Разящий меч

— Как, во имя всего святого, мы сумеем справиться? — пробормотал он себе под нос.

— С летающими машинами? — спросил Эндрю, понимая, что речь идет не только о них. — Фергюсон работает над идеей нового двигателя. Через месяц мы уже научимся летать.

— Я обо всей войне в целом.

Эндрю был шокирован. Ганс всегда служил для него источником силы, опорой, чем-то таким, в чем он всегда был уверен. Он не просто научил Эндрю всему, что знал и умел сам, но и отошел в сторону, когда ученик смог сам принимать решения. Но в то же время он всегда был рядом и помогал в трудные моменты, даже если эта помощь заключалась всего лишь в одобрительном кивке.

«Черт побери, — подумал Эндрю, — он мне нужен, и я нужен ему».

— Мы сразимся с ними здесь, на линии обороны Потомака. Укрепления начинаются у станции Пустынной, там мы и начнем бой, а если понадобится, дойдем до реки Нейпер.

— Их в шесть раз больше, чем нас, Эндрю, и благодаря лошадям они гораздо мобильнее, чем мы. Все воины у них — верховые.

— Ты же слышал, что сказал Джон Майна, — отозвался Эндрю. — Это четыреста тысяч лошадей, которых нужно кормить, и им понадобится для этого не меньше шестнадцати миллионов фунтов травы в день. Проблема с фуражом будет для них сущим бедствием. Да если у них, черт побери, была бы хоть капля здравого смысла, они бы напали этой зимой, пусть даже и пешими. Но, к счастью, у них так не принято. Орде нужны лошади.

— Зато когда они ударят, это будет похоже на ураган, — ответил Ганс. — Теперь я знаю, что чувствовали мятежники. Независимо от того, сколько людей убьют, все равно надо идти вперед. В нашей армии всегда были самые плохие военачальники — Мак-Клеллан, Берн-сайд, Хукер, — мы всегда должны были только наступать. Иной тактики они не признавали. — Так ты считаешь, что нас ждет поражение? -спросил Эндрю, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно.

Ганс посмотрел на него и усмехнулся: — Нужно быть готовым ко всему, сынок. Готовься проиграть здесь, на станции Уайлдернесс и даже в Суздале. Готовься к тому, чтобы уйти в леса, когда все кончится. Все, что им нужно, это один раз разбить нашу армию, так как у нас совсем нет резервов. Да, я знаю, что в Риме постоянно тренируют новобранцев, но учти, у них ведь было всего полгода, и половина их дивизий вооружена гладкоствольными ружьями -мы не успевали делать винтовки.

— Ты действительно так думаешь? — тихо спросил Эндрю.

Ганс с непроницаемым лицом подошел ближе.

— Тебя боги отметили при рождении, — сказал он. — Наверное, это был бог войны, который не знает поражений. Для человека вкус поражения привычен — когда он слишком часто побеждает, в чем-то он становится слабее. Похоже, я был для тебя неплохим учителем. Но предупреждаю, что на этот раз легкой победы не будет. Тебе придется напрячься, как никогда раньше, потому что, если эта армия развалится, именно ты должен будешь собрать ее снова. Русь измучена четырьмя годами войны, но у русских больше не будет в глазах того ужаса, как в тот, самый первый раз. Думаю, мерки это понимают. Эта война станет настоящим адом.

— Ты говоришь так, словно потерял всякую надежду.

— Я слишком устал, — ответил Ганс, и Эндрю вдруг впервые осознал, как его друг постарел. В голосе сержанта послышалась слабость. — Знаешь, я всегда думал, что к этому времени уже выйду в отставку, уеду на запад, в Калифорнию, — там, говорят, хорошая земля. Может, женюсь, начну свое дело — открою таверну или что-нибудь в этом роде.

Эндрю рассмеялся:

— Ты — владелец лавки? Представить себе не могу! Ты — солдат, Ганс, ты всегда был солдатом и через сто лет по-прежнему будешь им. Ты вечен, сержант!

— Я — всего лишь человек, Эндрю.

— Но они, вон там, — Эндрю показал рукой, — думают иначе. И ты, и я для них уже не обычные люди.

— В том-то все и дело, Эндрю. Я — обычный. — А я?

— Ты не можешь позволить себе быть меньше, чем ты есть на самом деле. Я старался приготовить тебя к тому, что предначертано судьбой.

— В этом мало радости.

— Не мое дело говорить приятные вещи, ты — выше этого. Стоит нам проявить слабость, и несчастья посыпятся на нас одно за другим. Да поможет нам Бог, мы должны знать, что можем опереться на тебя.

— И на тебя, сержант, — прошептал Эндрю. «Каким же я должен быть? — подумал он, внутренне содрогнувшись. — Где мне найти силы, чтобы вести людей дальше?»

— Я сделаю все, что смогу, — ответил Ганс тихо. — Я буду учить их, хвалить и ругать, когда понадобится, я буду сражаться до последней минуты, но на этот раз, Эндрю, я чувствую приближение врага и… — Голос Ганса дрогнул, он оглянулся.

Послышался тихий свист, заглушаемый ветром. Эндрю растерянно посмотрел на Ганса

— Должно быть, уже поезд.

Он снова взглянул на сержанта. Порыв ветра швырнул ему в лицо целую пригоршню холодной воды. Эндрю вздрогнул:

— Проклятие, сынок, я вышел за тобой, чтобы ты посидел в тепле, пока они не приедут!

Ганс с неуклюжей заботливостью подхватил Эндрю под руку и заставил отвернуться от ветра. Запах дыма и леса стал сильнее. Звон станционного колокола заглушала буря — он был едва слышен. Сразу зажелезной дорогой Эндрю видел размытый силуэт блокгауза, который служил штаб-квартирой. Паровоз, в темноте похожий на огнедышащего дракона, подъехал к станции. Эндрю направился в единственный пассажирский вагон, прицепленный сразу за паровозом. За ним тянулись грузовые платформы, на которых стояли новые двенадцатифунтовые полевые орудия еще со следами смазки. Шесть платформ с двенадцатью пушками, зарядными ящиками и лобовыми щитами. Черт, пушек у них действительно маловато.

Эндрю с любопытством огляделся. Это был президентский вагон. Русские заботливо украсили его деревянной резьбой и нарисовали с одной стороны картину, изображавшую подписание конституции Руси. Эндрю нашел и свою собственную фигуру. Он стоял рядом с Калином, и оба они на изображении были намного больше, чем в жизни. Таким он и должен быть — больше, чем на самом деле, ведь им так надо в это верить.

Подойдя к ступенькам, он вскарабкался в вагон, стараясь не обращать внимания на слабость в ногах. Дверь открылась.

— Ганс, какого черта ты позволяешь ему вот так разгуливать?

— Доктор Вайс, я вполне способен сам за собой присмотреть. Поэтому Гансу вовсе не обязательно играть роль сиделки при мне.

— Черт знает что такое, — недовольно фыркнул Эмил, помогая ему взобраться. — Вид у тебя — краше в гроб кладут.

Эмил приложил ладонь ко лбу Эндрю и, что-то кудахча, как встревоженная наседка, впихнул его в вагон, не забыв при этом бросить на Ганса полный упрека взгляд.

В удушливом тепле вагона Эндрю чуть не задохнулся, лоб его покрылся крохотными капельками пота. Он тут же неловко принялся расстегивать плащ-палатку, пальцы у него дрожали.

— Позволь, я помогу.

Навстречу Эндрю шагнул Калин — президент Калинка в цилиндре, верхушка которого была на уровне глаз Эндрю.

— У каждого из нас по одной руке, и вдвоем мы должны с этим справиться, — весело сказал он, глядя Эндрю в глаза. — У меня целая пачка писем от Кэтлин, и последнее было мне вручено не более четырех часов назад, — продолжил он и ловко расстегнул пуговицы, в то время как Ганс помог Эндрю скинуть тяжелый мундир.

Эндрю огляделся и кивнул, приветствуя собравшихся. Над головой, по крыше вагона, ходил телеграфист, который присоединился к линии, устанавливая связь с миром для кучки людей, служивших ядром сопротивления орде.

— Ты похудел, Эндрю.

— Ты бы лучше на себя посмотрел, твердолобый ирландец, — ответил Эндрю, пытаясь улыбнуться.

Пэт О’Дональд подошел и сгреб руку Эндрю, они оглядели друг друга, оценивая произошедшие в них перемены. Выздоровление Пэта после ранения в живот затянулось, чему немало способствовало постоянное нарушение пациентом запрета на водку, наложенного Эмилом. Всем трактирщикам в Суздале было приказано не давать ирландцу вожделенную жидкость, и в результате тот, обидевшись, как-то разнес до основания одно из питейных заведений, отказавших ему.