Он говорил, лежа рядом и держа ее только за руку. Они словно оба утеряли свою взрослую раковину, которая обычно покрывала их действительное существо.

Сейчас, рядом с ним, она снова стала той, какой была ребенком — актриса, живущая грезами, играющая роли и никогда не знающая, что же она в сущности чувствует.

Пьер был бунтарем. Воспитывали его женщины. Отец погиб в море. За воспитание отвечала нянька, в то время как мать проводила жизнь в поисках замены утраченного мужа. У нее не было ни малейшего материнского чувства, и к сыну своему она относилась как к любовнику, сама будучи любовницей прирожденной. Она была с ним невероятно ласкова и каждое утро звала к себе в постель, еще хранившую следы недавно спавшего здесь мужчины. Они вместе завтракали прямо в постели. Нянька подавала кушанья, хотя ее всегда коробило при виде мальчика, лежащего рядом с матерью на том самом месте, где только что лежал посторонний.

Он любил роскошные формы матери. Она носила прозрачное кружевное белье и нижние юбки, подчеркивавшие линии ее фигуры. Ему нравились ее покатые плечи, изящные ушки и миндалевидные глаза с насмешливым блеском. Он любил ее руки с прозрачной кожей под широкими складками рукавов. Ее единственной заботой было то, как превратить каждый день в праздник. Она отказывалась иметь дело со скучными людьми и теми, кто заводил разговоры о болезнях и неприятностях. Выбираясь в город, она делала покупки, как к Рождеству, и возвращалась домой с подарками для всей семьи. Себе она покупала бесполезные предметы роскоши, которые скапливались у нее грудами и валялись до тех пор, пока она их не раздаривала.

В десять лет он уже знал все, что требуется для жизни в окружении многих любовников. Он помогал матери приводить себя в порядок и следил за тем, чтобы она пудрила подмышки и надевала пуховку между грудей и под платье. Он смотрел, как она выходит из ванной в полураспахнутом кимоно, с голыми ногами, а потом сидел и наблюдал, пока она натягивала длинные чулки. Ей нравилось то, что подвязки расположены высоко, так что чулки почти дотягиваются до бедер. Одеваясь, она рассказывала ему о том человеке, с которым собиралась встретиться: один был аристократ, другой — обаяшка, третий — такой естественный, четвертый — просто гений, словно когда-нибудь ему придется стать для нее ими всеми одновременно.

Когда ему исполнилось двадцать, она попыталась помешать сыну познать других женщин и была даже против того, чтобы он посещал бордель. То, что он предпочитает женщин, похожих на нее, оставляло мать равнодушной. Оказываясь в борделе, он просил проституток медленно одеваться и надевать изысканное белье, отчего у него возникало неопределенное и своеобразное ощущение сладострастия, того самого сладострастия, которое он испытывал от общения с матерью. Эта церемония требовала кокетства и с особой тщательностью подобранной одежды. Проститутки с улыбкой выполняли все, о чем он их просил. Во время представления он вдруг загорался таким диким желанием, что срывал с них одежду и брал так, как будто насиловал.

Были у него и другие переживания, но о них он тогда ничего Элене не сказал. Он рассказал ей только о своем детстве, своей неопытности и своих отклонениях.

Бывали дни, когда в его памяти всплывали самые эротические мгновения прошлого. Они оказывали влияние на каждое его движение и придавали глазам выражение тревоги, на что Элена обратила внимание еще во время их первой встречи. Из-за этого выражения рот его становился расслабленным и податливым, а лицо говорило о том, что ничто человеческое ему не чуждо.

Она представляла Пьера вместе с одной из его шлюх человеком, который сознательно ищет бедность, грязь и нищету как единственную возможную основу для определенных действий. В нем проявлялся преступник. Человек, который мог пить трое суток подряд и предаваться чему угодно, как будто это переживание последнее в его жизни, который хотел ту или иную чудовищную женщину, потому что она немыта, потому что до него ее имели сотни мужчин и потому что речь ее сплошной поток мерзостей. То было страстное желание уничтожить и принизить себя самого, слушать брань толпы, быть вместе со шлюхами и подвергаться опасности. Он был схвачен во время облавы на наркоманов и арестован за сутенерство.

Пристрастие к анархии и испорченности делало его иногда похожим на человека, который не остановится ни перед чем, и это заставляло Элену по-прежнему не доверять ему. Вместе с тем он прекрасно понимал, что ее привлекает все демоническое и развратное, что ей непреодолимо хочется издеваться и надругаться над идеальным представлением о себе самой. Однако из-за любви к ней он не хотел, чтобы она делала это вместе с ним. Он боялся привить ей вкус к распутству и потерять ее, потому что ей захочется то, чего он не сможет ей дать. Поэтому разврату такого рода они предавались довольно редко. Она не желала ничего знать о его прошлом, тогда как он опасался пробудить в ней опасные страсти.

24

Кружевные штанишки, выглядывавшие из-под подола платья, — названы так благодаря своей похожести на часть одежды египетских воинов-рабов.