Страница 8 из 41
В 1779 году в Россию приехал итальянский архитектор Дж. Кваренги, и с самого начала 1780-х годов появляются его натурные зарисовки Петербурга. В них ощущается совсем иное, чем у Махаева, видение города. Кваренги прежде всего выдерживает высоту точки зрения, свойственную реальному пешеходу, и извлекает из этого замечательный художественный эффект. Вот, например, «Вид Сенатской площади». Низко взятый горизонт ставит на одну отметку и монумент Петра I, и бывший дом Бестужева-Рюмина, и Академию художеств далеко за Невой (самой реки на рисунке не видно). Благодаря неожиданному сопоставлению их высот, измененных расстоянием, создается образ необыкновенно глубокого пространства.
Скажем, «Улица на окраине Петербурга» привлекла его вовсе не архитектурой: редкие дома едва видны по бокам. Зато хорошо видно мостки, перила, заборы, фонари — все то, с чем в первую очередь имеет дело реальный пешеход. Именно на его позицию и встает в данном случае Кваренги, его глазами смотрит на место, как будто ничем не замечательное. Это типичный «взгляд изнутри», родственный взгляду Ф. Васильева.
Восемью годами позже Кваренги, в 1787 году, в Петербург приехал шведский художник Б. Патерсен. Вообще его специальность — «портреты и исторические пиесы», но через несколько лет он начинает писать и гравировать виды Петербурга, имеющие огромный успех. За короткий срок Императорский Эрмитаж приобретает 22 его работы. И одновременно появляются знаменитые пейзажи Ф. Алексеева, выпускника Академии художеств, прошедшего дополнительную выучку в Венеции. Трудами обоих художников образ Петербурга получил к столетию города великолепную, классически ясную формулировку. В ней синтезировались «взгляд извне» и «взгляд изнутри», до сих пор резко противоположные.
«Вид Петербурга на Неве-реке» Ф. Алексеева и в еще большей степени «Вид Дворцовой набережной от Петропавловской крепости» Б. Патерсена, написанные в 1790-х годах, изображают прославленную невскую набережную в виде узкой полосы между просторами неба и воды. Набережная одновременно соединяет и разделяет две ясные, покойные стихии и составляет с ними единый круг просветленного бытия. Мир осмысленной и гармоничной природы, завершенной творениями высокого искусства, выразительно противостоит миру человека в его «низкой» будничности.
Именно в это время частный дворянский интерьер становится одной из главных тем русской художественной культуры. Образ небольшого замкнутого пространства, отделенного от окружающей среды, но способного вместить целый мир, приобретает такое значение, что в самом городе тоже начинают видеть своего рода интерьер, в котором идет обычная городская жизнь.
Дж. Кваренги. Улица на окраине Петербурга 1780-е гг.
С 1816 по 1819 год в Петербурге появляются первые русские литографские заведения, сперва для чисто военных, а потом и ддя художественных нужд. С 1820 года выходят в свет целые серии городских видов, более или менее общедоступных. В это время возникает Общество поощрения художеств, и одним из его начинаний было «издание примечательных зданий Санкт-Петербурга», чтобы «памятники зодчества, украшающие ныне столицу Русскую и своею огромностию, изящностию и историческими воспоминаниями внимания достойные, были собраны и... сохранены для потомства». Итак, цель общества — фиксация произведений архитектуры. Но в сериях, изданных обществом в 1821 — 1826 годах и имевших огромный успех у публики, оказалась зафиксированной не столько архитектура выдающихся зданий, сколько идущая вокруг них будничная жизнь. В уличной толпе на литографиях появляются портретные фигуры.
Город представляется своего рода интерьером. Но главное свойство интерьера состоит в том, что его можно увидеть только изнутри. И город, воспринятый изнутри городской жизни, оказался устроенным наподобие комнаты или залы.
Б. Патерсен. Вид Дворцовой набережной от Петропавловской крепости, 1799 г.
П. Иванов по рисунку В_ Садовникова. Панорама Невского проспекта (фрагмент), 1835 г.
В 1830 году выходит в свет первая, а в 1835 году — вторая часть знаменитой «Панорамы Невского проспекта». Это длинная лента литографских листов, изображающих полную развертку обеих сторон проспекта. Рисовал ее В. Садовников. «Здания, — сказано в комментарии к «Панораме», — срисованы с натуры с удивительною верностию, ни одна вывеска не забыта... Это самый похожий портрет... Невского проспекта. Многие из его обыкновенных посетителей попали на панораму». Здания, стало быть, узнаются по вывескам. Приметами архитектуры сделались расхожие аксессуары городского быта, а «физиономия» улицы приобретает выражение благодаря «обыкновенным посетителям». С их позиции и сделана «Панорама».
Если застройка, даже самая лучшая, понимается как фон городского быта, то в свою очередь обиходные вещи становятся фоном для изображения города. Городскими видами украшают почтовую бумагу, абажуры, посуду, их развешивают по стенкам и рисуют на оконных занавесках. Как быт стал частью образа города, так и образ города стал частью быта.
К середине 1840-х годов в русской словесности складывается так называемая натуральная школа, требовавшая писать «быт общеетвенный и нравы» с натуры, «наблюдая предметы и видя их точно так, как они представляются в суматохе жизненных отправлений, в толкотне, разладице, в драке». Этому призыву следовали и художники. Виды города превращаются в изобразительные фельетоны.
В это же время происходит существенный сдвиг в понимании пространства как такового. Центральная пустота, доминирующая в начале XIX века, к сороковым годам оказалась обжитой и заполненной.
Санкт-Петербург. Вид на Кунсткамеру
М. Добужинский. Домик в Петербурге 1905 г.
В 1865 году Ф. Достоевский пишет «Преступление и наказание». Его герой, умный и чувствительный разночинец, смотрел на Неву, Английскую набережную, Сенатскую площадь, Адмиралтейство и Зимний дворец, и «духом немым и глухим полна была для него эта пышная картина». Все то, что радовало глаз в пушкинские времена, стало для человека шестидесятых годов чужим и ненужным. Передовая интеллигенция начинает ненавидеть Петербург. Он считается казенным, мертвенным, бездушным. Художественному видению город стал представляться каким-то нагромождением изолированных ячеек, в каждой из которых происходили свои крошечные события.
Принципиальная фрагментарность видения свойственна всем героям Достоевского. Город для них — не единая картина, а странная совокупность углов, подворотен, лестниц, мостиков, сцепленных с какими-нибудь событиями или впечатлениями, странная и бессвязная, конечно, для «взгляда извне», но для «взгляда изнутри» (изнутри душевной жизни героя!) составляющая сложное и подвижное единство. Взгляд на город устремлен из глубин индивидуальной психики. «Отсчет» образа города от живой личности открыл писателю особенности восприятия пространства, которые только сейчас экспериментальными методами начинает осваивать наука.
М. Дабужинский. Английская набережная в снегу, 1922 г.
М. Дабужинский. Львиный мостик, 1922 г.