Страница 81 из 100
— Я готов, но как другие.
— Есть и другие, — слукавил Мирович. — Главное, чтоб вы исполняли мои команды.
Подобные разговоры он провел с несколькими солдатами, уверяя каждого, что в заговоре есть и другие. Даже сговорил двух капралов.
Эту подготовку Мирович провел днем, получив от каждого уверения, что-де я готов, если готовы другие солдаты.
Во втором часу пополуночи на 5 июля он вошел в караульное помещение и скомандовал:
— К ружью! Строиться!
Солдаты, разобрав ружья, построились.
— Заряжай пулями!
Солдаты начали заряжать оружие. И в это время, заслышав в караулке шум, появился из своей квартиры комендант Бередников.
— Это что такое? — вскричал он.
Мирович, подбежав к нему, ударил его прикладом по голове и, схватив за ворот, закричал:
— Вот он злодей, который содержит под караулом государя Ивана Антоновича. Возьмите его! Мы умрем за государя!
Комендант был повязан и арестован.
Мирович в сопровождении вооруженных солдат вышел во двор и решительно направился к казарме, где находилась гарнизонная команда. От казармы послышался окрик:
— Кто идет?
— Иду к государю, — ответил Мирович.
Из гарнизона раздался ружейный залп, завизжали пули. Мирович приказал стрелять в ответ. Тут солдаты истребовали:
— Покажи нам вид, почему мы должны так поступать.
— Вот манифест, — выхватил Мирович из-за пазухи бумагу.
— Прочитай, что в нем.
Мирович прочел несколько строк, скорее на память, чем что-то видя в темноте, и сказал:
— Поздравляю вас с законным государем!
Солдаты вроде поверили.
Поскольку гарнизон отстреливался, Мирович велел притащить пушку, не столько для стрельбы, сколько для угрозы.
— Босов, — подозвал он солдата, — ступай, скажи им, что мы начнем палить из пушки, если они не сложат оружия.
Босов ушел. Мирович приказал не стрелять и своим, опасаясь, что нечаянно могут убить императора. Воротившийся Босов сказал:
— Они положили ружья. Можно идти.
Мирович со своими солдатами бросились к казарме. Когда вошли, там было темно.
— Дайте свету! — скомандовал Мирович.
Принесли шандал с горящими свечами. И тут Мирович увидел лежащего на полу человека, заколотого ударом в сердце.
— Эт-та кто? — пролепетал Мирович.
— Это тот, кого вы шли выручать, — ответил Власьев, стоявший рядом с Чекиным.
— Ах вы, сволочи! — Мирович подбежал к ним. — Что ж вы наделали? Как вы не побоялись Бога? Вы ж пролили невинную кровь государя.
— Мы это сделали по указу, — отвечал Чекин. — А вот вы от кого пришли? Вот читай. — И протянул Мировичу бумагу.
Тут зашумели солдаты:
— Прикажи заколоть их, раз они убили государя.
— Не трогайте их. Они исполняли приказ. А нам… нам уже помощи ждать не от кого.
Встав на колени, Мирович поцеловал убитого, прошептал:
— Прости, государь, что не уберегли тебя.
Потом поднялся и, не отирая на лице слез, сказал солдатам:
— Ребята, во всем виноват только я. Вашей вины здесь нет. Поднимите государя, вынесите во двор и велите играть зорю.
Чрезвычайный суд из Сената и Синода присудил Мировича к смерти, несмотря на резолюцию императрицы: «Что принадлежит до нашего собственного оскорбления, в том мы сего судимого всемилостивейше прощаем…»
Поскольку сия высокая сентенция была положена на вежливой просьбе суда к императрице не мешаться в его решение, она — эта резолюция и заканчивалась всемилостивейшим: «…сего дела случай отдаем в полную власть сему нашему верноподданному собранию».
Не станем лукавить, знала Екатерина Алексеевна, что решит суд, знала, более того, была заинтересована в исчезновении Мировича, однако не могла «всемилостивейше» сознаться в этом. Не позволяла ей это сделать линия поведения ее с русским народом в роли заботливой, всемилостивейшей матушки-государыни, линии, которой она придерживалась с самого приезда в Россию и благодаря которой была возведена на престол.
К 15 сентября на Петербургском острове на Обжорном рынке был возведен высокий помост для свершения казни. К заранее объявленному часу на площади собралась огромная толпа, люди обсели даже крыши ближайших домов, ребятишки деревья.
В полдень на помост взошел Мирович с гордо поднятой головой.
Все было там — и палач с помощниками, и топор, воткнутый в плаху. Но народ, отвыкший за время царствования Елизаветы Петровны от таких жестокостей, не верил в готовящееся.
— Простит, — говорили твердо в толпе. — Это чтоб попугать.
— В самый последний момент простит.
— Даже Петр Великий…
Но раздался удар топора, и палач поднял вверх отрубленную гордую голову. И охнула изумленная толпа от содеянного, не угадавшая волю монаршую, со многими дурно стало.
Солдат, поддержавших Мировича, прогнали сквозь строй, насыпав сверх меры палочных ударов, и раскассировали по отдаленным полкам.
Власьев и Пекин за неукоснительное исполнение приказа получили по 7 тысяч рублей и дали подписку вместе ни в каких компаниях не бывать и даже в городах столичных вместе не съезжаться, а об известном событии никогда не говорить. И все это под страхом лишения чести и живота.
Надо было как можно скорее забыть о случившемся, да так, как будто его никогда и не было, Поскольку время востребовало не того, кто нужен был.
Ошиблось время-то. Поправить его надо.
2. Дело Салтычихи[80]
— Ваше сиятельство, прибыл обер-полицмейстер Москвы, — доложил адъютант.
— Бахметев?
— Так точно.
— Приглашай.
Обер-полицмейстер вошел, держа под мышкой увесистую папку.
— Вот принес, как вы просили, ваше сиятельство.
— Давайте на стол, будем смотреть вместе, — сказал Салтыков.
Бахметев положил тяжелую папку перед генерал-губернатором, стал развязывать замусоленные тесемки.
— Она арестована? — просил Салтыков.
— Да.
— Когда?
— Как только повелели ее величество.
— Почему надо было ждать повеления императрицы?
— Но ее арестовывали не первый раз, были приводы и ранее. Но все как-то с рук сходило.
— Почему?
Бахметев молчал, но Салтыков снова повторил:
— Почему сходило с рук?
— Полагаю, она откупалась, ваше сиятельство. А главное, грозилась своим родственником, как, мол, ему напишу, он вам покажет.
— Кто «покажет»?
— Вроде как вы, ваше сиятельство.
— Я?! — удивился Салтыков.
— Ну да. Она так и грозилась: напишу своему родственнику фельдмаршалу Салтыкову.
— Ничего себе, — пробормотал, смутясь, граф. — И вы верили?
— Как не верить, она ж тоже Салтыкова.
Граф стал листать страницы пухлой, фунтов на десять, папки.
— Ну спасибо, братцы, такую родственницу мне расстарались. Почему-то государыня, и не видя ее, разобралась, так и сказала: «ваша однофамилица». А вы?
Бахметев вздыхал виновато, следил внимательно за листками, переворачиваемыми Салтыковым. Граф задержался на одной бумажке, пытаясь разобрать каракули, видно писанные рукой малограмотного. Бахметев пояснил:
— Это слезница повара ее Арефия, она его одиннадцатилетнюю дочь убила.
— За что?
— Как показывал сам Арефий, за то, что плохо помыла крыльцо. Ну Салтычиха рассвирепела и столкнула ее с этого крыльца, и девочка убилась.
— А где сентенция суда? — спросил Салтыков.
— Там дальше.
Граф стал листать медленно.
— Вот, вот она, — остановил его Бахметев.
Петр Семенович стал внимательно читать постановление суда, и чем далее, тем более изумляясь:
— Позвольте, позвольте, как же так? Арефию же кнут и ссылка? — спросил, оторвавшись от бумаг.
— Вот так, — вздохнул Бахметев. — Она оправдалась, мол, девчонка сама осклизнулась, я, мол, ее и пальцем не тронула.
— Но за что ж тогда Арефию кнут?
— Ну как? Оклеветал дворянку. Да и она потребовала на суде, мол, он повар и пытался ее отравить.
80
Салтычиха (Салтыкова Дарья Ивановна; 1730–1801) — помещица, известная зверскими истязаниями крепостных. В 1768 г. была присуждена к пожизненному заключению в тюрьму при монастыре, где и умерла.