Берег варваров

— Что теперь будет? — спросил я и уточнил: — Я имею в виду сейчас, в ближайшие минуты.

Маклеод глумливо посмотрел на меня:

— Мне кажется, вы ждете чего-то слишком необычного. Ну что ж, могу вас обрадовать. Сначала будет разыграна эффектная театральная сцена, а затем… Затем я исчезну.

Он произнес эти слова таким тоном, что мне стало не по себе.

— И вы ничего здесь не оставите?

— Ничего.

— Отдали бы вы эту штуковину мне, — осторожно предложил я.

Маклеод вскочил со стула и схватил меня за руку.

— Вы уверены? Я хотел сказать, вы понимаете, что говорите? — напряженным голосом спросил он.

Сердце бешено колотилось у меня в груди. Мне казалось, еще немного, и я просто не смогу выдавить из себя что-то членораздельное.

— Я много думал об этом, — наконец сумел произнести я, — нет, конечно, я не храбрец и не герой, но я знаю, что… — Наконец-то настало время произнести главные слова. — В общем, у меня нет будущего, а раз так, то я могу его себе выбирать. И если даже оно окажется коротким — это не имеет большого значения.

Маклеод шутливо ткнул меня кулаком в грудь.

— Ну, Ловетт, ну, сукин сын. — Улыбка сияла на его лице. — Эх, как жалко, что у нас так мало времени, мне столько всего нужно вам рассказать. Вы, молодой человек, романтик. Это дело опасное, себя нужно беречь. Кроме того, вы еще очень неопытны и простодушны. Вам предстоит многому научиться. — Он нервно зашагал по комнате. — За пару минут всех советов дать не успеешь. Впрочем, есть такие вещи, которые можно постичь только на собственном опыте. — Не в силах больше сдерживаться, он обнял меня и воскликнул: — Я горжусь вами! — Затем, рассмеявшись, он усадил меня за стол и сказал: — Ну ладно, приступим. Времени у нас действительно немного — буквально несколько минут, — а мне еще нужно вам объяснить самое важное. Детали, условия, характеристики — все это вы усвоите и продумаете потом, на досуге, если, конечно, он у вас будет. — Лицо Маклеода вновь посерьезнело, в голосе появились преподавательские интонации. — Как сказал Ленин попу Шпону: «Учитесь, святой отец, учитесь, а то недолго и голову потерять». Ловетт, вы следите за ходом моей мысли?

Я кивнул.

— Это хорошо. Тогда, можно сказать, я свое дело сделал. Все, мне пора.

— Я пойду с вами, — сказал я.

Маклеод уже встал из-за стола, но при моих словах замер на месте, а затем замахал руками:

— Нет-нет, ни в коем случае, не вздумайте сейчас все испортить. — Я вдруг понял, что он действительно злится. — Если пойдете туда вниз вместе со мной, то все будет кончено, причем для нас обоих. Так что без глупостей, дружище. — Притянув меня к себе за ворот рубашки, он буквально буравил меня горящими глазами. — Я человек старый и, не побоюсь этого слова, опытный. Неужели вы думаете, что я за последние несколько дней не продумал для себя кое-какие вопросы, скажем, тактического характера? — Он говорил, глядя на меня в упор. Я даже ощущал на своем лице его дыхание. — Так что можете быть спокойны. Или вы действительно решили, что я собираюсь просто взять и спуститься к нему, не обеспечив себе какой-нибудь страховки? Нет, я разработал целую схему, в которой вам, мой юный друг, на сегодня места нет. Поверьте, я говорю это не ради красного словца: если вы появитесь там, внизу, вместе со мной, то большей медвежьей услуги вы мне не окажете никогда в жизни. — Отпустив меня, он уже без эмоций, по-деловому пояснил: — Значит, вы остаетесь здесь, а если что-то пойдет не так, а подобная вероятность существует, оглядитесь и выходите из дома. Я буду ждать вас в переулке, там, в самом конце нашей улицы.

— Ну, если вы так считаете… Вы действительно так решили?

Маклеод наклонился ко мне и театрально заговорщицким шепотом — словно пьяный актер, разыгрывающий дурной спектакль, — сказал:

— Сынок, только не вздумай туда соваться. Если появишься внизу раньше времени, операция пойдет насмарку. Все будет нормально, вот увидишь. А когда я вернусь, мы с тобой все обсудим, и я тебе в подробностях расскажу, как хитрая лиса Маклеод опять урвала себе очередную гроздь вкусного винограда. — С этими словами он неожиданно сунул мне в руку конверт. — Тут буквально несколько слов. Я хотел оставить эту записку у вас под дверью. Не нужно открывать конверт прямо сейчас, прочтете потом.

Он закурил, вышел на лестничную площадку, похлопал ладонью по перилам и через секунду скрылся из виду.

В течение нескольких показавшихся мне невыносимо долгими минут я усилием воли соблюдал распоряжение Маклеода. Сжав зубы, я остался сидеть в темной комнате, с удивлением ощущая, что в помещении становится все менее жарко, что от стен начинает веять холодом и что воздух у нас на чердаке, тот самый воздух, который душил меня все это лето, стремительно становится ледяным и затхлым. У меня потекло из носа, руки стали замерзать, но больше всего на нервы мне действовала тишина, повисшая в доме. Я ждал — ждал до тех пор, пока не расслышал в этой тишине едва уловимый звук капающей из крана воды. Я попытался определить, откуда он доносился — из нашего ли умывальника на чердаке или же, кто знает, из соседнего дома, — и вдруг почувствовал, что каждая капля причиняет мне адскую боль, как будто вода капает мне на темя уже в течение многих часов. Так я и сидел в пустой комнате, словно в пещере, ощущая, как вокруг меня на полу начинают расти сталактиты.

Не в силах больше выносить это безмолвие, я вышел из комнаты Маклеода, намереваясь вернуться к себе. В тот момент, когда я проходил мимо лестницы, до моего слуха вроде бы донесся знакомый вкрадчивый голос Холлингсворта. Я остановился и машинально спустился на полпролета. Вдруг, как мне показалось, я услышал чьи-то шаги. Впрочем, вполне вероятно, что это просто скрипнула одна из ступенек старой лестницы. Повторяя про себя, что в любом случае не нарушу данное Маклеоду обещание и что вот-вот вернусь обратно к себе в комнату, я спустился сначала на третий этаж, а затем на второй и остановился у комнаты Ленни. Из-под ее двери пробивалась полоска света. Вероятно, там, в комнате, так и горела одинокая тусклая лампочка, свет которой только подчеркивал мрачную неестественную темноту, царившую в этом помещении. Ленни, скорее всего, по своему обыкновению, лежала на кровати или сидела на диване, запрокинув голову и глядя прямо на лампу. Краска, наверное, еще до конца не высохла, и ее потеки, должно быть, по-прежнему сползали вниз по окнам, меняя узор этих чудовищных, мрачных, абсолютно непроницаемых для дневного света занавесок. Здесь я простоял еще минуту-другую, словно набираясь сил у последнего пограничного поста перед марш-броском на территорию противника.

Внизу, в холле первого этажа, на потертом исцарапанном столе стояла пыльная лампа. Под ее абажуром в пятне света кружилось какое-то насекомое. Оно словно изучало разбросанные по столу отправленные не по тому адресу счета и письма, адресованные каким-то людям, разыскать которых уже не представлялось возможным. Я подошел к столу буквально на цыпочках. Остановившись, я машинально переворошил конверты, даже не глядя на то, кому они адресованы.

Они говорили. Здесь, на ступеньках, ведущих к дверям квартирки Гиневры, я мог разобрать их голоса. Впрочем, нет, даже не голоса, а шепот. Темп, в котором они обменивались репликами, наложение аргументов и контрдоводов друг на друга — все это выдавало напряжение, в котором происходил диалог, и спешку. Оба собеседника явно хотели завершить эту беседу как можно скорее. Они шептались все громче, а время от времени до моего слуха доносились и приглушенные возгласы Гиневры; один раз я отчетливо услышал, как заплакала и тут же почему-то замолчала Монина. Я почти припал к замочной скважине. Те двое спорили все яростнее, никто явно не хотел уступать оппоненту, и вот когда, судя по интонациям, дело подошло к кульминации, я разобрал, как Холлингсворт, перейдя с шепота на жалобный голосок обиженного мальчишки, не то произнес, не то простонал:

— Вы… Вы меня обманули. Вы меня обманули.