Отвага

И «молитва» моя была услышана.

В курсантские годы, на стажировке, я не раз видел, как зенитный ракетный дивизион поднимается по тревоге. Но тогда я чувствовал себя не участником, а скорее наблюдателем происходящего, я только учился тому, что положено делать по тревоге командиру стартового взвода, и не боялся, что ошибусь — рядом был знающий человек, а я мог поплатиться только снижением оценки. Здесь же было совсем другое дело: здесь я был ответственным участником, был звеном механизма, который называется зенитным ракетным комплексом.

Позиция ожила, она была сейчас полна знакомых и незнакомых мне звуков — шумом транспортно-заряжающих машин, топотом солдатских ног по бетонированным, расчищенным от снега дорожкам, хлопаньем железных дверей, людскими голосами, подающими команды, далеким глухим рокотом дизелей энергоблока. Серега Моложаев помчался на свою станцию, Нагорный — к своему взводу, а я — вроде бы совершенно автоматически — очутился у своего.

Транспортно-заряжающие машины разворачивались около круглых окопов установок, съезжали по аппарелям вниз, расчеты подхватывали ракеты, переводили на установки. Было светло от лежавшего вокруг и тихо сыпавшего сверху снега, тени солдат двигались размеренно и, казалось мне, бесшумно.

— Готов!..

— Первый готов!

— Второй готов!

И только услышав эти короткие доклады, я подумал, что, если даже тревога настоящая, все равно неплохо было бы засечь время: тренировка тренировками, а тут — совсем другое дело. Тем более что, как мне показалось, кое-кто в расчетах действует не очень уверенно, вроде бы побаивается боевой ракеты. Я не стал делать никаких поспешных выводов, но твердо решил провести хронометраж при первой же дневной работе на позиции, когда все лучше видно и можно с большей точностью засечь время.

Утром на разборе командир дивизиона подполковник Мельников сказал, что все прошло в основном нормально, в нормативы мы уложились, пропуска цели не было (работали по имитатору с подключением специальной записывающей контрольной аппаратуры), расчеты всех станций и стартовая батарея действовали слаженно и четко. Были кое-какие замечания по мелочам, но они в основном касались разведчиков и наведенцев. Я лично замечаний не получил, благодарности тоже и был вполне доволен. Но о решении прохронометрировать работу расчетов днем, а если удастся — и ночью, не забыл.

Почти весь день после разбора, если выпадала свободная минута, разговоры вертелись вокруг ночной тревоги.

— Мы малость запарились, — сказал мне Сережа Моложаев, с которым я встретился в столовой. — Я как на экран глянул: батюшки мои! Цели проклюнулись, идут одна за другой… А какую прикажут брать и сопровождать, одному аллаху известно. Я себе: спокойней, Серега, действуй, как малая вычислительная машина. Это вот наверняка постановщик помех, этот идет слишком низко, и скорость небольшая, а вот этот — и по высоте и по скорости дай бог, — видимо, этот и несет у себя под брюхом некую штучку… Ориентируюсь на эту цель — понимаешь, в точку! Команда с КП брать именно эту. Сопровождать, передать наведенцам, а уж потом заниматься другими.

Если быть откровенным до конца, то я немного завидую и разведчикам и наведенцам. Работа у них, конечно, не сахар, иногда вздохнуть некогда, счет идет буквально на десятые доли секунды, зато какая у них в руках техника! Нас, стартовиков, ученые и рабочий класс тоже не обижают: установочки что надо. Но наша техника по сравнению с их техникой весьма и весьма, грубовата, а наша боевая работа все-таки немножко старомодна — похожа на работу расчетов у артиллерийского орудия: перевел ракету с ТЗМ[8] на балку пусковой стрелы, подключил все кабели, проверил плотность всех контактов, доложил: «Готово!» — и в укрытие. За шнурок только не дергаешь — это правда. И сам пуск осуществляет автоматика. А вот у них на станциях!..

Дневная тревога не была ни для кого из нас неожиданной. На этот раз наш комплекс (возможно, и наши соседи тоже) работал совместно с авиаторами — у них были сложные учебные полеты, а мы использовали их как реальные цели, если говорить упрощенно. Они летают, мы засекаем, сопровождаем и «сбиваем» — разумеется, условно, а они в это время отрабатывают противозенитную тактику, включая постановку активных помех для наших разведчиков и наведенцев. Одним словом, дело полезное — и для них, и для нас.

Меня в этот день ждало огорчение. Я наблюдал за работой своих расчетов с секундомером в руках, хотя и пришлось действовать на два фронта: и наблюдать за ними, и быть готовым отвечать на любой запрос Лялько или — бери выше! — с КП дивизиона. Стартовики мои еле-еле уложились в норму. Но мало того — мои ночные наблюдения подтвердились: многие номера действительно как-то робко, не очень уверенно работали с боевой ракетой, словно опасаясь, что она вот-вот взорвется у них в руках. Ведь теоретически проходили же все! И устройство ракеты, и питание, и принцип действия, и заряжание и разряжание. Зубрили теоретически, на макете ракеты отрабатывали все правила техники безопасности. И тем не менее… Даже расчет моего славного, моего молчаливого Кривожихина не избежал этого. А ведь он почти на четырнадцать процентов сокращал нормативное время заряжания установки, частенько опережая Донцова даже на состязаниях! Но… Но с учебной, а не с боевой ракетой. Наверно, в этом и было все дело.

Я сидел в укрытии к думал: ну, хорошо, у расчета Кривожихина рекорд, другие расчеты на учебных ракетах тоже значительно сокращают время подготовки к пуску. Но ведь выходит, что эти рекорды — самые обыкновенные пустоцветы: плодов-то от них нет, они не отражаются на работе с боевой ракетой, когда, чем черт не шутит, может быть, придется сбивать самого настоящего и притом наверняка скоростного «гостя», когда будет дорога каждая секунда. Эти рекорды сами по себе, на уровень боевой готовности их влияние мизерно. И неужели этого до сих никто не замечает? Нет, замечать-то, наверно, замечают, но не придают особого значения — ведь и с боевой ракетой расчеты не выходят за границы нормативных параметров. Отставания нет — вот что главное. Но ведь нет и движения вперед!

К командиру батареи я со своими вопросами идти постеснялся — и никогда себе этого не прощу. А постеснялся потому, что не привык быть вроде бы умнее других, и потом он мне просто мог сказать, что тренировки с макетом — это одно, а работа с боевой ракетой — это совсем другое, причем в последнем случае расчеты в нормативы все-таки укладываются, а эти самые нормативы рассчитаны не нами, а кое-где повыше…

— Но скорости целей растут! — должен был я тогда крикнуть. — Растут! Поэтому повышается в цене каждая секунда! А мы? Мы стоим на месте!

Но я представлял себе и другое — как спокойно и убедительно ответит на это капитан Лялько:

— Дорогой товарищ лейтенант! Во-первых, вы не имеете оснований утверждать, что мы работаем плохо и задерживаем своих товарищей. Таких случаев еще не было и никогда не будет! А потом — все нормативы разрабатываются, как я думаю, именно с учетом роста скорости целей. Вы прикиньте, какой у нас запас времени между обнаруживанием цели и пуском, и увидите, что этого времени за глаза хватит на заряжание установок.

Вряд ли я сразу нашелся бы что ему ответить, но ответить можно было бы так:

— А низколетящие?

Тогда же в голове у меня был вообще сумбур, а в душе, полной сомнений, — великое смятение. С одной стороны вроде бы все в порядке, а с другой… Работая с боевыми ракетами, некоторые расчеты, оказывается, могут в любую минуту сорваться, потому что работают на крайней границе норматива. Везде так? Или только у меня во взводе?

Признаюсь откровенно: когда я получил звездочки на погоны, а незадолго до этого — кандидатскую карточку, то я сразу же вообразил себе, что где бы ни пришлось мне служить, я везде буду отважно и бескомпромиссно бороться с недостатками и упущениями, критиковать недостатки, невзирая на лица, не буду в этой борьбе щадить самого себя. Потом при более спокойном размышлении я подумал, что от такой позиции недалеко и критика ради критики, и был рад, что не увидел в дивизионе ничего такого, что требовало бы моего срочного вмешательства. И если честно: попытка ли это сунуть нос не в свое дело и обратить на себя внимание начальства или основанный на партийной и офицерской совести, на понимании партийного и офицерского долга поступок? Сам я решать этого, к стыду своему, не мог, хотя и определенно склонялся к последнему. А посоветоваться с Колодяжным… пожалуй, нет, это нечестно — через голову непосредственного начальника. Прежде всего мне надо было поговорить с капитаном Лялько.

8

ТЗМ — транспортно-заряжающая машина.