Страница 72 из 85
— Простите, сударыня! — Потом назидательно, старческим голосом спросил: — Студентка? Тэк-с… Латынь учить надо!
— А вы по-русски. Разве нельзя?
Николай удивленно поднял белесые брови:
— Степан Иванович, вы слышите? Дама говорит вполне резонно. Что еще за латынь? Поставить вопрос о том, чтобы употреблять только русские термины: ведь все латинские внуки итальянцы, французы и прочая — к нам ездят учиться, а мы все еще избегаем собственных словообразований.
И сразу же, без всякого перехода, сказал с искренним вздохом:
— Эх, Катя! Сколько людей можно будет спасти, если найдем средство против рака, саркомы и прочих мерзостей Ведь и у меня отец умер от рака… Но вот беда — никак не можем поймать как следует этот проклятый вирус Иванова. Попробуем сегодня, Степан?
Катя видела — оба рвутся в лабораторию — и не стала больше их задерживать.
— Ну, друзья, мне пора домой… Нет, провожать меня не стоит — тут несколько шагов. До свидания, Коля! До свидания, Степа!
Они ее удерживали за руки, она шутливо отбивалась и, вырвавшись, крикнула:
— А вам желаю удачи! Счастливо!
Улетела грусть, развеялась тоска. Жизнь была так хороша!
Катя верила, что скоро будет открыт чудесный препарат, и первым человеком, которого вылечат при помощи него, будет она сама.
Глава XVII
Долго пришлось бы описывать, как победили "болотницу" разновидность эпидемического дальневосточного энцефалита. Тысячи врачей многие дни просиживали у изголовья больных, сотни микробиологов во многих институтах страны работали над созданием препаратов против этой болезни. Каждое открытие, самое ничтожное и самое великое, требует напряженной работы. Победа была достигнута общими усилиями: студентка Снежко установила, что вирусоносителями "болотницы" являются болотные крысы; владивостокский врач Цой заметил, что облучение радиоволнами сантиметрового диапазона значительно улучшает деятельность сердца больных; московский академик Бернардский высказал подтвердившееся предположение о том, что методика лечения "болотницы" должна быть аналогичной методике лечения заболеваний мозга; Ленинградский микробиологический институт создал живую вирус-вакцину для профилактических прививок; Харьковский институт имени Мечникова — препарат для лечения.
Как бы то ни было, к весне основная масса больных "болотницей" постепенно начала выздоравливать, а в Златогорск вылетело несколько врачей-инструкторов Академии медицинских наук, чтобы покончить с этой болезнью раз и навсегда.
Двадцать восьмого марта Тане Снежко впервые разрешили подняться с постели, а одиннадцатого апреля она выписалась из клиники.
Был хороший весенний день. Крупные, легкие, совсем летние облака неторопливо плыли по ярко-голубому небу; лопались почки на деревьях, выпуская острые язычки зелени; о чем-то оживленно беседовали птицы.
Таня опьянела от воздуха, солнца, птичьего крика, автомобильных гудков, музыки, доносящейся из парка. Ее окружили со всех сторон друзья, шутили, смеялись.
— Подождите, подождите минутку, — повторяла Таня. — Дайте дух перевести!
Все это было и раньше: облака и солнце заглядывали в окна палаты; музыка звучала из репродуктора; букет лозы, покрытой белыми барашками, стоял у нее на столике; друзья приходили ежедневно, — но только теперь, когда все это собралось вместе, Таня почувствовала настоящую радость. Она подбежала к Лене Борзик, чмокнула ее в щеку и засмеялась:
— Лена, ты опять толстеешь? Спишь, наверное, много?
— Не даем спать! — заметил Миша Абраменко, как всегда, солидно и безапелляционно.
— Да ведь кедровых шишек нет? — Таня показала, как Лена умащивалась на своей необыкновенной подушке.
— Она сейчас считает, что ящик из-под микроскопа удобнее. Правда, Лена, что у тебя сегодня вместо подушки был ящик?
Лена задорно тряхнула головой:
— Конечно, неправда! Это ты спал, а мы со Степаном работали всю ночь. Ой, Таня, что у нас получается! Сегодня мы производим последний опыт. Степан просил тебе раньше не говорить, чтобы не беспокоить. Он вообще какой-то, — Лена фыркнула, — слишком осторожный. С меня, например, взял честное слово, что я никому не расскажу о вирусе Иванова… А все знают. В нашей лаборатории каждый день бывают и директор института, и парторг, и профессора, даже Несмеянов позавчера заходил. Я как раз дежурила, а он спрашивает: "Скажите, это не вам ли я поставил четверку на первом курсе?" Мне, говорю. "А ну-ка снова спрошу вас, не ошибся ли"… И как начал спрашивать, как начал… А потом говорит: "Молодец, принесите матрикул, поставлю пять"… Пошутил, конечно!
Они шагали в ногу по широкой асфальтированной улице, думая о том, что скоро окончат институт и разъедутся в разные стороны, но всегда будут вспоминать эти дни, как самые светлые, самые хорошие.
Таня радовалась, что не отстанет от товарищей: выпускной курс в основном весь год занимался практикой, ей практику зачли, а теоретические курсы за последние два месяца она основательно подогнала. Ей было только немного досадно, что не пришлось поработать над вирусом Иванова.
— Ну, друзья, давайте поспешим. Я хочу собственными глазами увидеть, наконец, ваш вирус.
Вот и настал день последнего, решающего опыта. Коля, задумавшись, глядел в окно. Было свежее утро. Друзья ушли к Тане. Хотелось пойти вместе с ними, но нельзя. Вот уже скоро-скоро наступят те минуты, когда выяснится все.
Николай перевел взгляд на Степана. Тот, откинувшись на спинку стула, сидел, закрыв глаза.
"Усталость, — определил Коля. — А впрочем, нет. Это просто потому, что успех дался не сразу, а по частям. По мелочам торжествовать было рано, а все открытие в сущности и состоит из неисчислимого множества таких мелочей".
Он задумался и, кажется, вздремнул, но сейчас же вздрогнул и посмотрел на часы.
— Не пора ли начинать, Степа?
— Пора. Прошло ровно семьдесят два часа… Приготовь препарат.
— Есть, приготовить препарат! — Коля бросился к термостату, чувствуя, как приливает к вискам кровь, как гулко стучит сердце. — На сколько понизить температуру? Есть, на четыре градуса! — Он перевел рукоятку реостата и подмигнул Степану.
Степан улыбнулся в ответ, но улыбка получилась напряженной. На его небритом лице вздулись желваки, глаза блестели.
— Начали! Засечь время!
— Есть!
Мягким осторожным движением Степан открыл термостат и вытащил оттуда стеклянный сосуд сложной формы, наполненный голубоватой прозрачной жидкостью. Поддерживаемый стеклянными трубочками, по которым подавалось питание и воздух, в ней плавал кусочек мышцы, покрытый тонкой эластичной кожей. На коже виднелся сложный рисунок, состоящий из разноцветных точек. Этот кусочек болел болезнью Иванова.
— Записать температуру!
— Есть.
— Препарат номер два!
— Есть.
Коля торопливо придвинул к себе второй сосуд из другого термостата. В нем была уже иная — бесцветная, мутноватая жидкость. Еще более сложная конструкция поддерживала уродливо раздутую почку иссиня-красного цвета — это была выращенная в искусственной среде раковая опухоль.
Быстрым, уверенным движением Степан отрезал кусочек пятнистой кожи от первого препарата и вложил его в разрез, сделанный Колей в раковой опухоли. Затем медленно, осторожно поставил сосуд в термостат и вытер тыльной стороной ладони пот со лба.
Вторые сутки без сна — не пустяк.
Спать уже даже не хотелось, только в висках монотонно шумела кровь, да все тело казалось тяжелым и безвольным. Мысли то вспыхивали, то исчезали, раздражая своей бесконтрольностью. Еще труднее было выразить их на бумаге. А Степану хотелось, чтобы каждое слово было теплым, отточенным, искренним — он писал письмо профессору Климову:
"… От всей души благодарю Вас за Вашу большевистскую дружескую помощь. Благодарю и поздравляю с успехом: я сижу сейчас у термостата, где, пожалуй, впервые в истории происходит контролируемая человеком борьба вируса Иванова с вирусом рака. Это та борьба, которую Вы назвали интерференцией вирусов и которую Вы предвидели, предполагая, что в процессе развития вируса Иванова есть определенные стадии. Неужели действительно найдено средство против рака? Я сейчас подумал об этом, как посторонний человек, и эта фраза прозвучала необыкновенно, сказочно! Ну, а если вирус Иванова действительно интерферирует со многими вирусами? Да ведь это и есть воплощение моей детской мечты об антивирусе. Это миллионы спасенных человеческих жизней!