Скитания

Легкораненых перевозили в автомашинах с деревянными скамейками. Поэтому для Гербера, у которого боль в ноге еще давала о себе знать, езда по дорогам Северной Франции, изобиловавшим многочисленными выбоинами, оказалась не из приятных.

Маршрут проходил по деревням и селам, стены домов в которых сохраняли следы осколков от снарядов и пуль, по разбомбленным городам. Обочины дорог были забиты сгоревшими танками, перевернутыми автомашинами и разнообразным военным имуществом. Плачущие люди копались в грудах развалин, отыскивая уцелевшее добро. В путеводителе, который был в свое время у Гербера, Нормандия считалась одной из процветающих провинций Франции. Гербер не увидел ничего похожего.

Они подъезжали к какому-то городу. Воронки от бомб по обе стороны дороги попадались все чаще — явный признак стратегически важного объекта. Попадались воронки и от снарядов большого калибра, некоторые из них достигали нескольких метров в диаметре. Смогут ли крестьяне здесь когда-либо заниматься сельским хозяйством? Ведь только выравнивание земли займет целые годы.

И вот за холмом показался город. На искореженной дощечке при въезде в него еще можно было разобрать надпись: «Сен-Ло». За этот небольшой город в июле между англо-канадскими и немецкими войсками развернулось ожесточенное сражение. Гигантский бомбовый «ковер» превратил его в груду развалин. Обгорелые балки резко выделялись на голубом небе, развалины перегораживали улицы. Не осталось ни одного целого строения. Мелом на остатках стен жители писали указания для своих близких.

Колонна автомашин медленно продвигалась по населенному пункту. По сторонам дороги собирались люди. Они поднимали вверх сжатые кулаки и кричали проклятия. В лицо пленных ударила волна ненависти.

Гербер опустил от стыда голову. Теперь он узнал, что о них на самом деле думали французы. Ненависть к немецким захватчикам, которую долго держали под спудом, наконец вырвалась наружу. После войны они предъявят немцам счет за все эти опустошения.

По-видимому, не только Гербера занимали мысли о мрачном будущем.

— Тот, кто проигрывает войну, должен за все платить, — сказал капитан.

Пожилой майор с ногой в гипсе, сидевший напротив него, вытянул тонкую шею и строго посмотрел на говорившего:

— Идиотство! Ведь ясно же, кто должен проиграть войну! Само собой разумеется, не мы!

Проследовав через Сен-Ло, колонна въехала в наполовину разрушенную деревню. Здесь уцелели даже некоторые сады. Перед небольшой ратушей, по средневековому обычаю, был установлен помост. На нем стояли две молодые женщины со связанными руками. На дощечках на их груди можно было прочитать, что им вменялось в вину: содействие фашистским оккупантам. Женщины были острижены наголо, и волосы лежали радом на помосте.

«Гитлер капут!» — было наспех написано на стене одного дома красной краской. Повсюду можно было видеть большое «V» — начальную букву слова «victoria», символ победы.

Новый лагерь состоял из палаток различных типов и размеров. Все старье, которое только можно было найти, здесь использовалось. Некоторые двенадцатиместные палатки имели до дюжины полотнищ различных размеров и цветов. Поэтому лагерь был похож на цыганский табор.

Естественно, пленные немцы, воспитанные в атмосфере строжайшего порядка, не могли с этим мириться. Уже на следующий день предприимчивые люди путем интенсивных обменов оборудовали палатки более или менее похожими полотнищами. Поскольку различные страны имели собственные стандарты, палатки американского, английского и немецкого происхождения были установлены отдельно. По сравнению с первым лагерем в Бретани этот палаточный городок был уже значительным достижением.

Что касается питания, то руководство лагеря особенно себя не утруждало. Неподалеку от входных ворот сгрузили несколько больших ящиков. Для того чтобы построить беспорядочную толпу пленных, потребовалось целых полчаса. Прусский фельдфебель сделал бы это за две минуты.

В ящиках находилось два вида консервов: тяжелая банка — с бобами и мясом в томате, легкая — с печеньем. Все, вместе взятое, называлось рационом «Ц».

Пустую банку из-под печенья использовали как посуду для питья. Вода в лагерь доставлялась в канистрах. Она очень сильно отдавала хлором. Лагерное начальство очень опасалось возникновения эпидемий, поэтому содержание хлора в воде значительно превышало европейские нормы.

Очень боялись в лагере и огня. Повсюду стояло противопожарное оборудование, хотя в лагере, собственно, нечему было гореть. Но таково было предписание. Один обер-ефрейтор, который в начале тридцатых годов жил в США, дал по этому поводу краткое пояснение. Американцы, по его словам, боялись больше всего на свете трех вещей: бацилл, огня и коммунизма.

Однако его порядок перечисления не совсем соответствовал истине. Боязнь коммунизма была, пожалуй, гораздо большей, чем страх перед огнем и бациллами, вместе взятыми.

Два дня и две ночи почти беспрерывно шел дождь. Небольших перерывов между ливнями едва хватало на то, чтобы сбегать за питьевой водой или в туалет. Все отсиживались в палатках.

В соседней палатке, которая находилась в каком-нибудь метре от Гербера, играли в скат, громко комментируя ход игры. А она носила затяжной характер. Карты периодически шлепали по какой-то твердой поверхности. Шлепанье это время от времени прерывалось, когда кто-нибудь требовал от остальных капитуляции. Все те же выражения, все та же игра. Когда пронизывающий дождь несколько ослабел, Гербер перебрался туда.

— Мы играем на палаточное первенство, — гордо заявил ему низкорослый фельдфебель. — Каждый против всех, по пятьдесят партий.

Гербер насчитал в палатке пять человек. На долю каждого приходилось по двести партий. Идиотское упрямство!

Кое-кто рассказывал истории из своей жизни или какие-нибудь анекдоты, в которых порой юмора-то никакого и не было. Их даже и не слушали, но это нисколько не смущало рассказчиков. Ведь главное заключалось в том, чтобы как-то убить время. Еда и сон, прием пищи и доставка питьевой воды были единственным занятием.

В соседней палатке играли в покер. На французские деньги, которые уже ничего не стоили. Ставки делались большими купюрами. Когда кто-нибудь, блефуя, снимал весь банк, он великодушно раздавал всем банкноты, и карусель начинала крутиться заново: «Два валета, три короля! Полный дом!» Что происходило на белом свете, каково было военное положение страны — все это никого не интересовало. Создавалось впечатление, что пленные даже рады тому обстоятельству, что оказались отрезанными от всех известий.

Гербер, опираясь на палку, прохромал дальше. Должны же в таком большом лагере найтись несколько порядочных людей, способных размышлять. Только после долгих поисков он попал в палатку, где провел время не без пользы для себя.

Четверо мужчин с седыми головами разговаривали о профсоюзах. Гербер услышал здесь названия и понятия, которые были для него абсолютно новыми: борьба за повышение зарплаты, аккордная система, забастовка, работа с молодежью, социальное обеспечение, столкновения с предпринимателями, полиция и государственные органы.

Гербер знал лишь о немецком рабочем фронте. Каждый работавший — будь то рабочий, служащий или чиновник — становился автоматически его членом. Ежемесячные взносы удерживались прямо из зарплаты. О борьбе за повышение заработной платы или забастовках никогда не было и речи. Он вспомнил, как один из его школьных товарищей, отец которого являлся владельцем суконной фабрики, сказал однажды: «Рабочий фронт сделал нас снова господами в собственном доме». Отец его был известен тем, что платил своим рабочим самую низкую зарплату в городе.

В школе им постоянно вдалбливали, что руководители профсоюзов были якобы бездельниками, людьми, боявшимися настоящей работы, способными лишь на коррупцию, выманивавшими ложными обещаниями деньги из карманов рабочих. В 1933 году они или сбежали за границу, конечно прихватив с собой профсоюзную кассу, или же были посажены в тюрьмы, что преподаватели Гербера рассматривали как вполне закономерное явление.