Прыщ

Был бы я нормальным боярским сыном — Демьян бы не поверил. Но я ж… выкидыш вотчинно-строения. Не урождённый, взлелеянный, взращённый, потомственный, «как с дедов-прадедов заведено», а приблудный и принятый подкидыш, «приймак» непонятный: Ванька-ублюдок, «перекати-поле», «плешак мутный».

Выбрались, наконец, приехали к нам в усадьбу. Разговоров вежливых да пустых — не надобно, сделали быстренько две долговые грамотки.

Во-от… Теперь главное:

— Ольбега верни.

Да, были у него какие-то предполагаемые… вариации по теме. Только я-то, может, и глупый, и многих ваших хитростей не понимаю. Но ты попробуй-ка Акима обмани. Который уже с полчаса зубами хрустит. И Якова. У которого рука на рукояти полуторника будто присохла. Или ты думал — я тебя в усадьбу затягивал, чтобы ты на бересте каляки-маляки рисовал?

— Не шелести бестолку, Демьян. Сначала Ольбег сюда войдёт, потом ты отсюда выйдешь.

Убедил, как я понял, не я, со своими злохитромудростями, а вид Акима. Который без всяких мыслей… просто в горло вцепится и хрип перегрызёт. Просто закусает насмерть. Глубоко наплевав на все эти грамотки, серебрушки и княжеские милости с немилостями. Что у Акима немалый опыт на князей наплевизма и по матери послизма… — общеизвестно.

Демьян объяснил: где парня держат, что сказать надо, перстень свой с руки снял, отдал показать. Недалеко тут, на посаде. Ивашка смотался.

Мальчишка голодный, холодный, испуганный, в ссадинах. Но — целый. Аким… выдохнул. Обмяк, слёзы в глазах, Марьяша воет, Ольбег тоже… чуть держится — губы пляшут… повели пацана сразу и в баню, и на кухню…

— Ну, вроде все дела поделали. Пойду я. Сани-то дашь?

— Погодь, кравчий. Ещё дело есть.

Во как! Я думал: Аким внучка увидит — ни на шаг от него не отойдёт, про весь мир забудет, а он снова ощерился да на кравчего нехорошо смотрит.

Глава 301

Интересно: Гаврила кравчего не любит, но опасается. А Аким наезжает «как так и надо».

Я после улучил минутку, спросил у деда. Ответ был краткий и честный:

— Я ему и смолоду морду бил. Покуда он ряху не наел. Да и после… был раз — колчан добрый об евоный хребет расколошматил. Указывать мне, вишь ты, вздумал! Юлить-хитрить. Тля недодавленная!

Странно ли, что при таких манерах Акима из службы нехорошо ушли? Но дед и в отставке не меняется, спуску не даёт:

— Сынок мой Ванечка — у князя в службе. Нет службы — нет шапки. Оружничий Гаврила моего Ивана со службы выгнал. Ты — верни. И чтоб никакая гнида… из ваших теремных… не подкузмила. Понял?

Мда… «Старый конь борозды не портит». Я бы не додумался. А ведь и правда! А эта шапка боярская мне надо? Да мне никакая нахлобучка не нужна! Мне вообще от всего этого, от всей вашей «Святой Руси» — тошно и противно!

Но… Все мои подпрыгивания и выкаблучивания в Пердуновке… только пока Аким жив. Конечно, дай ему бог крепкого здоровья да многие лета, но… А в свете нынешнего «захода по шантажу»… Слово смерда — одно, слово боярина — другое, простолюдина прирезать или боярина столбового… беглый хлоп или опальный боярин… Статус даёт возможности. Разночинцу по зубам мимоходом… да запросто! А вот боярину… можно на ответку нарваться.

«Без бумажки — ты букашка. А с бумажкой — человек». Надо этот… головной убор типа «диплом, удостоверяющий…»… — приобщить. У меня в первой жизни как-то только паспортов, подтверждающих разные гражданства — штуки четыре собралось. И — ни разу не помешало.

— Ты, Аким Янович, зазря на меня ругаешься. Службу зачесть — на то княжья воля надобна. Отпрыска твоего хоть куда перевесть — слово конюшего. Ни того, ни другого — ныне в Городище нет и до Крещения не будет. К стольнику с этим идти… бестолку. Так бы я мог и к себе в службу взять. А там бы… отправил по делам своим… да хоть в Елно ваше.

— Не дури меня! Ежели он до Крещенья здесь, в дому, проболтается — его со службы выгонят. Иди к Гавриле и договаривайся. Чтоб — будто и не было. И я с вами поеду.

Очень не нравится возвращаться на Княжье Городище. После всего там… закрученного. Но просто зарезать меня… Демьян сам пока не рискнёт и другим не позволит — он в мою сказку о сундучках с грамоткой поверил. Ну… пока нет достоверных опровержений.

Торчать две недели в усадьбе в городе… тут и другие риски есть. И очень не хочется терять «шапку». Я не понимаю, я не могу посчитать в цифрах: какая будет от этой «детали туалета» — выгода. Но интуиция говорит: «свои взятки надо брать сразу». А народная мудрость подтверждает: «Дают — бери, бьют — беги». Пока — не бьют.

Жалко бросать. Как той обезьяне, которая ухватила в кулак комок сладкой каши и не может выдернуть застрявшую руку из горшка. И кулак разжать не может — «жаба давит».

Пришлось довольно долго сидеть на крыльце под хоромами Будды. Потом оттуда вылетел злой Аким:

— Друг называется! Идол безмозглый! Орясина глухая! Ничего слушать не желает! Бельма свои щелячьи законопатил и хоть огнём гори!

Вскоре вышел и Демьян:

— Уговорил. Гаврила ошибся давеча. Живот у него пучило сильно. Вот он по болезненности и озлобился. Иди (это мне).

Я заскочил в хоромы. Снова, как когда-то, на лавке сидел Будда, подобрав под себя ноги, прикрыв веки. Только веяло от него — не теплом ленивого покоя, а безмолвием ледяного камня.

— Со своим майном — в оружейку. Тама — в дальний чулан. По двору — не болтаться, корм — мои принесут. Делать — что велят. И чтоб видно не было! Шагай.

— А Мончук, конюший?

— Шагай.

Шагаю. Как учили. Через левое плечо, три шага строевым. К месту несения службы — арш.

Коллеги по надраиванию, ремонту и заточке всякого княжеского — встретили насторожено. Но — указали место, помогли обустроиться, принесли пайку с кухни. А я подробно, «от первого лица», описал им историю с «золотыми щитами» и обосновал своё кратковременное отсутствие крайним раздражением Будды полученными им «люлями».

— Суров у нас оружничий, суров. Но, слава богу — отходчив.

Тему «богопротивной свечки» удалось вообще замять.

Будущее вырисовывалось туманно: через две недели вернётся конюший, кравчий добьётся перевода в свою службу и отправит меня в командировку в Елно. Там я тихонько займусь своими делами в Пердуновке. Следующей зимой явлюсь к князю, получу благодарность «за верную и беспорочную». И — свободу! До следующей мобилизации — сбора ополчения. Куда я снова обязан буду явиться, «конно и оружно».

Ну, это ещё… «живы будем — поглядим» — русская народная мудрость.

Демьян, озабоченный риском для собственной жизни и чести господина своего — резких движений делать не будет. Скорее наоборот — будет меня изо всех сил оберегать. Чтобы меня кто другой не прирезал. Пока он поймёт, что никаких «сундуков с грамоткой» нет… пока надёжно в этом удостоверится… За это время… такие «сундуки» могут и в самом деле появиться.

А пока эта бодяга тянется… Точки с приличной кирпичной глиной известны возле многих городов. Список надо бы расширить. И по известняку — тоже. Прикинуть удобные места для строительства мельниц и лесопилок, приметить лесные делянки, потолковать с боярами — много не будет, но пару-тройку «психов», которые захотят своих челядинцев в «белые избы» переселить… а может — и смердов… В городе надо несколько участков взять — лучше бы целую улицу, и отстроить за свой счёт — просто для демонстрации… Надо поточнее прикинуть здешние возможности по сбыту — всё-таки, второй город в стране, плюс пригородные, плюс вниз по Днепру… А там пожар какой-нибудь… У меня пожары уже не худо получаются…

Я надраивал чешую, потом принялся пришивать её к кожаной безрукавке-основе. Сижу тихо-спокойно, никого не трогаю, доспех починяю. Как кот Бегемот. Даже мурлыкаю под нос что-то. Зашёл Будда, посмотрел молча, ткнул пальцем в нитяной жгут.

— Вощить. Гущее.

И ушёл.

Жаль. Разговаривать не хочет. А мне его рассказы интересны были. Ну и ладно. Двери здесь могучие, запоры крепкие, чулан мой прогрет. Широкий настил, вроде привычного палкодрома, завален тряпьём, железом, шкурами, приспособами… — приберусь, разложу поудобнее да спать и завалюсь. Перетерплю две недели — и домой. А дома-то у меня… Дома — хорошо.