Берег варваров

— «Поплачь, малыш, поплачь», — запела вдруг Монина.

Что они там делали, мне было неведомо, но за дверью вновь воцарилась полная тишина. С таким же успехом я мог подслушивать, сидя у себя в комнате наверху и отсчитывая капающие из крана в раковину капли.

— Вы обманули меня в лучших чувствах, — сказал Холлингсворт невероятно ровным и даже кротким голосом, — и я считаю себя обязанным сурово покарать вас за это.

Не знаю, что так напрягло меня в тот момент — интонации ли Холлингсворта или же звук, который я услышал вслед за его словами. Выносить дальше эту тишину лестничной площадки я не мог. Я слышал все, каждое потрескивание пола, каждый шорох, и в ту минуту не зрение, а слух обрисовал мне тревожную картину: я почти увидел доставаемый пистолет и взводящийся курок. В тот же миг там, за стеной, от слов перешли к делу. Они набросились друг на друга, я услышал чей-то крик, звук удара — и, не выдержав, распахнул дверь и вбежал в комнату. Я успел увидеть перед собой падающего Маклеода. Затем, буквально через долю секунды, меня, судя по всему, ударили сзади по голове. Ощущение было такое, словно в черепе у меня что-то взорвалось, и я вдруг увидел, как навстречу мне опрокинулся пол. Я упал ничком с такой силой, что на время потерял сознание.

Я успел выставить перед собой руки, но это не слишком помогло смягчить удар об пол, который закружился вместе со мной, словно плот, попавший в водоворот. Голоса тех, кто находился в комнате, слились в какой-то протяжный звериный вой, но доносились до меня при этом как будто откуда-то издалека. Сначала я разобрал визг Гиневры. «Мне конец, мне конец», — повторяла она, а затем я услышал проклятия и ругань Холлингсворта, который то перебегал, то переходил, а то и перепрыгивал какими-то звериными прыжками из одного угла комнаты в другой. «Машина ждет! — услышал я его окрик. — Мы должны уходить!» Затем вновь всхлипывания и рыдания. «Уезжай, я остаюсь. Оставь меня, пожалуйста», — умолял кого-то женский голос. Я даже не сразу понял, что это были слезы и мольбы Гиневры. «Оставь меня, умоляю, мне нужно лечь», — хныкала она, но он, насколько я понял по звукам, схватил ее обеими руками и потащил к дверям. «Мы уезжаем, — прохрипел он, — нужно торопиться, времени совсем нет. А эта чертова вещица, она никогда никому не достанется. — Он судорожно сглотнул и повторил: — Никому она не достанется, но что же я наделал? — В конце концов он сорвался на яростный крик: —А ну живо сюда! Давай бери ребенка, хватай ее, я кому сказал!» Надо мной послышалась какая-то беготня, но охота продолжалась недолго. Кто-то споткнулся о мою неподвижную голову, и я услышал, как Монина в ужасе завизжала. Потом она тоже упала на пол с глухим стуком. Кто-то схватил ее и, крепко сжав, передал кому-то другому на руки. Затем я услышал, как все они выскочили за дверь, а потом — голос Гиневры: «Нет, это невозможно, это не должно было случиться», а буквально через мгновение я, несмотря на непрекращавшуюся качку, от которой пол плясал подо мной как сумасшедший, услышал звук какого-то работающего механизма. Я напряг слух, постарался сосредоточиться и вскоре понял, что это работает двигатель автомобиля. Они уезжали. Последнее, что отпечаталось в моей памяти, — жалобные стоны Монины и ее умоляющий голос: «Я хочу к папе!»

Затем машина исчезла, а пол, прогнувшись и резко спружинив, как батут, сначала подбросил меня и опустил на четвереньки, а затем легко, как пушинку, перевернул на спину.

Глава тридцать вторая

Наконец я смог встать и даже понял, что, расставив руки достаточно широко, могу удержаться на ногах, несмотря на то что качающиеся пол и стены всячески старались вывести меня из равновесия. Я сделал несколько неверных шагов и опустился на колени перед телом Маклеода. Его длинные тонкие руки скрывали от меня его лицо. Я даже не стал пытаться увидеть, с каким выражением и с какими чувствами он принял смерть. Я лишь прикоснулся к расслабленным пальцам, а затем встал и прислонился спиной к стене — держаться на ногах, опираясь на надежную ровную поверхность, было гораздо легче. Мне захотелось тотчас же открыть конверт и прочитать то, что было написано Маклеодом и адресовано непосредственно мне.

В комнату вошла Ленни. Она была одета в ту самую пижаму, которая давно уже превратилась в засаленные черные лохмотья. Она обвела комнату рассеянным взглядом, причем я даже не был уверен в том, что она может сносно ориентироваться в пространстве — так плотно прикрывали ей глаза то и дело спадавшие на лицо волосы. При этом Ленни едва слышно напевала какую-то непонятную — без намека на мелодию — песенку. Сначала она увидела Маклеода, затем меня. Не преставая петь, она на некоторое время замерла на месте — точь-в-точь музыкальная кукла в каком-то странном наряде. Наконец она вновь пришла в движение и, подойдя ко мне, заглянула мне в глаза.

— Ты теперь мой брат, — тихо и почти ласково сказала она. — У тебя на щеке кровь, его кровью мы с тобой породнились. — С этими словами она протянула мне руку.

Мы вместе стояли около стены и молчали. Вдруг на нас обрушился целый водопад звуков: к нашему дому одновременно подъехали сразу несколько машин. Один автомобиль пронесся по улице, с визгом затормозил у парадного крыльца, и сноп света от его фар на мгновение превратил для нас ночь в яркий день. Следом, словно ниоткуда, появился брат-близнец первого автомобиля. Точно так же сверкнув фарами, он занял место рядом с первой машиной перед крыльцом нашего дома. Когда из-за угла появилась третья машина и, надрывая мотор, помчалась к тем, что уже выстроились перед крыльцом, я оторвался от стены и потащил Ленни за собой в спальню Гиневры.

Захлопали дверцы машин. По тротуару и крыльцу затопали несколько пар башмаков, со звоном распахнулась калитка, и в прихожую ворвались полномочные агенты той страны, в которой мы живем, — трое спортивного сложения мужчин в деловых костюмах и серых фетровых шляпах. Я слишком поздно сообразил, что следовало бы зажать ладонью рот Ленни. Она вдруг снова не то запела, не то заныла и, чтобы облегчить задачу удивленно переглянувшимся непрошеным гостям, встала со своего места и вышла из темноты спальни им навстречу.

— Я смотрю, вы пришли, — сказала она подчеркнуто громко, так, словно говорила со слабослышащими стариками. — Что ж, я готова принять гостей.

Ленни протянула в сторону визитеров руки, и я заметил на ее запястье зиявшие, как стигматы, следы от погашенных о кожу окурков.

Один из агентов внимательно посмотрел на Ленни и сказал:

— Упакуйте ее.

Его товарищи сделали по шагу вперед и вздрогнули от неожиданности, когда Ленни улыбнулась им:

— Я люблю вас, даже когда вы меня пытаете, вот только, мучая меня, вы страдаете сами.

Ленни прошла вслед за агентами в слабо освещенную прихожую, и тут я заметил, что, как бы ни старалась она держаться бодро и спокойно, на ее лице все же был написан тщательно скрываемый страх.

— Ой, — негромко произнесла она, ежась всем телом, — я, кажется, бегу по полю, поросшему высокой травой. И вдруг я падаю. Задохнусь ли я здесь, в этой траве, или просто усну?

Они вывели ее на улицу, и их место заняли другие агенты. Впрочем, было бы преувеличением сказать, что я справился с ролью гостеприимного хозяина и оказал вновь прибывшим радушный прием. Едва новая смена непрошеных визитеров показалась на пороге входной двери, я, постаравшись не привлекать к своей персоне слишком много внимания, вылез через окно, выходившее во двор, и к тому моменту, когда эти люди начали исполнять положенный суетливый ритуал над свежеобнаруженным трупом, я был уже в дальнем конце нашего переулка.

Глава тридцать третья

В конверте находилось завещание Маклеода.

Майклу Ловетту, по отношению к которому я в самом конце жизни и едва ли не впервые за все прожитые годы испытал нечто подобное рудиментарным бескорыстным дружеским чувствам, я завещаю остатки своей социалистической культуры.