Страница 95 из 123
— Рожаешь? — спросила Юля, заглянув сначала в предродовую, а потом к нему. В бывшей детской на двух белых удобных кроватях расположились две длинноволосые девушки — одна темненькая, другая блондинка. Больших животов у них не было, и они производили впечатление скорее не пациенток предродовой, а скучающих отдыхающих какого-нибудь пансионата.
— Еще не скоро! — ответил он. — Часов шесть нам тут прохлаждаться. Володька-то не ушел?
— Здесь еще. Остался больную наблюдать. Хочешь, зайди к нему. А я уже все — еду баиньки. Устала сегодня как черт! — пожаловалась Юля.
— Ларочка тоже очень устает! — сказал в ответ Боря, примерный муж.
— Лара твоя не работает четвертый год! С тех пор как из декрета вышла! — Юля была страшно раздражена. Все заботятся о своих женах! А она одна всю жизнь мается, будто никому не нужна!
— Ларочка Сашеньку в первый класс водит! — сказал Борис Яковлевич, удивленно глядя на Юлю. Все, что ни делала Ларочка, было для него свято. Беленькая, с кудряшками, будто овечка, Ларочка да его мать с тремя подбородками и необыкновенной широтой души были для Бориса Яковлевича сосредоточением всех женщин на планете. Все остальные для него представляли лишь профессиональный интерес.
Юля уехала. Акушерка вошла в предродовую с двумя шприцами и двумя почкообразными лотками.
— Переворачивайтесь на животы, девушки! Укольчик!
— А по-другому как-нибудь нельзя? — На лице брюнетки появились брезгливость и испуг.
— Можно, — сказала акушерка. — Можно встать, уйти отсюда и выносить беременность до положенного срока. Потом родить самой, без лекарства и без тазика.
Блондинка между тем задумчиво растирала место укола. Вдруг лицо ее исказилось, к горлу подступила судорога, и она стала бессмысленно размахивать руками. Акушерка ловко повернула ее на бок, вложила в руки тазик, легонько похлопала по спине и сказала:
— Рожайте, девушки! Бог вам в помощь! Через час снова приду делать укол!
Тут действие лекарства догнало и брюнетку, и она, согнувшись пополам, тоже надолго припала к тазику.
Борис Яковлевич, определив по доносящимся звукам, что процесс пошел, поморщился, поправил на носу модные очки и предупредил акушерку, чтобы она бдила. Потом вышел на посыпанную желтым песком дорожку и направился к большому дому, надеясь найти там у своего друга Володьки покой, уют, понимание. Он не любил ту работу, из-за которой находился здесь. Он предпочитал не вызывать искусственные роды, а принимать настоящие. И даже самые драматические ситуации, требовавшие от него большого напряжения воли, знаний и сил, с лихвой компенсировались потом счастливыми лицами рожениц и криком новорожденных младенцев. Он хотел поговорить об этом с Азарцевым. Но тому некогда было делить с ним воспоминания молодости. Как полководец, готовящийся к решительной битве, насвистывая, расхаживал он по предбаннику операционной с уже помытыми руками, в рубашке с открытым воротом и хлопчатобумажных штанах, ожидая, когда анестезиолог сделает свое дело и больная заснет.
— А это не больно? — спросила введенная сестричкой в операционную Ника, одетая в специальные халатик и шапочку, чтобы волосы не выбивались вперед и не мешали работать.
— Это только первый раз больно, — сказал анестезиолог, подмигнув Лидии Ивановне, операционной сестре, и помог Нике забраться на стол. Ей велели закрыть глаза, и тут же она почувствовала на своем теле несколько пар спокойных и деловых рук. Одни наложили ей на левую руку жгут, согнули ее ладонь в кулачок, и голос анестезиолога попросил ее поработать, сжимая кулак. Она почувствовала, что игла вошла в вену совершенно безболезненно. Другие руки — руки медсестры — в это же время обильно смазывали ей кожу лица и шеи спиртом и йодом, и потеки раствора, спускавшиеся вниз, забавно холодили и щекотали ей грудь и подмышки.
Темнота наступила приятно и незаметно.
— Больная спит! — доложил анестезиолог, приоткрыв Нике веко.
— «Ах эти черные глаза… — отозвался Азарцев, уже облаченный в стерильный халат и перчатки, — …меня любили!» — И пошел к больной. Лидия Ивановна, верящая в него как в Бога, подала ему персональный скальпель.
Гинеколог Борис Яковлевич заглянул в операционную и увидел, что главная свадьба сейчас происходит именно там.
— Слишком уж у них сейчас весело. Зайду попозже! — констатировал он.
Двери в палаты были открыты. Как человек, интересующийся всем, что его окружает, Борис Яковлевич осторожно заглянул и в них. В одноместной в одиночестве явно маялась, не в силах найти себе развлечение, дама в круговой повязке на голове и шее, повторявшая ежеминутно: «Ах, душно! Душно!» В другой палате оживленно разговаривали о мужьях и любовниках прооперированные накануне женщина средних лет с распухшим и перевязанным носом, в ноздрях которой были видны пропитанные йодинолом, а казалось, будто кровью, тампоны, и молодая девушка с мечтательной улыбкой, держащая двумя руками перевязанную грудь. Дверь в третью палату была закрыта, но и за ней горел свет и слышались разговоры.
«Работают же люди! — с хорошей завистью подумал Борис Яковлевич. — Уже и оперируют в две смены!» Он прошел в буфетную, и новый буфетчик спросил, что ему дать — покушать или попить? Он так и выразился, вызвав улыбку на лице гинеколога.
— Минеральной воды! — заказал Борис, решив, что кофе ему сегодня предстоит еще выпить много. «Вряд ли девицы разродятся раньше трех-четырех ночи!» — прикинул он.
И пока он наслаждался пузырящимися в стакане ессентуками, рассматривая обстановку и отдавая должное и офортам на бежевых стенах, и синим скатертям, и цветам в вазах на деревянной стойке буфета из мореного дуба, лампы в операционной немилосердно жарили, инструменты позвякивали, а Владимир Сергеевич Азарцев, напевая про черные глаза, в экстазе работал, рассекая, прижигая и снова сшивая ткани. И на спине его халата все шире расползалось мокрое соленое пятно, ясно свидетельствующее о том, что дело идет к завершению.
Акушерка же в отделении Бориса Яковлевича тем временем снова и снова набирала в шприцы раствор лекарства, заходила в палату и каждый раз теперь вытирала мокрые от слез и пота лица молодых женщин воздушными кусками марли. Но были в этой палате и периоды затишья.
У темноволосой почти беспрерывно звонил мобильник.
— Ленка, ты где? — тревожно вопрошал напряженным баритоном ее молодой человек. — Я тебя из-под земли достану!
— Отвали! — огрызалась Ленка и на время отключала мобильник. Но потом, видимо, ее все-таки мучило любопытство, ей хотелось узнать, какие действия предпринимает ее друг, — она опять включала мобильник, и все начиналось сначала.
— Ленка, ты где? Я все равно узнаю у твоих подруг! — обещал молодой человек.
— Да пошел бы ты… — отзывалась Ленка и, как правило, добавляла что-нибудь еще, если не входила в палату акушерка с новыми шприцами. Физиологический процесс нарастал, и вместе с ним нарастала и злость этой симпатичной девушки. — Гад! Какой ты гад! — кричала она теперь в паузах между схватками, размазывая по лицу слезы и сопли. — Тебе все шуточки, чепуха, а мне вот мучайся, скотина!
Блондинка выносила процесс стоически и только отворачивалась к стене каждый раз, когда брюнетка начинала очередную разборку по телефону.
— Ленка! Ты не вздумай там сделать с собой чего-нибудь! — орал теперь в трубку ее парень, начиная, по-видимому, соображать, где именно пребывает его подруга. — Я сейчас приеду! Я тебя все равно найду! Если что-то сделаешь, хуже будет! Разнесу всю бодягу по кочкам!
Но время шло, акушерка старалась, Борис Яковлевич вернулся в свою ординаторскую, заварил свежий чай и начал читать какой-то журнал, и все, в общем, хотели только одного: чтобы все это побыстрее закончилось.
— Куда ее? — спросила молоденькая сестра, подкатывая каталку для того, чтобы переложить на нее уже прооперированную Нику. Лидия Ивановна, картинно взмахнув ножницами, виртуозно отрезала последние кончики марли на завязанном узле. Азарцев скинул стерильный колпак с головы, сдернул маску, перчатки, почесал нос, размялся и счастливо сказал: