Страница 1 из 111
С Петром в пути
Энциклопедический словарь.
Изд. Брокгауза и Ефрона.
СПб., 1900, Т. XXX
оловин Фёдор Алексеевич — замечательный деятель Петровской эпохи (ум. 1706). При царевне Софье был послан на Амур (в Дауры) для защиты Албазина от китайцев. В 1689 г. заключил Нерчинский договор, по которому уступил китайцам р. Амур до притока Горбицы вследствие невозможности вести с Китаем серьёзную войну. В Великом посольстве к европейским дворам (1697) Г., «генерал и воинский комиссар, наместник сибирский», был вторым после Лефорта полномочным послом. Вначале деятельность его посвящена была главным образом флоту; за границей он нанимал иностранцев в русскую службу, заготовлял всё необходимое для строения судов по возвращении в Россию, был назначен начальником вновь образованного военного морского приказа. В 1699 г., после смерти Лефорта, Г. был сделан генерал-адмиралом, первый награждён орденом Александра Невского, получил в заведование иностранные дела и занял первенствующее положение между правительственными лицами («первый министр», по отзывам иностранцев). В 1699—1706 гг. Г. был главным руководителем русской иностранной политики: вёл обширную дипломатическую переписку с Паткулем, Мазепой и руководил действиями русских послов: Долгорукого в Польше, Толстого в Турции, Голицына в Вене, Матвеева в Гааге; последнему поручал «распалять злобу» англичан и голландцев против врагов Петра, шведов. Г. особенно замечателен тем, что успешно действовал в новом духе, когда другие сотрудники Петра только ещё тому учились. Государь очень ценил Г., называл его своим другом и, извещая в письме о его смерти, подписался «печали исполненный Пётр».
Глава первая
АДСКАЯ КУХНЯ
Говорят чужестранцы, что я повелеваю рабами...
Я повелеваю подданными, повинующимся моим
указам. Сии указы содержат в себе добро, а не
вред государству. Английская вольность здесь
не у места, как стенке горох. Надлежит знать народ,
коим оным управлять.
По мне будь хоть крещён али обрезан —
едино, лишь будь добрый человек и знай дело.
— рова, жиды!
— Смольчуг!
— Жиды, воду!
— Янкель, падло, живей!
— Пся крев, лезут!
— Лей, вали!
— А-а-а!
— Врёшь, москаль!
— На, подавись!
— Сдохни!
— Всё, всё, всё!
— Поэль, они откатились!
Благословенна тишина. Глухое рявканье пушек вперемешку со звонким тявканьем пищалей неожиданно смолкло. И настал миг тишины, словно скинутая ноша. Его нарушил тысячеголосый хор. Музыка? О нет — рёв: на одном звуке — а-а-а-а!
Стена всё ещё курилась дымками. Ещё метались на её шири человеческие фигурки. Но не было ни дров, ни смолы, ни даже воды: всё кончилось, всё иссякло.
Под котлами тлели головешки. Дотлевали.
— Мы уходим, Поэль, мы уходим!
Он взбежал по узкой кирпичной лестнице в толще стены. Утренняя дымка истаивала. На зубцах лежал тонкий слой копоти.
Он заглянул в одну из маши куль[1]. Она была вся в потёках смолы. Он втиснулся в другую, откуда лили кипяток.
Солнце ещё висело низко над землёй, и тени принимали жёсткие очертания. Кустарник, подступавший ко рву, был весь в алмазных капельках росы. Вдали дымили костры. За ними посверкивала синяя лента Днепра.
Картина дышала миром. Если бы не три тела, приткнувшиеся к стене. Их можно было бы принять за спящих. Но он-то знал: то были московиты, сражённые из амбразур подошвенного[2] боя.
Он высунулся по пояс. Догадка тотчас озарила: осада кончилась, московиты ворвались в крепость. Смоленск пал. Король Владислав IV оплачет его, как принуждён был оплакать московский престол.
«Где они прорвались? — лихорадочно размышлял он. — Наверное через Фроловскую воротную башню. Она почиталась главною, и слышно было, что и на Москве главная башня Кремля именовалась Фроловскою.
Говорили, что войско московитов ведёт сам царь Алексей Михайлович. И будто он милостив, и против пролития крови.
И добрым словом отворяет крепостные затворы. Слухи каким-то образом проникали сквозь почти шестивёрстную протяжённостей, опоясывавших Смоленск.
Не странно ли: волею прихотливой судьбы эти стены возводил именитый московский зодчий Фёдор Конь. Их не брали стенобитные орудия, осадные лестницы не досягали семисаженной высоты, тридцать восемь башен глядели на все стороны света зоркими глазами бойниц. И иной раз потехи ради по стенам свободно раскатывали тройки. Разъезжались, не задевая друг друга».
Голос, неожиданно окликнувший, заставил его вздрогнуть. Поэль оглянулся. Это был зайгородский староста Берко. Он оборонял этот участок стены от Пятницкой воротной башни до Водяной башни над Днепром.
— Где твои люди, Берко? — растерянно спросил он.
— Э-э, люди! Что им тут делать? — уныло произнёс Берко. — Побежали по домам. Сдали крепость москалям, сдали. И другой Берко, Ржевский, со стороны Круглой башни, тоже прогнал людей. Поляки, командиры наши, воевода Юзеф да его прихвостень Адам со всею своей командой убежали первые.
— Припас весь вышел, — грустно сказал Поэль. — Людям есть нечего. Что с нами будет?
— Сдали крепость, сдали, — ожесточённо повторил Берко, и его широкое круглое лицо в мелких ямках оспин сморщилось. — Слыхать, на честное слово. Два месяца держались, однако. А уж ничего не осталось: ни смолы, ни дров, ни пороху.
— Говорят, царь милостив, — нерешительно произнёс Поэль.
— Э! — и Берко махнул рукой. — Нам, жидам, милости ждать нечего, сам знаешь. Ни от ляхов, ни от москалей. Паны они всюду паны, — сокрушённо закончил он.
Слова в его устах звучали по особому раскатисто. Ж-ж-ж-ж-ид — удар кнута, л-лях — свист сабли, пан — пуля, ударившаяся о препятствие...
Поэль невольно повторил их про себя. И ему показалось, что в этих трезвучиях крылась судьба, её усмешка, её исход. Жид вовсе не звучало оскорбительно. Это было польским прочтением немецкого слова юде, то есть иудеи, юдеи, обратившееся в языке идиш-юдид в краткое ид. Язык идиш — язык немецких евреев-ашкеназов — победно охватывал евреев Европы. И чем, собственно, ид отличается от жид? Только этим зудящим, свистящим звуком «ж». Поляки его любили. И шипящие были у них в фаворе. Он был у себя, в Германии, Сафир, а здесь, у поляков стал Шафир. «С волками жить — по-волчьи выть», — подумал он с усмешкой. Усмешка была горькой.
Когда король Сигизмунд овладел Смоленском, его родителей — он был тогда дитятей — вместе с другими евреями из польского Люблина погнали в завоёванный город. Смоленск был ключом к Московии. Он был неприступен — таким задумали его царь Фёдор Иванович и его шурин, а потом и преемник Борис Годунов. Он пал изменою — в который раз.
— Что с нами будет? — снова переспросил он, не ожидая, впрочем, ответа, ибо ответ и так был ясен.
— Выбраться бы отсюда, — вздохнул Берко. — А куда? Нам, жидам, везде несладко. Нас нигде не ждут.
— Положимся на волю Божию, — хмыкнул Поэль.
— Еврейский Бог от нас отворотился. Чем-то мы его прогневили.
— Я знаю — чем. Тем, что родили Иисуса Христа, — всё с тою же усмешкой отозвался Поэль и носком сапога ткнул котёл с водой. Котёл жалобно рявкнул — он был пуст.
— Адская кухня, — с досадою бросил Поэль. — А где вода?
1
Машикули — навесные бойницы, расположенные в верхних частях стен и башен средневековых укреплений.
2
Подошвенный бой — стрельба тяжёлыми орудиями из нижнего яруса крепости.