Страница 4 из 12
– Все, – сказал Март, – автомобильная катастлофа. Он лазбился.
Пришлось пупса похоронить. Они закопали его в землю во дворе и поставили крестик из прутьев. Когда Март ушел, Сытов поплакал маленько над могилкой.
Торгашиха оказалась таким же местным информбюро, как и Попелыха, но с политическим уклоном. В Сытове она сразу же признала «того самого», из телевизора.
– Что творится! – запричитала она. – Что творится! В стране бардак! Как мы раньше жили! Как жили! А этот твой – шабашник он, их тут человек пять понаехало, свинарник строят. Ты посмотри, раньше порядок какой был, при Брежневе. Все работали, не ленились. А сейчас языком ля-ля-ля! Митинги, митинги... в жопу такое правительство, в жопу! Ельцин страну распустил... так и передай.
– Я передам, – пообещал Сытов.
– А к свинарнику недалеко ехать. Они там в вагончике живут. Пьют все больше. Ведь раньше ж, смотри, разве так пили? А теперь кооператоры-хераторы, ворюги-бездельники...
Сытов ретировался, но она напирала на него мощной тушей до самых ворот:
– Сажать всех! Сажать или сдохнем! Все!
Кэт любила ровную дорогу и скорость. А они уже час плутали по каким-то ухабам и жуткой грязи. Сытов стал чужой, как по телеку, с заострившимся лицом. Он в темноте искал какой-то свинарник, путался в дорогах, бурчал что-то под нос. Кэт захотелось или опять в избушку, или уж в Москву.
Наконец, они в расступившемся пролеске увидели вагончик, в нем слабый свет. Сытов просветлел лицом. Он остановил машину довольно далеко от вагончика.
– Бэби, посиди недолго, я сейчас. – Он чмокнул Кэт в щеку. Она заулыбалась, сразу забыла про избушку и Москву, обхватила его шею руками:
– Сытов, ну Сы-ытов!
– Потом бэби, потом, – он силой разорвал кольцо ее рук, вышел из машины.
– Бэби, бэби, – передразнила его Кэт и опять загрустила.
Сытов вошел в вагончик. Он чуть не задохнулся от смрада: пелена табачного дыма, винный перегар, запах застарелых старых носков и еще чего-то, отчего рвотный спазм сжал горло. Сытов огляделся. Двое мужиков, торча грязными пятками, лежали на животе, на груде тряпья, бывшей, видимо, постелью. Двое других сидели за столом, еще не сломленные, и из граненых стаканов наливались красным дешевым вином.
– Че те, б... мужик? Надо че? А? – спросил Сытова сидевший к нему лицом то ли лысый, то ли лобастый. Сытов обошел лежащих, глянув на их руки, посмотрел на руки пьющих – татуировок не было.
– Где Лешка? – спросил он.
– Лешка? – выпялился лобастый. – А ... его знает. Как вчера ушел утром, так и нет до сих пор. Вещи вроде тут все оставил, – мужик кивнул на небольшой чемодан в углу. – Придет, куда на ... без вещей денется!
Сытов секунду колебался. Затем быстро прошел в угол, взял чемодан и вышел из вагончика.
– Э-эй, мужик! – услышал он пьяный вой, закрывая за собой дверь.
Сытов не побежал. Он спокойно, даже размеренно пошел к машине. Когда услышал за спиной возню пьяных ног, развернулся, коротко и не очень сильно ударил сначала одного, потом другого. Они упали. Лобастый тяжело поднялся и, размазывая по лицу кровь, поволокся обратно к вагончику, помогая себе руками от земли. Другой так и остался лежать, не двигаясь. Сытов пошел, пружиня мышцами – чемодан был тяжелый.
Кэт вышла из машины по нужде и залезла в кусты. Она поцарапала о ветки руки, лицо, даже попу.
«Придет Сытов, пожалеет», – подумала она и тут увидела Сытова со спины.
С каким-то чемоданом он уже подходил к машине. Сытова нагонял страшный мужик с головой, похожей на огромную, голую шишку. В руках у мужика было... Эта штука, из которой по телеку...
– А-а-а! – истошно закричала Кэт, и в нечеловечески длинном прыжке к Сытову налетела на выстрел.
Сытов услышал не выстрел. Он услышал, как кричит Кэт, и ринулся на крик. Она, согнувшись пополам, приземлилась на бок. Лобастый, отбросив обрез, кинулся бежать. Сытов оторвал ее руки от живота, ощутив под ладонями кровавое месиво.
– Сейчас, Кэт, – он содрал куртку, потом рубашку, стал перевязывать ей живот, отрывая от сорочки длинные лоскуты. Она морщилась как ребенок от боли.
– Все, Сытов, не надо, – попросила она, закрывая глаза.
Сытов почувствовал дикий, животный страх. Первый раз в жизни.
– Кэт! – заорал он. Она спокойно открыла глаза. – Не умирай, бэби, – тихо попросил Сытов и заплакал.
– А я думала, ты не умеешь плакать, – улыбнулась Кэт и улетела в небытие.
«... да был ли клад-то?»
Сытов сидел в грязи и держал на руках Кэт.
«... погнался за химерой».
Сытов прижался к Кэт лицом.
« ... а может, „родственник“ был родственником, а домик с крестиком – наивным бабкиным рисунком?»
Он встал и понес Кэт к машине.
«... теперь всем станет известно о его связи с темнокожей детдомовской девочкой, завистливые коллеги начнут смаковать подробности его провинциального приключения, обсуждать степень его вины».
Он остановился и попытался нащупать у нее пульс.
– Она все равно умерла, – громко сказал Сытов самому себе. – Она умерла, а мне еще жить да жить.
Он опустил Кэт на холодную землю.
– Извини, бэби, – прошептал он и побежал к машине. На пути ему попался чемодан, который он прихватил из вагончика. Он отчаянно пнул его, тот раскрылся, и из убогого чрева вывалились грязные рубашки, носки, еще какое-то тряпье и бутылки, много пустых бутылок.
Сытов гнал машину. Гнал с космической скоростью. Он уверял себя, что хочет разбиться. Но его реакции были до автоматизма точны и безошибочны. Мыслей не было, чувств не было, и чтобы не сойти с ума он вслух начал петь, на ходу сочиняя стихи и музыку:
На следующий день он вышел в эфир.
Глава первая. Тринадцать лет спустя
«К красному цвету
очень подходит
черный цвет.
Она была в красном платье.
Ей подошел брюнет».
Она проснулась первой.
Откинула простыню и стала рассматривать свое голое тело.
Она осталась довольна осмотром: длинные ноги, высокая грудь, плоский, упругий живот. Живот, правда, портил шрам. Он имел странную форму с рваными краями, и бледно розовым цветом сильно выделялся на темной коже. След от ранения. Шрам давней любви. Катерина усмехнулась. В целом, она была довольна осмотром: только темнокожие женщины имеют такую совершенную гармонию пропорций, такой первобытный тонус мышц и такую неунывающую душу. Шрам – ерунда. Это даже шикарно. Партнеров в постели он интригует, они все задают один и тот же до безобразия пошлый вопрос:
– Тебя кесарили?
– Ага, – усмехалась Катерина, – калибром семь шестьдесят два.
Мужики шалели от такого ответа и спешно начинали демонстрировать недюжие мужские способности. Огнестрел в наше время – круто. Он вызывает не жалость, а уважение.
Катерина скосила глаза: рядом спал безмятежно красавчик-брюнет, и она не очень хорошо помнила его имя – то ли Игорь, то ли Дима. Нет, Игорь был вчера, значит, этот – Дима. Или Дима был вчера?.. Сколько раз она клялась себе, что будет тщательнее запоминать имена тех, с кем ложиться в постель!