Обители пустыни

Однако рассуждения Холлуэя были прерваны. Ибрагим, чье неутолимое любопытство преодолело даже суеверный страх перед гробницей, подошел к археологам; свет их фонарей ярко освещал фреску с изображением принцессы, ожидающей приговора. Неожиданно Ибрагим вскрикнул в удивлении и тревоге и бросился к выходу. Холлуэй поймал его на полпути, требуя объяснений.

— Сэары, уходить прочь. Эта место совсем проклятый. Эта дева — та, какая вы звать по-английски дьявольский душа. Видеть — глядеть.

Он указал на нарисованную фигуру. Меррит наклонился ближе, рассматривая детали.

— Довольно-таки странно, — заметил он. — Видите у нее на груди это украшение, похожее на модное ожерелье? Но на нем не орнамент, а маленькая фигурка дьявола. Она встречается на всех ее изображениях. Можете сами проверить.

— Вот оно как, — промолвил Холлуэй и двинулся вдоль стен, разглядывая фрески. — Маленький дьявол. Мило, ничего не скажешь.

Но Ибрагим снова взвыл.

— Эта дьявол смотреть из ее душа. Эта почему ее замуровать. Если она умирать так. — он провел ребром ладони по шее, — или была убивать, дьявол выйти из нее и бежать. Замуровать, и дьявол, когда дева умирать и он выходить, оставаться здесь. Теперь вы открыть стена, освободить дьявольский душа. Уходить прочь скорей.

Холлуэй рассмеялся.

— Верно подмечено, Ибрагим! Мы и не думали, что среди нас найдется человек с таким буйным воображением. Но мне и самому кажется, что лучше нам выбираться отсюда. Воздух здесь не слишком-то благоуханный. Да и Дин еще больше позеленел.

Из коридора, где стояли землекопы, донесся крик, и Ибрагим метнулся к выходу.

— Говорить, крыша обваливаться! — прокричал он на бегу. — Завалить дверь! Бежать, сэары!

— Сверху просто сыпятся мелкие камни, — сказал Меррит. Но Холлуэй, уже отступая, кинул через плечо:

— Вам обоим стоит поторопиться! На нас несется самая настоящая лавина.

Он перепрыгнул через порог узкой двери. Меррит бросился вслед за ним и успел оказаться в проеме, когда послышался грохот оползня; Холлуэй, Ибрагим и двое рабочих в коридоре дружно закричали, и Меррит прыгнул, счастливо избежав опасности. И затем в проем, где он только что находился, обрушилась груда рыхлой земли и грубо обработанных камней, полностью завалив вход и превратив Дина в узника подземной темницы.

В коридоре ободряюще крикнули, что немедленно примутся за работу и выкопают его; невнятные голоса долетали до него словно издалека. Сильный молодой голос Холлуэя, слышимый лучше других, известил, что его освободят в течение получаса, предлагая Дину смотреть на вещи философски и заняться любовью с принцессой, чтобы скоротать время.

Дин улыбнулся при мысли о своем заточении, прислушиваясь к лязгу заступов и лопат; звуки казались громкими в сравнении с царящей в гробнице тишиной. Постепенно он начал осознавать, как тиха была усыпальница. Давящая тишина, не нарушавшаяся неисчислимые годы, казалось, вновь вступила в свои права. Его одинокий маленький фонарь храбро горел, но углы усыпальницы тонули во мраке; изображения на стенах кривились неясными и изломанными контурами. Взгляд Дина упал на скорчившуюся на полу мумию, и воображение перенесло его к последней зловещей сцене, разыгравшейся здесь в прошлом. Он думал о принцессе, вероятно, молодой и, конечно же, прельстительной, брошенной здесь на медленную смерть в наивной вере, что красивая и порочная ее душа, заточенная в этих удушающих стенах, никогда более не вырвется на свободу, дабы вновь сеять разрушение и гибель среди сынов человеческих.

Некоторое время он забавлялся своими фантазиями. Он сидел на полу, сложив руки на коленях, не сводя глаз с украшенной драгоценностями издевки в углу. Неожиданно он ощутил жару и замкнутость этого места, почувствовал, как пот выступает на лбу и руках; заметил также, что вокруг сгустился некий туманный ореол, в котором бессильно мерцал свет его фонаря.

— Поспешили бы эти бездельники! — раздосадованно пробормотал Дин. Он резко вскинул голову, выражение его лица изменилось, глаза заблестели от возбужденного недоумения. — Что это, разрази меня гром? Мне кажется, откуда-то веет духами — жасмином, клянусь Богом!

Он покачал головой.

— Какой-то неуловимый запах. Очередная шутка солнца. Никто из нас не пользуется духами — и уж тем более рабочие. — Он замолчал и усмехнулся. — Как бы то ни было, это место становится гнетуще тесным.

Затхлый воздух подземелья вызывал необъяснимое головокружение — его мысли расплывались, руки холодели. Задумавшись, он вдруг произнес:

— Черт побери! Уж не перепутал ли Ибрагим пузырек?

Он все более убеждался, что принял неправильное лекарство, и все больше злился на Ибрагима. Он ворчливо доказывал себе, что виной всему перепутанный пузырек, иначе он не испытывал бы сейчас такие диковинные ощущения. Его взгляд снова упал на мумию. На сей раз Дин уставился на нее, не отрывая глаз под нахмуренными бровями и чуть разомкнув губы. Свет потускнел, голова кружилась. Его смятенный, зачарованный взор отметил медленное, неопределенное изменение в лежащих на полу останках, хотя отдельные стадии этих перемен оставались неуловимы. Мертвое лицо медленно поворачивалось к нему — так медленно, что Дин, как ни старался, не мог заметить движения; впалые щеки налились, покрытые теперь не высушенным пергаментом, но бархатистой смуглой кожей. Он увидел полные алые губы, скрывавшие двойной ряд совершенных зубов; сморщенные руки показались ему плавными и изящными; волнистые изгибы и мягкие впадины груди и горла, внезапный блеск неведомых украшений. Он обхватил голову руками.

— Господи! Я начинаю бредить! — пробормотал он. — Это солнце — разумеется, солнце — ничем другим это не объяснить!

Но он почувствовал, как все тело задрожало в приступе мгновенного, безымянного ужаса, сжавшего его в тисках подобно кошмару тяжкого сновидения, про которое знаешь, что оно только снится, но не можешь пробудиться — и в этот миг осознал, что смутный аромат изменчивых благовоний усилился, сделавшись ясно ощутимым; душный, навязчивый запах цветов жасмина, приторный и чувственный, принес с собой внезапную боль от невыносимой тоски по яркой жизни, оставшейся позади.

— Ничего не понимаю! — пробормотал он. И чуть позже, безотчетно, с неясным чувством, что слышал эти слова раньше:

— Ты видишь явления и твердо знаешь, что они существуют, но не можешь их объяснить.

После он вдруг обнаружил себя ползущим на четвереньках к скорчившейся фигуре, которая, он знал и видел, глядела на него живыми глазами, маня его тяжелым и сладким ароматом жасмина; и замер с внезапным выражением ужаса на лице, будучи вполне уверен, что сошел с ума и содрогаясь при мысли о том, что могло бы произойти, если бы он невольно дотронулся до трупа. Свет был тусклым, и в глазах его стоял туман, так что он не мог ничего разглядеть; но Дин знал, что оно лежало недвижно, искоса посматривая на него из-под ресниц взглядом, полным приглашения и искушения, а драгоценности на нежной шее и округлой груди подмигивали ему в неверном свете.

И тогда вся сила воли покинула его, растворившись в тонком, изнуряющем благоухании, что овладело его разумом и вскружило голову; и внезапно наступила минута, когда он не мог больше вынести это испытание. Он набросился на землю и камни, завалившие дверной проем, и принялся разгребать их, бормоча бессвязные слова в слепом страхе того, чему не было названия.

После крик землекопов, раздавшийся совсем близко, достиг его слуха, и воздух туннеля, показавшийся небесно чистым и прохладным после удушья могилы, заполнил его легкие, словно струя бесконечно благодатной холодной воды. Когда Меррит и Холлуэй подошли к нему, он выпрямился, рассеянно улыбаясь, и бессильно упал на пороге.

Они вынесли его с вежливыми выражениями сочувствия, а он, теряя сознание, все бредил о мертвых существах, глядящих на него живыми глазами, о цветах, чья эссенция может увлечь человеческую душу в бездну адских мук, и о боли в голове, и о солнце, и о синих пузырьках. И тогда Ибрагим, дрожа от страха, нехотя признался, что не сумел найти в аптечке синий пузырек и принес вместо этого стакан чистой воды — «Именем Бог-Господь, сэары, очень чистой!»