Страница 10 из 41
—Да, дядя, как это понять? — сказал государь, живо оборачиваясь к тучному голштинцу, оказавшемуся принцем Георгом, дядей императора.
Принц не стушевался.
— Все равно я прав. На званом обеде арестовывать императрицу? Стыдно, господа! Такое надобно делать по-тихому, чтобы не пятнаться. Впрочем, теперь не время считаться.
— Ах, не время! Да не отговори вы меня тогда, то сейчас Катька бы сидела за караулом и не кипятила бы заговор!
Неожиданно на помощь принцу Георгу пришел сенатор Глебов.
— Его высочество прав, считаться не время. Надо ехать в столицу.
— Только не в столицу! — возразил принц. — Сначала в Кронштадт, потом на корабле в армию. Гвардейцы мастера только в трактирах задираться, против армейских обстрелянных полков им в поле не устоять.
Мое сердце было на стороне господина Глебова. Он предлагал драку сейчас, не откладывая. Но недаром император озирался. Он ухватился за совет дяди.
— Флот — это мысль! За стенами Кронштадта и флотом мятежникам меня не достать.
Я вдруг почувствовал, как кто-то тронул меня за плечо и потянул в сторону. То был сенатор Глебов.
— Беги в Монплезир, найди княгиню Елизавету Романовну Воронцову. Знаешь ее?
Кто же не слышал о княгине Воронцовой, фаворитке императора? Я собственными ушами слышал, как батюшка рассказывал матушке, будто распалившись княгиня устраивает императору выволочку — хлещет по шекам. А тот терпит. Вот какую силу взяла.
Рубль Петра III. 1762 г.
— Передай, Николай Иванович Глебов слезно просит ее пожаловать сюда. Немедля. Скажи, вопрос жизни и смерти. Не придет — быть ей в забвении.
— А если княгиня мне не поверит? Или меня к ней не пустят?
Глебов содрал с пальца перстень.
— Вот это отдашь. Ну, беги!
Я сразу почуял, что в такой день любая услуга окупится сторицей. Не случайно наш род уже сто лет служит голштинским владетельным особам. Мой прадед подавал трубку еще первому герцогу Гольштейн-Готторпскому Фридриху. Мой отец сопровождал молодого великого князя, будущего Петра Федоровича, когда он ехал по воле императрицы Елизаветы Петровны в Россию, чтобы стать наследником престола. Правда, потом императрица повелела от наследника голштинских слуг отстранить. Батюшка был определен в Петергоф прислуживать гостям и обучать приличным манерам придворных служителей. Здесь он и матушку встретил, и меня стал наставлять в немецком языке и искусстве слуги при высоком господине.
Батюшкины уроки пошли впрок, потому что бежал я к княгине Воронцовой так, будто за мной гналась свора медынских кобелей, которых выпускали для охраны парка зимой. Переполох между тем во дворце Монплезир был такой, что меня пустили к княгине по одному слову, без всякого перстня. Она велела дважды повторить то, что наказывал передать Николай Иванович. Тотчас лицо ее покрылось неровными красными пятнами, словно на нее плеснули кипятком. Потом велела:
— Показывай дорогу.
Я повел ее на хозяйственный двор, уже не зная, застану ли там господина Глебова с императором. Княгиня шла необычайно быстро, размашистым солдатским шагом, отчего ее широкое платье-робронд раскачивалось, точно набатный колокол. Я едва успевал опережать ее, прикидывая, как быть с перстнем — отдать сразу или повременить? Батюшка наставлял, что всегда надобно быть честным, но и своего не упускать. Так как следовало поступать сейчас?
Глебов первым увидел Воронцову и, пользуясь всеобщим замешательством, поспешил ей навстречу. На ходу, пригнувшись, что-то горячо зашептал ей. Я знал: когда господа говорят, слушать нельзя. Зато можно подслушивать. «Детинушка колеблется... Все на кон поставлено... Ей сейчас проиграть, всю жизнь прозябать...» — донеслось до меня.
— Ах, оставьте, Николай Иванович, мы ни при ком не пропадем, — возразила княгиня. Тем не менее, подойдя к императору, она твердо спросила:
— Что решили делать?
Император на ее грудной голос подобрался, петушком выпятил грудь:
— У нас военный совет. Ступай, Лиза, не мешай.
— Знаю я ваши советы — одни разговоры. Лучше скажи, послал ли адъютантов за войсками?
— Войска нету. То есть есть, но его надо назад отбить.
— Ну так и отбивай. Или вы от страха всю храбрость растеряли? Так я вам ее одолжу.
— Ты ничего не понимаешь! — разозлился император и даже ногой притопнул. — Это тебе не в Зимнем на балу. План кампании обдумать надо, а потом уже неприятеля бить.
— Потому и говорю так, что не в Зимнем, — возразила Воронцова. — С неприятелем, чтоб его побить, сойтись надо, а не разговоры разводить. С Богом и шпагой — вперед, вперед!
Тут один за другим стали подъезжать голштинские офицеры и докладывать, что подставы и галера готовы. Подставы — для похода на Петербург. Галера — для бегства в Кронштадт.
Все умолкли. Даже княгиня, собравшаяся было и далее возражать государю, выжидательно уставилась на него. Тот, не зная, на что решиться, грыз ноготь. И вновь, как в прошлый раз, раздалось:
— Пить!
Здесь все заметили меня.
— Ты все крутишься, — досадливо воскликнул Глебов. — Давай сюда перстень да ступай вон.
Я от обидьг защемил губу. Это после всего-то ступать вон! Тем более что государь сказал «пить». Не обрашая внимания на окрик Глебова, я зачерпнул из ведра воды и подал бокал государю. Император в один глоток осушил его.
— Так что порешили, господа?
— По коням, государь! — воскликнул Глебов.
— В Кронштадт! — возразил принц Георг.
Княгиня Воронцова в ответ фыркнула:
— Меня на море укачивает. Так что... увольте!
— Надо кинуть жребий, — оживляясь, неожиданно объявил Петр Федорович. — Да-да, жребий. Бог не оставит меня, подскажет. Дайте мне рубль.
Глебов достал из кармана кожаный через (а мне-то с таким большим кошельком: ступай вон без награды!), выудил сверкающий рубль: гордый профиль, пышная грудь — императрица Елизавета Петровна.
— Нет, ты дай мой рубль, — приказал Петр Федорович.
Придворные, конфузясь, принялись перетряхивать карманы и кошельки. Серебра и меди в них было с избытком, но все — чеканки Елизаветы Петровны. Наконец, дядя императора, издав радостный вопль, достал рубль новой чеканки.
— Господь меня не оставит, — перекрестился Петр Федорович. — Если выпадет орел — едем в Кронштадт. Я — идем на Петербург!
Мне до смерти захотелось узнать, что это за странное «я». Все знают, что у монеты есть орел и решка. А тут — «я»? Это что-то новенькое...
Пущенный винтом вверх рубль угодил в самую траву. Придворные кинулись было к месту падения, но их остановил окрик императора:
— Не сметь! Пускай поднимет невинное дитя.
Я сначала не понял, что это про меня. Но государь, больно ушемив меня за ухо, подтолкнул к месту падения монеты:
— Поди принеси!
Я раздвинул траву — рубль лежал орлом вверх. Но что значит это странное «я»? Торопливо, покуда никто не подошел, я перевернул монету. Там была обыкновенная «решка» — чеканный профиль императора Петра Федоровича, совсем не похожий на настоящего. На монете он был Бог и герой сразу, а в жизни — человек, который озирается. Только тогда я сообразил, что значило это «я». Ведь для него решка в самом деле было Я.
— Неси же! — нетерпеливо выкрикнул государь.
Я вздрогнул, положил рубль на распятую ладонь решкой вверх. Теперь я знаю, что тогда творил историю. Но тогда шел и гадал: пожалует ли меня государь этим рублем с решкой, где он — «я»?
Мы неслись навстречу судьбе. Император Петр Федорович приказал посадить меня к адъютанту чтобы я был постоянно на его глазах.
— Этот мальчик — мой талисман. Он должен принести удачу!
Сначала я сильно жалел, что меня не видят батюшка с матушкой. Но когда мы выехали на дорогу, то стало не до этого. Сидеть вдвоем на жестком, скрипучем седле было очень неудобно. Высокая передняя лука больно уперлась мне в живот, а спину натирала пряжка пояса адъютанта. Я стал ерзать, но адъютант не очень-то церемонился с императорским талисманом и успокоил меня тычком в бок: