Страница 49 из 85
"Правильно сделала партийная организация, что настояла на освобождении Великопольского от заведования вирусным отделом", — подумал Петренко.
Он решил зайти к Великопольскому. Антон Владимирович готовился к защите докторской диссертации о предраковом расположении организмов, и Петренко хотел узнать, как идет дело.
— Ну, Антон Владимирович, как ваши канцерогенные? — спросил Петренко, входя в лабораторию.
— Спасибо. Хорошо. Заканчиваю.
— Вы все один?
— Не хочется отрывать людей, да и работы немного. Опытные данные уже давно получены, сейчас делаю теоретические обобщения.
— Да, Антон Владимирович, вы должны основательно поработать именно над этим. Ваши предварительные соображения, с которыми вы мне разрешили ознакомиться, настраивают меня очень пессимистически. Мне кажется, что они глубоко ошибочны.
— Ну, Семен Игнатьевич. — Великопольский выпустил колечко дыма, отогнал его рукой и улыбнулся: — Ведь эти соображения основаны на достоверных фактах.
— Что ж, факты — основа ткани. Но если эти крепкие нити затканы гнилой пряжей, — гнилой будет вся ткань. Простите, что выражаюсь иносказательно. Следует сказать прямо: происхождение и протекание раковых процессов вы, насколько я понял, объясняете с точки зрения формалистов.
Великопольский, упрямо сжав губы, не ответил, перевел разговор на другую тему, сделав вид, что его не задели слова Петренко, только в глазах мелькнуло пренебрежение.
— Канцерогенные (канцерогенные вещества) — некоторые химические соединения, ускоряющие развитие раковой опухоли у подопытных животных.
"Среды" у Великопольских стали традицией.
Галина, которая обычно подолгу задерживалась в школе, в этот день стремглав мчалась домой. С семи вечера она начинала волноваться, что гости не придут, то и дело посматривала на часы и бросалась к окну. Вглядываясь в темень, она прикрывала лицо руками и прижималась к стеклу так, что ее воинственный носик становился совсем плоским.
Это были ее гости — "Галочкины гости", как говорили все в доме, — и она никому не уступала своей привилегии открывать друзьям дверь, принимать от них пальто и приглашать в гостиную. И хотя она прекрасно понимала, что Степан и Коля приходят не к ней и не ради нее, уже одна возможность сказать подругам в школе:
"Я не могу остаться сегодня, у меня — гости!" — делала ее взрослой в собственных глазах.
Подругам было по пятнадцать-шестнадцать лет и они посматривали на Галину, как ей казалось, несколько пренебрежительно. Ей исполнилось всего лишь четырнадцать, она ни в кого не влюблялась, но, даже не отдавая себе отчета в этом, слегка завидовала Рае, которая была влюблена в учителя физики и под строжайшим секретом рассказывала об этом своим одноклассницам.
Нет, ей вовсе не нравился физик — высоченный блондин с бесцветными и невыразительными глазами. Такого полюбить просто невозможно.
Она думала о длинном физике, о Рае, о любви вообще. Было непонятно: что же такое любовь? Можно любить маму, Славика, бабушку, любить кататься на коньках, любить шоколадные конфеты. Какое-то всеобъемлющее и вместе с тем непонятное слово! В книгах оно звучало торжественно, волнующе.
Вот мама любит Антона Владимировича. Но почему это совсем не похоже на ту любовь, о которой писала Татьяна Ларина?
И Антон Владимирович вовсе не такой, чтобы его стоило любить. Он какой-то чрезмерно рассудительный, холодный, презрительный…
Она запуталась в своей оценке Антона Владимировича. Ей хотелось отыскать какое-то одно слово, которое выразило бы всю сущность ее отчима, но такого слова не было.
Отчим бывал ласковым, но почему-то эта ласковость не привлекала; он иногда сердился, но его гнев не был страшен; он улыбался, когда говорил маме что-нибудь неприятное, и глаза у него при этом становились холодными и злыми.
Вот Степан и Коля совершенно другие. Степан — прямо герой. Сколько он пережил, сколько видел. Но при нем сразу пропадало желание смеяться, хотелось сесть, сложив руки, как на уроке, и вставать отвечая. А Коля… с ним легко, хотя он слишком снисходительно относится к ней — словно к ребенку. Если бы Коля был моложе лет на семь, возможно, с ним было бы хорошо дружить. Однако неизвестно, захотел бы дружить с ней он.
Галина подошла к зеркалу. Оттуда на нее смотрели огромные удивленные серые глаза. Вздернутый нос, худенькие плечи, до чего же противная! А сзади торчали все те же крысиные хвостики соломенного цвета.
Разозлившись, она показала язык своему отражению.
В это время раздался звонок. Галина бросилась к двери. На ходу она взглянула на часы — было ровно восемь. Гости никогда не опаздывали.
Они ввалились в переднюю, тщательно отряхнулись от снега: Коля — возбужденный, жестикулирующий, Степан — молчаливый, с неизменной книгой в руке. И раздевались они по разному; Коля снимал свое пальто на ходу, сбрасывая его на руки Галине, а Степан всегда норовил повесить сам.
Потом шли в гостиную, и Галина подавала чай. Ей было очень приятно чувствовать себя настоящей хозяйкой хотя бы на несколько минут.
Именно в эти минуты Галине казалось, что и Степан и Коля приходят к ней и только ради нее.
Коля обычно рассказывал какую-нибудь занимательную историю. Степан расспрашивал об успехах, о школе. Они сочувствовали ей, соглашаясь, что математика действительно трудное дело, что урок немецкого языка и многочисленные названия по географии лучше всего повторять утром.
Галина с увлечением рассказывала о подругах, о школе, ей было приятно, что они понимают ее. Только иногда она перехватывала взгляд Степана и смущалась: Степан смотрел на нее как-то странно — ласково, грустно.
Да, это были прекрасные минуты. Но вот возвращались из института мама с отчимом и разговор переходил на научные темы.
Степан начинал спорить с Антоном Владимировичем о чем-нибудь малопонятном, спор поддерживали мама и Коля, и Галине становилось грустно: нет, она все еще ребенок, на которого можно не обращать никакого внимания.
Но в конце вечера опять становилось хорошо. Коля выдвигал какой-нибудь фантастический проект, от которого кружилась голова и хотелось вырасти как можно быстрее, чтобы его осуществить.
Да, это были прекрасные вечера. И вдруг все рухнуло.
Доцент Великопольский заканчивал работу над своей докторской диссертацией.
Более трех лет затратил он на скрупулезную шлифовку научных положений, стараясь дать объяснение каждому, даже мельчайшему факту. И когда, казалось, все было учтено и взвешено, а официальный оппонент заявил, что возражений не имеет, Великопольский вздохнул с облегчением.
Но уже не один Петренко, а целый ряд ученых, ознакомившись с диссертационной работой, пришли к выводу, что положения Великопольского ошибочны. В начале марта по предложению партийной организации Ученый совет решил обсудить эту диссертацию.
Антон Владимирович не мог даже предположить, что его основные тезисы будут встречены такой ожесточенной атакой. Выбиваясь из сил, он напряг всю свою волю, мобилизовал все знания, чтобы не сорваться. Ему удалось отстоять свои положения лишь потому, что в вопросе о вирусах было очень много неизученного, да потому, что на его защиту встали несколько членов совета.
Ученый совет допустил диссертационную работу к защите. Но Антон Владимирович не почувствовал настоящей радости: Петренко выступил с протестом, заявив, что новую теорию следует подвергнуть более широкому у более принципиальному обсуждению, а Кривцов, словно желая ухудшить и без того плохое настроение Великопольского, сказал:
— Поздравляю, коллега. Поздравляю, но в глаза говорю: ваша теория несостоятельна. И это будет доказано.
У Великопольского все же хватило выдержки, чтобы ответить с надлежащим тактом:
— Буду очень рад, коллега. Истина — превыше всего. Но, идя домой, он кипел: что ему нужно, этому Кривцову? Его мучает зависть? Или он просто из той категории людей, которые любят омрачать радость. Да разве он не слышал, что сам академик Свидзинский назвал диссертацию блестящей?