Туман в зеркале

Как выяснилось, Дансер был прав: записи по большей части интереса не представляли. Я обнаружил даты обучения Вейна в школе и сведения о том, откуда он родом, увидел его имя в одной или двух спортивных командах нижнего дивизиона, открыл, что он был рулевым в соревнованиях по гребле, и все в таком роде. Когда я впервые наткнулся на его имя, я испытал легкий всплеск волнения, который, впрочем, вскоре прошел, пока я все корпел над материалами, а ничего более интересного не обнаруживалось. Было очевидно, что по крайней мере первые два или три школьных года у Конрада Вейна была вполне обычная школьная жизнь, как и у многих сотен других незапоминающихся мальчишек.

Я заглянул в напечатанные путевые журналы и другие книги описательного свойства. Они включали три опубликованные работы самого Вейна и два или три эссе, ставшие его вкладом в работы других авторов, но здесь не было ничего, чем бы я уже не располагал и что не читал множество раз. Другие книги касались примерно того же и были написаны людьми, чьи имена были мне знакомы, а о двоих из них говорил Бимиш, книготорговец. Они упоминали Вейна, но только мимоходом, а в нескольких трудах на него только ссылались в примечаниях.

Я начал испытывать подавленность. Кроме того, я задавался вопросом, не припрятал ли Дансер что-нибудь от меня.

Свет за окном тускнел, день близился к концу, и солнце скрылось за крышами домов. Выглядывая в окно, я каждый раз замечал, что река меняется, цвет ее из стального делается черным, а на снег ложатся тени, и он уже не сверкает. Несколько раз я прохаживался туда-сюда по комнате в попытках согреться и останавливался поближе к маленькой печке, растирая руки. Я не испытывал голода, просто читал и читал в тишине этой старой библиотеки, и не ощущал в окружающей меня атмосфере ничего тревожного, да и вообще ничего, на что имело бы смысл обратить внимание. Почти все в этот день было на удивление спокойным и умиротворяющим.

Прошло уже больше двух часов с моего прихода в библиотеку, когда я в первый раз получил некий намек на что-то, хоть немного интересное, — отчет о диспуте в старших классах. Он проходил на тему вуду и колдовства и среди выступавших был отмечен «громогласный оратор» К. П. Р. Вейн. Вскоре после этого в экземпляре рукописного журнала, который готовили и выпускали какие-то мальчики, я нашел уведомление о предполагавшемся основании «Клуба раздвоенного копыта», «частного общества для исследований, обсуждения и проведения опытов», подписано: К. П. Р. В. Это напоминало обычные попытки школяров произвести впечатление, показаться значительными, таинственными и безнравственными, на деле же — практически безобидные. Несколько более встревожило меня сообщение, появившееся в официальном школьном отчете пару месяцев спустя: по приказу главного наставника доктора Бирдлипа клуб был расформирован, и вся его деятельность, равно как и встречи между бывшими участниками запрещены.

Итак, Вейн — как и многие другие глупые юнцы до и после него — баловался оккультизмом. Это выставляло его дураком и человеком малоприятным, но меня интересовало другое: были ли те россказни и слухи, о которых мне говорили, чем-то большим, нежели просто сплетня, которая за долгие годы обросла множеством красочных подробностей подобно другим выдуманным историям, что при каждом пересказе делаются все более пугающими.

Я вернулся к перелистыванию страниц отчета, зачарованный запечатленной в нем картиной школьной жизни полувековой давности, изумляясь, сколь многое за это время изменилось, открывая любопытные мелочи, как, например, то, что до Дансера деканом был его отец. Я решил, что на сегодняшний день это будет последний том, который я внимательно просматриваю. В библиотеке становилось все холоднее, день близился к вечеру, темнело, и я мечтал о горячем чае с тостами у камина.

И тут я наткнулся сначала на сообщение в отчете, а потом на приклеенную к странице газетную вырезку о смерти мальчика в Элтоне. Его обнаружили повешенным на балке в запертой комнате. Он был избит, и было установлено, что, когда его последний раз видели несколькими днями ранее, он был чем-то очень сильно встревожен. Ему было тринадцать лет, и семья его проживала в усадьбе Киттискар-Холл, в дальней деревушке с тем же названием, расположенной в северном Йоркшире.

Имя его было Джордж Эдвард Паллентайр Монмут.

9

Среди ночи я вдруг вспомнил о кожаном бауле.

Спал я глубоким сном без сновидений. Когда я проснулся, спальня была залита слабым светом, отраженным от снега за окном. И, как я уже сказал, у меня почему-то возник в уме четкий образ потертого коричневого баула с выгнутой крышкой и железными ручками. В этом бауле было сложено все, что я сохранил из вещей моего опекуна. Он не копил имущества, и когда после его смерти я выбросил все предметы домашнего обихода, то остались в основном книги да еще несколько ценных безделушек, которые он собрал за свою кочевую жизнь, и кое-какие его личные вещи, с которыми я считал себя не вправе расстаться.

Когда он умер, я тщательно перебрал все его бумаги, в какой-то мере по необходимости — чтобы прояснить некоторые деловые вопросы, но также и в надежде найти что-либо, относящееся ко мне самому, хотя бы малейшие намеки о моем происхождении и окружении. Не было вообще ничего. Словно бы я появился в этом мире, только когда приехал к опекуну в возрасте пяти лет, а до того вообще не жил. Намеренно ли он уничтожил все бумаги, я не знал, но поскольку ничего не нашлось, я перестал беспокоиться на эту тему. Просто упаковал в баул то, что я хотел или должен был оставить, и вместе с некоторыми моими собственными вещами сдал его на хранение в ближайшем городе. Там все это и оставалось до тех пор, пока я не занялся необходимыми приготовлениями для возвращения в Англию. И теперь баул, доставленный пароходной компанией вместе со всем остальным моим имуществом на Прикеттс-Грин, 7, так и стоял нераспакованный.

Я не знал, почему именно сейчас этот образ столь живо возник перед моим мысленным взором, но вот — я лежу и думаю об этом самом бауле, разглядываю его в своем воображении, словно он тут, — распаковываю после перевозки, откидываю крышку. Впрочем, я мало что мог вспомнить о его содержимом, поскольку память моя сохранила о том времени очень немногое. Знал я только одно — я должен заново перебрать все содержимое баула, ибо теперь еще более отчаянно хотел найти хоть какой-то след моего прежнего существования.

Джордж Эдвард Паллентайр Монмут. Почему он носил мою фамилию? Что это? Всего лишь чистое совпадение, хотя и весьма странное, — или нас что-то связывает?

Мне не будет покоя, пока я этого не узнаю. В глубине души я был уверен, что тут должна существовать некая связь и что именно поэтому интерес к Конраду Вейну овладел мною столь сильно. Должно быть, моя семья имела с Вейном какие-то деловые отношения, и мертвый мальчик каким-то образом связан со мной.

Не был ли тот, чьи рыдания я слышал за дверью, его несчастным призраком? Не он ли был слабеньким бледным мальчиком? Быть может, когда он преследовал меня, отчаянно пытаясь привлечь внимание, ему нужна была моя поддержка? И чего он хотел? Покоя? Помощи? Или отмщения? В ту ночь возможным казалось все — все то, чего я прежде и вообразить себе не мог и о чем даже никогда всерьез не задумывался. То, что мне довелось пережить за последнее время, уже подготовило мой разум, но лишь когда я приехал в Элтон, когда прочитал то, что прочитал вчера днем, когда начал постигать истину о Конраде Вейне, но самое главное — когда увидел собственными глазами это имя: Джордж Эдвард Паллентайр Монмут, — лишь тогда я полностью убедился в существовании того, что лежит за гранью привычного мира.

Как ни странно, теперь я был менее напуган, чем раньше. Я больше не думал, что заболел, или сошел с ума, или стал жертвой чей-то злой шутки.

В комнате было необычайно холодно. Окна изнутри заледенели, запечатлев прекрасный тончайший узор в виде листьев папоротника. Было тихо. В воздухе ощущались спокойствие и безмятежность, как и весь минувший день.