Три коротких слова

Утром я первым делом спросила:

– А мама уже здесь?

– Нет, зато ты будешь жить с братиком, – ответила миссис О’Коннор.

Вечером меня отвезли в Сеффнер к Бенедикту и Аннабелле Хайнз. Я обрадовалась, когда увидела Люка, однако он спал с другим малышом на нижнем этаже, а мне отвели комнату наверху, но из-за низкого скошенного потолка мне было страшно оставаться там одной.

Если нельзя жить в одной комнате с братиком, как в нашем трейлере в Южной Каролине, то лучше бы мне было вернуться к маме и Дасти. Меня не радовали ни огромная лужайка, ни качели, ни детский батут с бассейном, ни дом – самый шикарный из всех, мною виденных. Свою злость и досаду я вымещала на девочке помладше, которую тоже звали Эшли.

– Зайчонок мой, – ласково звала меня миссис Хайнз. Вообще-то они с мужем предпочитали возиться с малышами, и я это знала. Особенно они носились с Люком: он был такой мелкий, что Хайнзы ушам своим не поверили, узнав, что ему почти год. Миссис Хайнз готовила ему отдельно и считала, что он прибавляет в весе исключительно благодаря ее свекольному пюре.

Никто не отвечал мне, почему мама не приезжает. Как-то раз я сунула телефонную трубку прямо в руку миссис Хайнз и потребовала:

– Позвони моей маме, пусть приедет и заберет меня!

– Я не знаю ее номера, – вздохнула миссис Хайнз, – но я что-нибудь придумаю.

Через несколько дней мистер Хайнз отвез нас в то же здание, куда меня перевели из полицейского участка.

Там ждала мама. Она обняла меня, а потом, осмотрев мои руки и ноги, строго спросила:

– Что это за сыпь?

– Комары покусали.

– Тебя что, держат в лесу? – И мама бросила обвиняющий взгляд на соцработника, стоявшего в дверях.

– Мама, мне там не нравится! Забери меня домой!

– Скоро, солнышко, но не сегодня.

– А когда?

Она снова взглянула на соцработника, потом на меня.

– Сначала мне надо найти работу и квартиру получше.

В следующий раз мы ждали очень долго, но мама так и не пришла.

Я поминутно спрашивала: «Ну где же она?» – и в конце концов совсем расхныкалась.

– Похоже, М-А-М-А сегодня не объявится, – протянул соцработник.

– Как можно так обращаться с собственными детьми! – возмутился мистер Хайнз и бодрым голосом добавил: – Нам пора.

– А как же мама?

– Мы не можем больше ждать. Миссис Хайнз будет волноваться.

– Пожалуйста! – умоляла я. – Она придет! Придет!

Он вытолкал нас с Люком в коридор и сказал соцработнику:

– Я не допущу, чтобы это повторилось.

– Это какая-то ошибка, – не унималась я. – У вас часы спешат! Мама к нам обязательно придет!

Я вырвала свою руку и бросилась назад в комнату для свиданий.

– Пойдем, Эшли, – с плохо скрываемым раздражением повторил мистер Хайнз.

Я нырнула под стол, надеясь потянуть время. Может, мама запаздывает – ведь в машине мотор барахлит, а еще она могла сбиться с дороги. Мистер Хайнз опустил Люка на пол и полез за мной:

– Эшли! Прекрати немедленно! Мы сейчас же уходим!

Он протянул мне руку, но я зло оттолкнула ее. Это у них часы спешат! Это они не могут потерпеть! Они, только они не дают маме шанс!.. В конце концов меня выволокли из-под стола и, не обращая внимания на мой плач, отвезли назад – в свой постылый дом.

Но никто не мог запретить мне думать о маме – о том, как она улыбается, поет в душе, как красит глаза и губы. Я говорила ей: «Мама, ты такая красивая!», а она целовала меня в щеку, оставляя яркий след от губной помады, который мне очень нравился. Для Дасти у мамы было куда больше поцелуев, и я ему завидовала. Иногда, когда они думали, что я сплю, я за ними подсматривала.

– Хотите, покажу, как мои мама и папа развлекаются? – спросила я у девочек, достала двух мишек из хозяйского ящика для игрушек и прижала мишек передом друг к другу. Девчонки прыснули со смеху.

– А еще они могут вот так. – Поощряемая всеобщим смехом, я просунула голову одного мишки между ногами второго и изобразила стоны, которые иногда слышала по ночам.

– Что здесь такое? – раздался над головой голос миссис Хайнз.

Дети бросились врассыпную, но я осталась и разыграла свое представление перед миссис Хайнз.

– Положи игрушки на место и ступай во двор, – сказала она тоном, не терпящим возражений.

Я пулей вылетела из дома, с грохотом захлопнув за собой дверь.

– Моя очередь! – окликнула я маленькую Эшли, однако та как ни в чем не бывало проехала мимо на трехколесном велосипеде. Вне себя от ярости, я догнала ее и схватила за шею. На подмогу прибежал Люк, схватил меня за ногу и попытался повалить на землю. Пришлось его стукнуть. Он завизжал, и из дома выбежала миссис Хайнз. Крепко схватив мою руку, она завела меня в дом и усадила на табуретку – «остыть».

Потом я подслушала, как она жалуется кому-то по телефону:

– У девочки синдром гиперактивности, я уверена. Ни минуты на месте не сидит, сломала все свои игрушки, обижает малышей – даже родного брата.

Миссис Хайнз понизила голос до шепота и пересказала сцену с мишками. А когда она упомянула, что я начала мочиться в постель по ночам, я ушла в комнату, где остальные дети смотрели телевизор, встала перед экраном и принялась обезьянничать.

Один из родных детей Хайнзов зашикал на меня, но я и глазом не моргнула.

– Эшли, отойди, ты не стеклянная, – приказал он тогда.

Мама от души посмеялась бы над моими ужимками; здесь же никому не было до меня дела.

Через каких-то четыре месяца миссис Хайнз объявила, что мы с Люком переезжаем к нашему дедушке.

– Разве не чудесно? – спросила она, складывая мою одежду.

Я обошла весь дом и собрала все игрушки Люка и его бутылочки, но они вернулись на свои прежние места. Я и не заметила, что миссис Хайнз упаковала только мои вещи…

Когда за нами приехали, Люк дремал. Меня с вещами спровадили к машине.

– А как же Люк?

– Пусть поспит, – ответил соцработник, – потом приедет.

Только через несколько дней до меня дошло, что в новой приемной семье – а вовсе не у дедушки – я буду жить без Люка. Что со мной не так, почему от меня снова отказались, недоумевала я и раз за разом спрашивала себя: за какой ужасный проступок забрали маму?

У меня и в мыслях не было обвинять маму. О том, почему она не забирает меня обратно, я тоже не догадывалась. Казалось бы, можно подобрать простые слова и объяснить ребенку, что происходит. Тем не менее никто не потрудился. Я думала, от меня скрывают что-то ужасное, но, скорее всего, меня просто не хотели «травмировать».

Теперь я знаю, что – по крайней мере, поначалу – мама старалась как могла. Она никогда не била нас. Она нас любила, а я обожала ее. Ее арестовали за поддельный чек, хотя потом Дасти признался, что это его рук дело, и маму выпустили, продержав шесть дней. Когда она вернулась домой, на двери висел замок. Через три недели Дасти выпустили из тюрьмы и тут же арестовали снова – теперь за попытку кражи в магазине. Мама сняла новую квартиру, однако почти все наши вещи остались в запертом доме. Мама писала заявления, чтобы выбить продуктовые талоны и пособие на детей, но ей отказали, потому что дети с ней больше не живут. Когда она попыталась забрать нас из-под опеки, ей тоже отказали, поскольку она не способна нас прокормить.

Спустя два месяца после того, как мы попали в приют, судья Винсент Джильо официально передал нас на попечение государства. Мы стали «государственными детьми». Назначенный нам законный представитель был частью исполнительной системы штата Флорида. Правительству оказалось проще заплатить посторонним людям, чем вернуть нас родной маме и предоставить ей пособие.

Как я узнала позже из своего досье, третьей приемной мамой стала Йоланда Шотт. Я помню только бессменные оранжевые перчатки для уборки, в которых она суетилась по дому. Мне до сих пор любопытно, зачем Шотты приняли меня и почему так быстро отказались. Может, меня перевели к ним только на время, пока не подвернется что-нибудь более подходящее, а может, я им тоже пришлась не по нраву.