Страница 22 из 40
Однако об изобретении Бора Эйнштейн высказывается в том же духе, в каком Лорка рассказывает о бое быков. Тореро, ужаленный бесом, дает нам уроки пифагорейской музыки. И состоит этот урок именно в том, что тореро, поминутно бросая свое сердце на рога быку, заставляет зрителя забыть об этом.
Как всякое дело человека, вселенная физиков рукотворна. Это художественное творение со своими красотами. Но это художество воздвигнуто — в отличие от персональных вселенных искусства — коллективным умом. Все ученые рисуют одну картину, и в том им споспешествует мировое сообщество, замыслившее перестройку мира по образцу, вызывающему наименьшие разногласия. Поэтому их картина безлика.
То, что аппарат физики отражает мир не только внешний, но и внутренний, — теперь уже очевидно. Но субъективность физики принадлежит родовому субъекту. Время-пространство — это координаты опыта, одинакового всем нам, и потому они безразличны к жизненному опыту Эйнштейна. Однако бес персональный шепчет о личном. Иррациональная, безотчетная, безумная надежда вложить в безличную физику свой личный опыт, поправить с его учетом мировые координаты, улучшить правила общения людей с миром - вот бес физика, «жгучий, как толченое стекло в крови», «бес, поднимающийся от самых подошв». Эйнштейн не мог не чувствовать, что изменение принципов физики эквивалентно переизданию образа мира, а значит, и самого мира. И это ему удалось: вселенная Эйнштейна существенно отличается от вселенной Ньютона. Безличной Вселенной приписано еще одно имя собственное.
Закладывая основы кристаллографии, Кеплер вживался в снежинку. А вот как выглядит, по брошенным вскользь признаниям Эйнштейна, зародыш теории относительности. Общий формальный принцип относительности, пишет он, «я получил после десяти лет размышлений из парадокса, на который я натолкнулся уже в 16 лет. Парадокс заключается в следующем. Если бы я стал двигаться вслед за лучом света со скоростью С (скорость света в пустоте), то я должен был воспринимать такой луч света как покоящееся, переменное в пространстве электромагнитное поле. Но ничего подобного не существует...» Не будем прослеживать детали - достаточно того, что изложенный парадокс неразрешим в концепции ньютонова времени и пространства. И рождение этого парадокса не менее знаменательно, чем его разрешение. Молодой человек решил узнать, как выглядит сей мир с «точки зрения» света. И поскольку физическая картина мира обернулась абсурдом, пришлось перекраивать физику[* Горький рассказывал, как однажды застал сконфуженного Чехова за попытками поймать солнечный зайчик шляпой. Эйнштейн занимался этим более успешно, представив свои элементарные часы сгустком света, мечущимся между зеркальными поверхностями резонатора.].
Не так ли строится вся «естественная» наука? Кто-то следует за снегом, кто-то за светом, кто-то за волной, пламенем, камнем, и если объединить и связать данные тысячелетних созерцаний — пребывания человека светом, волной или камнем, - получится физика.
Физика получается, если перенести все внутренние проблемы человека, возникающие в игре его страстей, вовне, в мир «природы» — туда, где их можно видеть, осязать, испытывать и связывать внешним «законом». Природа, скованная таким законом, возвращается ему техникой.
В свое время христианство перенесло весь мир внутрь человека и освятило его, придав всем движителям Вселенной человеческий смысл и облик. Зримым образом такого синтеза стал храм, собравший вокруг алтаря все душевно-духовное хозяйство человека. А далее собранное храмом единство начинает излучаться обратно — в другую, более емкую и дифференцированную оболочку человека — в город, мегаполис, техносферу. Человек снова отдается вещам, становится ими, чтобы вернуться в себя обогащенным таинственной, независимой и все более утонченной жизнью предметов.
Очевидно, что новоевропейская цивилизация — самая динамичная из всех культур, и именно это делает ее всемирной — тотальной. Но в чем источник и принцип ее динамики?
Это культура, сделавшая опредмечивание человека формой своего раз вития — самая «внешняя» из культур Открытые ею способы размещения в вещах «озарений», претворения духовно-душевных энергий в жизнь вещей, создали новую предметность — вторую природу. И нынче она изощрена настолько, что достаточно самой скромной «инженерной рационализации» или даже «маленьких хитростей», исчисляемых методами сетевого планирования, чтобы мировая машина крутилась.
Динамична техника. Секрет же техники — превращение энергии озарения, быть может, даже молитвенного, в форму новой, более совершенной веши. Тотальность тварного мира расчленена на бесчисленное множество независимых частей, каждая из которых способна стать предметом инженерного эроса. Там психическая энергия превращается в физическую, хотя и невидным способом. Каждый предмет совершенствования — «малое небо» ума — прообраз его внутреннего совершенства. Всякое новое разветвление мирового огня (физической «энергии») требует малого озарения, и жертвоприношение организовано столь искусно, что даже тусклые зарницы, какими ныне озаряется небо научно-технической мысли, все еще грозовое, продолжают питать цивилизацию, становящуюся планетарной.
И создается полная иллюзия, что в отношениях человека с природой разыгрывается физическая или даже космическая, а не душевно-духовная драма, что именно электромагнитное поле напряжено в наших машинах, а не поле мысли. Ситуация под стать возрожденческой, когда люди впервые начали догадываться, что свое собственное движение они видят в движении небес.
Николай Николаев
Карету мне, карету
«По старинным понятиям русских, ходить пешком для важного человека считалось предосудительным и неприличным, и, хотя бы нужно было сделать несколько шагов от двора по улице, боярин... почитал необходимым для поддержания своего достоинства ехать, а не идти», - писал историк Николай Костомаров.
В XVII веке на Руси появились кареты. В 1681 году было указано, что бояре могут ездить в карете на двух лошадях, в праздники — на четырех, а во время свадеб — даже на шести. Все прочие обязаны были ездить в летнюю пору верхом, а зимой в санях на одной лошади.
Жены бояр и дворян круглый год ездили в закрытых экипажах: летом в колымагах, зимой — в каптанах. Колымаги обивались изнутри красным сукном или бархатом и плотно закрывались занавесками. У некоторых знатных особ такие экипажи были очень богаты: снаружи обложены золотом, внутри обиты соболями; их колеса были окованы серебром.
Колымагу везла обычно одна лошадь; но случалось, что знатные дамы ездили и на нескольких, припрягая их гуськом. Когда выезжала царица, ее экипаж везли 12 лошадей белой масти; с нею сидели боярыни; ее провожали прислужницы, сидя верхом на лошадях.
Экипаж императора Петра 1 был очень скромен: черный, с четырьмя слюдяными оконцами. Изнутри он был обит простым солдатским сукном; сзади помешался сундук для царской одежды. В этом дорожном возке Петр ездил зимой. Сработали его рядовые Архангельского полка.
Зато парадные кареты Екатерины II и Павла поражали роскошью. Снаружи их покрывала позолота, украшала роспись. Повсюду внутри был бархат с шитьем и галунами. Семейная карета Павла I была очень велика. В ней могли уместиться двенадцать человек.
Щеголь в дрожках. Литография по рисунку А.Орловского 1820-е годы
Карета Иоганна Вольфганга Гете выглядела скромно и непритязательно